Рация продолжает издавать шуршание и неприятный треск, словно вот-вот взорвётся. По телу мурашки — кажется, никогда не забуду произошедшее неделю назад. Взрыв, забравший у нас лидера, его руки, толкающие в пустоту, спасающие от ударной волны и обвала бетонных конструкций.
Скрежет рации, несмотря на помехи и отсутствие голоса, внушает надежду — это не тишина, ставящая точку.
Не первая потеря на нашем бродячем пути, пусть предыдущая была по собственному желанию и потому безболезненной, возможно, не последняя, возможно — не потеря ещё. Отказываюсь верить и продолжаю сбегать из мира, в котором остановились, как обычно — временно. Убегаю в мир, из которого мне не уйти, пока не верну самого дорогого мне человека. В мир, где обломки — это обо всём и сразу: от зданий до жизней.
Лес, окруживший огромную лабораторию, которой раньше являлось это место, куда стремились за очередными знаниями о мирах в поисках
своего, шумит вразрез помехам. Звёзды словно с ума посходили — не складываются в привычные созвездия.
Хаос.
В душе — особенно. Хаос обломков любви, страха и печали.
Не оставляя попытки найти, раскидываю камни, прекрасно понимая, что столь большую площадь полностью не проверить, даже всемером. Тем более — ночью. Но разве мы не убегаем всё время? Из каждого мира уносим ноги, так и не находя себе пристанище и не представляя другой образ жизни. Однако — разве можно продолжать убегать, если руки Чана не обнимают, давая на то силы? Где бы
мы ни оказались в будущем,
я всё равно буду стремиться сюда, пока вновь не будем
вместе. Даже, если…
— Опять ты тут? — Минхо открывает межпространственную дверь, оставляя за спиной лиловое небо и пшеничное поле, и принимается помогать, не дожидаясь очевидного ответа. — Днём, пока ты спал, мы работали в восточном периметре, но…
Громкий треск рации. Замираем в ощущении — сейчас Банчан подаст голос. Ничего не происходит, звук становится тише.
— Чёрт, — только и остаётся, что выругаться на собственную беспомощность и отсутствие хороших новостей. — Если бы мы могли перемещаться во времени…
— Мы могли бы потерять кого-то другого… Помнишь же историю Чжухона и Кихёна — Контроль времени невозможно избежать.
Лишь киваю в ответ, отбрасывая мысли о смене ролей — себя и Банчана — в той ситуации. Не факт, что получится переместиться в момент до, а оставлять лидера мучиться поисками и надеждами, как я сейчас, нет никакого желания. Минхо даёт подзатыльник и смотрит недоверчиво, чтобы в себя пришёл и выкинул дурные мысли из головы.
— Айщ, ради него же не стану искать Хёнвона в бесконечности миров и выпрашивать часы! — возмущаюсь и возвращаюсь к откидыванию камней в стороны — нам и за год всё это не разобрать, особенно стёртыми в кровь пальцами с мозолями.
— Я бы предложил вернуться и выспаться, но ты ведь не послушаешь? — вздыхает тяжело, руки на груди складывая, словно от упрямства моего ограждаясь.
— А ты довольно проницателен, хён, — улыбаюсь, наверняка, измученно и просто по обыкновению — привык к улыбке рядом с ними, пусть она и кажется столь неуместной в данный момент.
— Сумасшедший, — старший недоволен, однако присоединяется, несмотря на оставленных в другом мире ребят.
Тишина, и каждый в своих мыслях. Думаю, Минхо озадачен: что ему — новому лидеру, ведь теперь самый старший, — делать дальше. В следующем мире пусто — сплошное поле и ни души вокруг, ночёвки в соломе и лиловые облака в небе круглые сутки над головой, однако не столь страшно, как здесь: мир технологий, где за каждое знание можно поплатиться жизнью.
«Если ты один, то пошли с нами», — одна фраза, произнесённая много лет назад, протянутая рука и счастливая улыбка. Так просто оказаться с теми, кому можешь доверять. Так просто эта рука отталкивает, спасая. Нет, наверняка Чану было нелегко.
Тело ноет усталостью, сердце просто ноет из-за воспоминаний от первой встречи до последнего момента.
Джисон нашёл меня в подворотне одного дивного мира — избитого и потерявшего всё, даже надежду. Банчан вселил в меня её крепкими объятиями, мягкими поцелуями и словами любви — настолько, что сдаться теперь невозможно.
Память до самого рассвета подкидывает самые яркие фрагменты вместе, но и о важных мелочах не забывает: взгляды тёплые, слова ласковые, шутки глупые — страшно забыть что-то из этого, хотя бы один момент, ведь вдруг всё-таки больше ничего из этого не произойдёт вновь. С чем мне жить и зачем? Так больно, словно изнутри разъедает кислота — страшно больше не иметь возможности на всё это: видеть улыбку и взгляд заботливый; слышать шутки и слова любви; рассказывать самому, насколько сильно дорожу и люблю. Лишить этой возможности — всё равно, что перекрыть кислород.
— Перестань плакать, — шепчет, словно именно сейчас может быть громче помех в рации и помешать услышать родной голос. — Мы найдём его.
— Это — дождь… — как бы глупо и сопливо ни звучало.
— Не неси… Да, ты прав, это — дождь, — от пресса лидерского долга Минхо постоянно вздыхает тяжело. — Возвращаемся.
Вытираю слёзы и качаю отрицательно головой, впервые за долгое время замечая чрезмерную серьёзность на лице друга.
— Это — приказ.
И не знай, насколько не нравится Ли быть лидером и отдавать указания, насколько тяжело ему в сложившейся ситуации, я бы поспорил. Пусть даже до драки, как однажды уже было с Сынмином. Но я знаю, и это не даёт мне права вести себя, словно капризный ребёнок, подводя всю группу.
Обнимает крепко, будто выжимая меня. От жеста дружеского и тепла невозможно сдержать ливня. Минхо шепчет про усиление дождя и что надо укрыться.
— Разве не все мы убегаем?
— Все, конечно. То, что мы остаёмся здесь физически, значит лишь — мы убегаем в душе. И на этот побег нам тоже нужны силы. Пойдём, — удивительно мягко.
Минхо, который, против желания, теперь лидер с грузом немалой ответственности. Я — в страхе потерять любимого, ведь каждая секунда на счету. Безусловно, мы бежим на всех парах.
От себя.
***
Тысячи раз просчитываю, на сколько дней Банчану могло хватить капсул, заменивших десятки миров назад нам еду и воду, благодарю судьбу за то, что оставил ему ещё и свои перед миссией, посмеявшись над аппетитом лидера. Воздух и травмы — единицы, значение которых я не знаю в уравнении выживания.
Его улыбка свежа в моей памяти спустя три недели и побуждает не опускать руки. Чужие ладони — тёплые и тоже любимые — обнимают и придают сил. Каждый из нашей бродячей группы старается стать ближе, убегая от плохих мыслей и слабостей и даря ласку и заботу друг другу, подкрепляя их фразами:
«Всё образуется, мы его найдём». Становимся ещё более сплочёнными, проходя через боль, и всё же этот способ никому не по душе.
Убегаю с Чанбином на шесть миров назад: мимо гор, пустынь, руин и мегаполисов — к развалинам, где вновь начинает трещать рация. Попытки связаться — бесполезны.
Убегаю от боли в подсознание, где обрывки счастливых моментов, поцелуи и звёзды на своих местах.
Нахожу себя в последнем мире с компрессом на голове и с Чонином под боком — прижимается, словно доверчивый замёрзший котёнок. Наш милый младший, который столь не любит тактильность, даже он — рядом и нуждается в тепле, стремясь показать свою привязанность.
— Джинни, — носом в плечо тычется и жмурится, пытаясь открыть глаза, в ответ — прореживаю чёрные спутанные локоны. — Чан расстроится, если увидит тебя таким…
— Ты абсолютно прав.
В голове — наша первая встреча, первая прогулка только вдвоём и первый поцелуй. О последних думать нет никакого желания, ведь мы обязательно будем вместе вновь, создавая новые «последние» моменты. Наверняка продолжу убегать во всех смыслах, однако буду возвращаться, пока картины подсознания не станут вновь явью.
Мы убежим ото всего плохого.
