Бабочка в лапах паука / омегаверс /ЗАКОНЧЕНО/

Возможно, Чимин ответил бы хоть что-нибудь своему отцу, а возможно и нет… кто знает? Может он бы просто разрыдался или забился в угол, но узнать этого было не суждено — ровно как и ничему из этого случиться, потому что этим вечером Чимин лежал на своих матрасах в бессознательном состоянии. Он словно впал в кому — вероятно, это такая защитная реакция организма, потому что перенести ту боль, что свалилась на крошечного, теперь уже омегу, было бы просто невозможно. Болевой шок — это не шутки, от него можно и жизнь закончить. А так — лежишь себе в отключке по ту сторону реальности и в ус не дуешь. — Сука! мерзкая тварь! Выродок! Надо было тебя наручниками к батарее приковать, как животное! — Орал Хун, сотрясая стены чердака и разнося всё то, что с таким терпением расставлял и облюбовывал его сын. — Метка! Хуева метка! Паскуда! Только течка началась, сразу побежал подставлять кому-то свой зад, как какая-то тупая скотина! Скотина ты и есть! Только проснись, я с тебя живьём шкуру сдеру! Буду медленно, лоскут за лоскутом стягивать, чтобы все муки ада у меня ощутил! Остальные члены семьи сидели по комнатам и не вмешивались — таким разъярённым своего отца и мужа они никогда не видели. Тот был словно сконцентрированный яд, кислота — попади на кого-то хоть капля, пусть и случайная, она бы, скорее всего, прожгла бы насквозь дыру. Поэтому, лучше переждать, пересидеть в своих норах, и неважно, что там в это время Хун делает с Чимином — главное самим в живых остаться. Нет, остальных детей родители конечно всегда по головке гладили — они для них любимые и желанные, их не то что никогда не били, даже грубых слов старались не допускать в их сторону, но всё равно даже им было страшно. Говорят всё что ново — всегда страшно, поэтому домашние и не высовывались. Для Чимина же гнев отца — обычное дело, правда то, что он творил с ним в последние недели, вывернуло наизнанку душу даже такого видавшего виды и градации боли человека, как Чимин. То, что для одних непривычно — для других может быть обыденностью — и в этом заключается трагедия. Двойные стандарты всегда убивали Чиму — он наглядно видел, как можно «с любовью», как бывает когда «по шерстке». Но это всё никогда не относилось к нему: да, это отношение к близким было рядом — руку протяни, но, тем не менее, настолько далеко — будто из другой вселенной. Вселенная Чимина рассыпалась на частицы, звёздная пыль проходила между его маленьких пальчиков — он был распят, весь в холодном поту, летел вниз в своих снах, но даже оттуда не знал и половины правды, которая с ним приключилась. Теперь он повязан с Намджуном, с тем, кому бы добровольно никогда не вручил свою душу и тело. Он сам не понимает причину своего страха перед этим человеком, ведь тот его, по сути, столько раз выручал — однако этот альфа для него неведомая сила, полная скрытых угроз и тёмных тайн — этой силой можно горы ворочать и прыжки в открытый космос совершать. Он боится его, и причина этого страха имеет совершенно неясные корни. Намджун без эмоционален, чертовски умён, в нём сила нескольких альф, его проницательностью можно обезглавливать быстрее любого меча, а холодностью натуры замораживать нутро насквозь. В его чёрных, как беспробудная ночь глазах, за толщей вымораживающего мрака прячется его персональный демон, который может в любой момент выпрыгнуть из глубин и утащить за собой, туда откуда никто никогда не выбирался. И если раньше, по мнению Чимина, у него была хоть какая-то защита в виде игнорирования этой горы или отрицания его существования и влияния на его душу, то теперь между ними этих барьеров нет — с момента когда перемешались их частицы, они часть друг друга. Так ли это? Пак пока не может этого знать, потому что он не знает правды… А когда узнает, у него будет два пути: ему или придётся эту новую сущность внутри себя принять и ужиться с ней, или она поглотит остатки всего светлого, что есть, без шанса на лучшее будущее, или… хотя бы не такое дьявольски страшное. Правда в том, что она никогда не спрашивает времени и места, когда обрушиться на голову, она не смотрит на регалии и титулы, ей плевать на социальное положение — она бьёт наотмашь и смеётся тебе в лицо. Но пока Чимин падает в бесконечной темноте, он не знает всей правды, хотя она уже с ним. Внутри него. С таким успехом лучше и не знать — лучше вообще не просыпаться… Вот уже летит в щепки разнесённый самодельный стеллаж, с него разлетаются в разные стороны вещи, что скрупулёзно собирались Чимином, в том числе шкатулочка с «драгоценностями». На Хуна напала такая ярость, что если бы не состояние сына, он бы его, наверное, на месте прибил от переизбытка отрицательных эмоций, которые сейчас овладели его гнилой сущностью. Он с силой потряс Чимина несколько раз за грудки, надавал для затравки затрещин и ярких пощёчин, от которых у омеги даже расцвели красные цветы на щеках — но ничто его не выводило из забытья, поэтому сейчас ничего не оставалось, как отыгрываться на ни в чём неповинных предметах. Но Хун решил, что в этот-то раз он уж точно отмутузит Чимина до такого состояния, что тот останется инвалидом, потому что… теперь он всё равно бесполезен, он ему больше не нужен, а потом сдаст его в какую-нибудь лечебницу, путь там доживает свой век, мучаясь в четырёх стенах — кормить его за своё счёт он больше не намерен! А ещё он хочет всё это проделать именно тогда, когда тот придёт в себя, чтобы сын был в сознании и ощутил всю боль на себе в полной мере. Чтобы она была равной той, которую, как он думает, испытывает сейчас сам. Извращённое сравнение… Но ведь и их обладатель извращён. «Теперь он не годен! Бракованный товар, который ни на что не сгодится». А раз так, если всё пошло прахом, то пусть он хотя бы ответит по полной! «Грязное отродье испоганило всё дело, его натура взяла таки верх! По мнению отца именно этим, главным образом, и отличаются истинные люди от этих «животных», у которых нет сдерживающих рычагов. И теперь на Чимине чьё-то мерзкое клеймо, из-за которого его не возьмут, даже несмотря на подписанный контракт! Насколько он знает, для этих мутантов метка значит очень много, она порой даже важнее документов. «Сука, блять!» — Ну нет, если уж тебя продать нет возможности, так как ты бэушный товар, то и своему альфе ты не достанешься! Поверь, я устрою тебе весёлую жизнь! Хун хотел успокоиться, но не мог: пол ночи он слонялся по квартире, то и дело заглядывая на чердак. Ничего не менялось — Чимин как валялся мешком, так и не собирался приходить в себя, будто специально играя на нервах и терпении родителя. Вымотавшись, он всё же решил пойти отдохнуть, но и тогда этого не удалось — и опять виной всему сын. Сверху начали доноситься сначала приглушённые стоны, потом они сменились на более громкие, а потом и вовсе душераздирающие. Весь дом поднялся на ноги. Су начал плакать, не понимая почему его брат кричит — было в этих стонах что-то душераздирающее, берущее за самое нутро — словно человека наверху кто-то изощрённо пытает. Инквизиция бы подобное точно одобрила, но «только не соседи» — думала мать. И хоть они и были в тридцати метрах от их дома — Ёнсо просто трясло от одной мысли, что те о них могут подумать! Репутация семьи — вот что важно. Не зря они столько лет над ней работали, не позволяя слухам просочиться за эти стены. — Это надо прекращать! — Выла она в унисон. — Я так больше не могу! Весь дом стоял на ушах: Сомин была перепугана до чёртиков, она молча сидела на диване, поджав ноги и всхлипывая — как реагировать на происходящее она не понимала. Девочка смотрела на всех подряд, впитывая эмоции и реакции всех вокруг как губка, пытаясь понять, как ей реагировать самой. Минхо заперся у себя в комнате: он то лежал на кровати, плотно зажимая голову подушкой, то ходил по комнате, заламывая руки. Он боялся выйти наружу и показать свои истинные эмоции: он был напуган, а ещё он злился на родителей, что они ничего не предпринимают, заставляя его испытывать тем самым непривычную гамму эмоций. Под утро Хун не выдержал и пошёл в комнату Чимина, с мыслью сделать уже хоть что-нибудь, потому что терпеть всё это дальше было, на его взгляд, невозможно. Когда он забрался на чердак, перед ним предстала такая картина: Чимин катается по полу, дрожа в судорогах, его конечности словно ломает — до того странные и рваные движения он совершает. Его тело напоминало поломанную заводную игрушку, которая не могла остановиться и билась в предсмертной агонии. Ногти его были поломаны, а кисти истёрты до крови — видимо Чимин скрёб по деревянному полу — то ли хотел прорыть себе могилу, то ли просто не знал куда деваться от боли. Лицо Хуна перекосило от вида сына — было очевидно, что тому не просто плохо — он испытывает адские мучения, перед которыми даже, кажется, отцовские «наказания» рядом не стояли. Ему стало противно от мимолётной слабости, что он почувствовал (нет, не перед видом сына, а перед тем, что он не владеет ситуацией) — он не смеет испытывать подобное. От всего этого Хун почувствовал омерзение к самому себе: слабость и сожаление — неправильные чувства по отношению к мерзкому отродью. Он не должен испытывать подобное, чтобы до конца оставаться привычным собой — Хуном, что выбрал свой путь, каким бы кривым он ни был: он любит и заботится о своей семье — его не в чем упрекнуть! А Чимин… он не семья, он порождение грехов человеческих — он наказание, он тот, кто заставляет испытывать неприятные чувства внутренней разделённости. Он не должен был родиться в их семье! Если бы не он, то не было бы этих адских мук выбора. Да, он его сын… но неправильный сын, уродливое порождение пороков. Почему и за что он явился именно в их семью? Если бы не Чимин — у них бы всё было прекрасно и даже не пришлось бы себе чего-то доказывать и ломать, перестраивать себя кирпичик за кирпичиком, слушая заповеди и переписывая страницы памяти. Всему виной ни кто иной, как пак Чимин. Он один! Вечно он! — Заткнись! — Крикнул отец. Его никто не услышал и никак не среагировал — это был немой диалог, Хун это понимал, а от того чувствовал свою беспомощность на то, что есть на свете такие силы, которые могут быть сильнее его ненависти и угроз, которые смеются над его жалким видом, плюя на его аргументы. Чимину нет до него дела, он сейчас под властью чего-то, что стоит выше не то что его самого, но даже самих сил природы. Думать об этом было невыносимо — он, как и все люди, выше каких-то «мутантов». Именно такими для главы семейства были альфы и омеги: мутировали, отпочковались и стали сильнее… «нет, это мерзко, это слишком!» — ЗАТКНИСЬ! — С остервенением заорал Хун с новой силой, стараясь перекричать Чимина, словно таким образом он получит преимущество над ситуацией. Но врать себе было бесполезно, и это бесило больше всего. — Заткнись, Сука, заткнись! Заткнись!!! — Уже как в бреду повторял отец, зажимая уши. — Заткнись, иначе я заткну тебя сам! Хун даже не понял, как его руки оказались сомкнутыми на горле сына — он вжимал багровые пальцы в нежную плоть, сминая тонкую шею и получая сладостные хрипы из горла напротив в ответ. «Вот так! Вооот! Ещё немного». Хун дрожал и трясся — он никогда до этого не убивал собственными руками, это был момент крещендо — всего, что кипело под хрусткой корочкой прикрытия своей истинной сущности. А вот теперь пришло время и она лопнула с неприятным треском — как трескаются маски, как хрустят кости под ногами. Сейчас трещала ломкая скорлупа его сущности, сдавленная крепкой ладонью, она не выдержала нагрузки и с сочным звуком «хруп» треснула, разъезжаясь в стороны, уступая место гнилой липкой жиже, что была внутри — она растекалась между пальцев и была похожа на гной: и выглядела так же и, даже, отдавала таким же мерзким сладковато-гнилостным запахом. С носа Хуна капал крупными каплями пот, сам он побагровел — отец был на пороге перерождения, а тот, кто вылуплялся из лопнувшего яйца, был уродлив телом и душой — существо из мира патологий и убожеств: кривое, сутулое и безобразное. До конца жизни Чимина оставалось совсем немного, он почти не дышал. В ушах Хуна звенело: бойко, раздражающе, стуча по вискам. Он хотел удалить этот звук из себя, но только через некоторое время понял, что эти трели вовсе не в его голове, а исходят они от телефона. Он посмотрел на свои руки и посиневшее лицо сына, его затрясло — руки задрожали ещё сильнее. Он отпустил горло и с трудом нажал на кнопку «принять вызов». — Какого хуя так долго не берёшь? Ты же знаешь, я такого не люблю. — Басил недовольный голос по ту сторону, словно издалека… такой знакомый. Хун во все глаза смотрел на сына, и не мог поверить в то, что он это сделал… Тот лежал тихо и недвижимо, своим отстранённым видом только подтверждая, что да — он убил, да — он стал детоубийцей! — Чего молчишь, язык отсох? Мне это не нравится… Только не говори, что ты совершил какую-то хрень, иначе ты сам знаешь, что я с тобой сделаю! — Яяя… я..... кажется убил его… — Что? Что ты блять несёшь! Кого? Чимина? Только не говори, что ты убил Чимина, паскуда! Тебе не жить, если так! Тебе и всей твоей семье! — Хун был какое-то время в прострации, слова, что звучали из трубки до него доходили с трудом, всё вокруг словно замерло. Одно дело представлять расправу в уме — другое дело совершить её на самом деле. Это совершенно разные вещи, разные уровни: как имитация жизни в Симс и реальные люди, не желающие играть по правилам. Вот и Хун не думал, что он будет ощущать, когда всё-таки сможет предать своим угрозам реальную форму. Он словно упал в какое-то кровавое озеро и теперь барахтается в нём, по уши измазанный чужой субстанцией. И только угроза расправы над ним и его семьёй быстро, одним резким движением схлопнула накатившую картинку (которая, похоже, теперь долго будет возвращаться ему во снах). — Я сам не понимаю… — Блеял Хун, всё ещё находясь в шоковом состоянии. — Что с ним? Что ты с ним сделал? — Орал в трубку не веривший словам Хуна, Ханьюл. — Я… кажется… я думаю… я его задушил? — Ты пьян? Или это шутка такая? — Я вот только что… ты как раз позвонил. — Не веря самому себе, шептал Хун. — Я высылаю к тебе Сунана. Если ты его укокошил, то считайте свои жизни по минутам, крыса! — Угрожающе шипел Ханьюл. — Он меня довёл, он вывел меня из себя! Я не виноват! Не виноват, что так вышло! Во всём этом всё равно нет никакого смысла! Его пометили! Он теперь негоден! — Втягивая сопли, лепетал Хун. — Ты какого хуя решил, что тебе можно думать, а? Я здесь мозг, и я решаю кому жить, а кому умереть! Забыл это, гниль? Я не посмотрю, что у нас с тобой договор, я могу одним движением тебя в сторону отодвинуть, ты это прекрасно знаешь! Но я по честному решил разделить с тобой куш, поскольку это всё-таки твой сын и ты отдаёшь его сам, добровольно. — Оскорбления от альфы больно били по ушам Хуна. Все те определения, которыми он награждал Чимина и всех представителей «альтернативной ветви» теперь сыпались на его же голову, Ханьюл был разозлён, очень сильно разозлён, до этого момента он не применял в его сторону столь обидных выражений. За всеми этими определениями Хун почувствовал, что альфа явно считает его тем же самым отродьем, которым, по мнению Хуна является он сам и все ему подобные. Но Ханьюл ненавидел не по признаку половой принадлежности — ему на это вообще срать, ему важно только одно — выгоден ему тот или иной человек или нет. А уберёт он с лёгкостью как бету, так и альфу — это вообще не принципиально. — Да какая разница теперь? — Начиная злиться на всё вокруг, проговорил Хун. — Его же всё равно не приняли бы! Насколько я знаю, меченый товар — это порченый товар. — Это не тебе решать! Ты родил сыну-омегу, а так нихуя и не понял в этих делах. Короче, брат с сыном будут у тебя уже через пять минут, молись, чтобы Чимин был жив! В трубке раздались гудки, и Хун, до этого пребывающий на некотором подъёме от выплеснувшегося адреналина, тут же осел на пол рядом с сыном. Он зарылся руками в волосы и в таком недвижимом состоянии оставался ровно до того момента как в комнату вбежал запыхавшийся доктор Мин. Оттолкнув отца в сторону, он тут же начал оказывать Чимину первую медицинскую помощь. Хун смотрел на всё это отрешённо, не понимая, зачем покойникам вообще нужна какая-то помощь. Альфа же в это время делал непрямой массаж сердца и искусственное дыхание, а затем вколов что-то в вену, повернулся к Хуну. — Чего глаза вылупил? Давай быстро его в машину и срочно в больницу. Да аккуратнее, может ты его гортань или позвонки повредил! — Отдавал приказы командным голосом доктор. — Я не понимаю… — В том то и дело, что ты ни хрена не понимаешь! Он жив, ты его не задушил. Бля… какой же ты придурок… Ещё бы немного и накрылось бы наше дело. Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — Уже срываясь на крик, прорычал Сунан. — Оно и так накрылось! — Уже не вытерпев, огрызнулся в ответ Хун. — Если бы ты не был его отцом, и если бы не брачный договор… мы бы давно изъяли у тебя Чимина и дело с концом. Но тебе ещё нужно ввести его в семью и договариваться… Брат говорит, что если бы не уникальность твоего сына, то он бы тебя нахуй послал уже давно! Оттуда бы ты точно не выбрался. — С презрением проговаривал доктор, пока они несли Чимина к машине. Из дверей то и дело в щёлки выглядывали домашние, потревоженные переменами в происходящем, но тут же закрывали двери, не решаясь задерживать взгляды на полумёртвом теле. И только мать переминалась у входа, желая всё расспросить. Однако увидев состояние Чимина, она догадалась что произошло самое трагичное и сжала губы в тонкую полоску. Потом она всё выскажет мужу, и почему он, не подумав, так подставил семью, и почему не поразмыслил о том, что его могли упечь в тюрьму… А пока, она с тревогой провожала силуэты, которые направлялись к микроавтобусу, за рулём которого сидел молодой, привлекательный альфа с чёрными волосами. — Гони максимально быстро и аккуратно! — Скомандовал Сунан. — Сможешь? — Без вопросов! — С неприкрытой тревогой в голосе отозвался парень и дал по газам. *** Проснулся Намджун примерно в полдень с тяжелой головой и давно позабытыми ощущениями сухости во рту. Судя по прибранной квартире, за исключением спальни, тут уже поработала приходящая домработница. В спальню та так и не решилась войти, увидя там спящего хозяина (которого в это время и день недели вообще-то не должно было быть), зато приготовила пару блюд и наполнила холодильник продуктами. Принимая душ, Нам всё слеплял воедино полученную информацию, от которой в последнее время просто не продохнуться. Он думал о том, как теперь поступить: Чимин явно не из тех, кто примет его легко и с распростёртыми объятьями, особенно после произошедшего. Возможно, для него это будет потрясением — готовили ли его вообще к этому событию родители? Объясняли что-нибудь? «Что-то я очень сомневаюсь… у них в семье явно какая-то фигня творится… А то, как он среагировал на моё «недоделанный» очень показательно! Меня его болью аж полоснуло поперёк. Чимин кричал о том, что он многого из-за этого натерпелся, что он не калека и не урод… Значит подобное отношение было выстроено давно, раз оно успело так прочно засесть в его душу и так сильно травмировать. Значит, его или систематически обижали в школе, или в семье. И почему-то второе кажется более правдоподобным, слишком уж было велико его отчаяние. Оно как самый острый нож, только касаясь кожи — оставляет глубокий след. Что-то тут нечисто!» Намджун думал, стоит ли ему поговорить с Чимином и просто обо всё договориться, или же начать делать к нему шаги на сближение — причинять омеге боль или травмировать его своим напором — это не то, что ему нужно. Он хотел бы действовать мягко, аккуратно и постепенно, но что-то события последних дней говорили о том, что время — это вообще теперь не то, на что можно положиться. «И любая боль Чимина выйдет боком мне же самому. Я даже сейчас её ощущаю… но она такая странная, будто чем-то подавленная, приглушенная. Неужели подавители пьёт? Плохо…» Второе, что беспокоило — это та боль, которую испытывал Чимин во время течки. Вспоминая то, как он истошно стонал и ломал себе руки, Намджун сам непроизвольно хмурился и морщился, углубляясь в неприятные воспоминания. Это слишком жестоко. «Мой запах, поскольку я его пометил, совершенно очевидно уменьшает у Пака боль, но что интересно — до такой степени, что он спал рядом, почти не всхлипывая. Удивительно это всё!» Та крышесносная доза ферромонов, поначалу исходящая от Чимина, и то как она действовала на окружающих, но не на него самого — вот ещё одна загадка. «Как может быть так, что наши запахи так воздействуют на нас, при том, что мы не истинные?» Намджун, конечно, не мог утверждать наверняка так ли это, ведь та адская доза просто стёрла все рецепторы, выжгла их напрочь, а ведь как известно «когда запах слишком сильный, его можно и не ощутить»… Но сейчас, альфа не придал этому значения — для него не произошло того «щелчка в мозгу», а значит они не истинные. К тому же он эту тему вообще плохо воспринимал — его неверие и упёртость в этом деле сыграли решающую роль, чтобы полученная информация его вполне удовлетворила. Не истинные — и ладно. Но вот тогда вопрос: когда не было запаха, почему на него не подействовали «чистые ферромоны» (точнее они подействовали, но ровно до такой степени, что он мог себя сдерживать), в отличие от других альф, которым просто снесло все тормоза до такой степени, что они готовы были пойти на преступление. Вот когда у Чимина уже проявился его запах, тут всё стало сложнее, сдерживаться на определённом этапе стало просто нереально: как итог, они оба сорвались и впились друг в друга как одержимые. Это всё как-то связано с феноменом Чимина, о котором надо поискать информацию: если понадобится — вскрыть какие-нибудь медицинские или научно-исследовательские базы данных. Он пойдёт на всё, чтобы раскрыть природу того, что произошло. И ещё — надо пробить по полицейской базе Юнги. Слишком уж он непростой парень, каким хочет показаться. «Вот после душа сразу этим и займусь! Надо перенаправить свой мозг и заодно вооружиться информацией». Ванна наполнилась ароматом лаванды, отчего альфу сразу накрыло почти осязаемыми ощущениями в области губ: сейчас, стоя в ароматных парах, его мозг словно реконструировал губы и язык Чимина, явно давая понять, что это был не сон и не галлюцинация — он будто издевался над самим же собой, подключая самые яркие образы, в которых омега то изящно выгибался в шпагате; то испуганно-невинно смотрел на него из-под длинных ресниц, зажатый к стенке; то как он тыкался в его грудь, слепо следуя природному позыву надышаться запахом полыни. А ещё его добивала картина, в которой Чимин представал в образе порочно-прекрасного фея, что с таким наслаждением ласкал его пальцы и танцевал для него свои коварно-обольстительные танцы. Губы Чимина — такие манящие, искусительные, а его недоласканная шея, требующая от альфы повышенного внимания — всё это слишком явно и живо, будто омега снова рядом с ним: протяни руку и ощутишь его нежную кожу под своими пальцами; Нам уверен, что сжимая омегу, он в полной мере узнает, что такое антистрессовая игрушка, до того в его бредовых представлениях Чимин мягкий и упругий, ну точно как его попка, которую он сжимал в тренировочном зале. Намджун понимал, что потихоньку сходит с ума. Последние события — это уже чересчур, это слишком. Но что поделать чёрт возьми! Альфа ударил кулаками по каменной стене душевой и закрыл глаза, пытая представить себе тишину, которая была так необходима его перевозбуждённому мозгу и телу. Но картинки не хотели уходить, вереницей они неслись под его веками, как на полотне в кинотеатре — рождая бурю в груди и боль в голове и паху. И чем только это заглушить? Конечно работой и умственной деятельностью! Выйдя из ванны, Нам тут же уселся за один из компов и стал над ним колдовать. Кофе шло чашка за чашкой, он пару раз перекусил, и даже не заметил, как за окном уже наступил вечер. К этому времени Намджун изучил, как устроена полицейская база — его задачей было усовершенствовать алгоритм поиска по разным параметрам и данным: более подробные инструкции он должен был получить у их главного админа. Позвонив по заранее полученному контакту начальнику, что заведовал компьютерным бюро в НПА (Национальное полицейское агентство), альфа с радостью обнаружил, что им является его давний приятель Сон Ван, с которым они знались ещё в тусовке по разработке софта. Как говорится — мир тесен, а хорошие спецы (широко известные в узких кругах), как известно — изначально лояльны друг к другу и готовы подставить плечо и предложить помощь. Так уж повелось. Чем Намджун, раз всё так удачно складывается, решил по-дружески воспользоваться. Дело в том, что полицейская база данных — это не просто база закрытого доступа: там есть несколько ступеней защиты, и как говорится «чем дальше в лес, тем толще информация». На первой ступени информации о Мин Юнги не оказалось — «значит не сидел и не привлекался… во всяком случае в недавнем прошлом». Этот уровень доступен всем сотрудникам полиции, в нём размещалась действующая информация по преступлениям со сроком до двух лет, плюс о тех, кто был на учёте, а ещё выкладывалась информация когда объявляли поиск сбежавшего преступника, или тех, кто был в розыске и прочая рабочая информация. На вторую ступень требовался ключ. Намджун его получил у Краба (кликуха Вана ещё со времен их юношества), поскольку для него, как разработчика это было нужно — тут и оправдания придумывать было не нужно, как говорится «требуется по работе». Вопросов нет. Но и тут поиск не дал результатов. Заодно Нам протестил систему на всякие дыры и просчеты, да и имеющийся алгоритм поиска нужно было узнать получше. Как говорится, хороший наглядный пример получился. На третий уровень не было ни доступа, ни ключей — если второй уровень был секретный, то по сути этот — сверх секретный. Чтобы попасть внутрь него — повод, связанным с работой тут бы не прокатил (ему по сути туда и не нужно было заходить — Нам создаёт алгоритм, основываясь на первых двух ступенях, а на третьем его уже адаптирует искусственный интеллект), да и выглядело бы это примитивно-тупо и подозрительно. Поэтому, понадеясь на их с Ваном софтовую братию, Намджун просто выложил обстоятельства на стол, как есть: прямо и без прикрас, мастью вверх. Что ему нужно пробить человека, который может навредить его омеге. Да, пришлось немного приукрасить действительность, но по сути он сказал чистую правду: Чимин его омега, пусть и номинально, но тем не менее… и если Юнги есть в этой сверхсекретной базе, то всё не просто плохо и он может представлять опасность, а уже сверх плохо! Эта прямота, возможно, по итогу и подкупила приятеля — что Нам не стал лукавить и ходить вокруг да около — значит доверяет, открыт перед ним и рассчитывает на помощь. В третьем уровне располагались уже не просто преступники — они были вполне себе легитимные, под рукой и надзором политических деятелей; иногда они и сами там числились (всегда надо знать, кто из своих же что совершил, чтобы в случае чего потом можно было прижать и надавить). Далее, кроме всего прочего там числились преступники международного уровня, так же те кто находится под рукой крупных международных банковских систем, ещё агенты под прикрытием, чьи имена так же значились и в первом уровне (третий был нужен для вывода агента из игры и обеления его имени), а так же преступники из высших сфер влияния, то бишь очень богатые мира всего. Доступ к базе был только у министра обороны и самого президента. Всё это поведал Намджуну Ван, намекая на то, как тут всё серьёзно и не желает ли он сам по доброй воле передумать. Нам не передумывал. Краб вздохнул и поделился печальной новостью о том, что он и сам не вхож в эту ступень, так как если туда заходил кто-то кроме двух вышеозначенных персон, то это моментально отзывается на их «тревожной кнопке». Вообще этот уровень данных — он как пороховая бочка, которая если взорвется — полыхнет так, что всем мало не покажется, заштормит всю страну! Дело было безнадежным. Ну… практически безнадежным. Как и в любой системе, даже в этой была своя маленькая особенность (она же слабость). Раз в три дня именно в этом кластере сервера происходило обновление системы. Это было просто необходимо, чтобы обновлять базу и перепрошивать и кодировать уже имеющиеся данные. Время перезагрузки в течении суток выбиралось рандомно специальной программой. Это был «свободный коридор», как его называл Краб, и если зайти в базу именно в этот промежуток времени, то ты нигде себя не выдашь. Но даже чтобы во время свободного коридора зайти в базу, нужен был пароль. Намджун пообещал, что он не будет искать никого кроме означенного Крабу имени, а Ван (чтобы тот был уверен в его чистых намерениях) будет наблюдать за процессом поиска по открытому каналу связи. Если тому что-то покажется подозрительным — он сможет отрубить Нама от базы данных незамедлительно и в одностороннем порядке. В итоге, по старой дружбе и любопытству (уж больно он уважал Кима как спеца, да и лихое прошлое манило призраками авантюр) он таки согласился на эту аферу. — Так когда откроется коридор? — Хрустя кимчи, задал интересующий вопрос Намджун. — Последнее обновление было позавчера… значит завтра. Время исчисляется полночью! Кстати до неё осталось уже меньше часа. Так что забудь на сутки про сон и покой, наш портал может открыться в любой момент! Но лучше бы это произошло попозже, потому что мне надо ещё пароль наскрести. Если не успею, то операция перенесется ещё на три дня вперёд. — Ван явно улыбался, вечно с Намом приключения, как в старые добрые времена, когда они тренировались вскрывать разные базы данных и подкидывать разным ублюдкам «сюрпризы». Они даже называли себя мстителями, на манер Марвеловских героев. Только вместо супер-способностей, у них были супер-мозги. — Сильно рискуешь? — Серьёзно спросил Ким. — Прилично. Но знать, что мне будет должен сам Паук… уж больно сильно это греет мою душеньку. — Я отплачу, ты меня знаешь. — Знаю, поэтому мне и так весело. — Вот чучело! Никакой секретной порно-базы я вскрывать больше не буду. И тем более транслировать это на задний фон во время политического выступления. — Ха, я смотрю сильно тебя твой омега то к рукам и сердцу прибрал. — По доброму рассмеялся Ван. — Ты не представляешь как! — Шлёпая остаток кимчи на тарелку, хмыкнул Нам. — Но скажи, весело же было! Особенно когда во время прямого выступления вещают, как ты жаришь одного из представителей электората. На деле, так сказать, показываешь на чём ты всех избирателей вертел! — Краб явно веселится, вспоминая бурное прошлое. — Трёх представителей. — Спокойно поправляет Намджун, после чего тоже гогочет, вспоминая тот компромитирующий случай. — Эта партия в любом случае была обречена на провал. Там сидели одни мудаки, отмывающие деньги. — Согласен с тобой. Ну что, вскроем нашу баночку со шпротами? — Уже мысленно потирая руки, говорит Ван. — Я с тобой хоть на войну, Паук! — Вскроем! — Довольно отвечает Нам и, доедая кимчи, сбрасывает звонок. *** Минхо заворачивает за угол здания, решив покурить, как видит прислонившуюся к стене фигуру высокого парня, который выдыхает клубы дыма. «Альфа» понимает Минхо и уже решает свернуть обратно, как слышит низкий голос, который обращается явно к нему. — Вот же ж сука. Я даже снова закурил, хотя так старался завязать. И завязал. И не курил полгода. А знаешь, как это не просто, когда у тебя дел и проблем до хрена? — Ээээ — только и промычал парень, узнав обладателя голоса. — Видимо не знаешь. Я не люблю, когда меняются мои привычки, а из-за тебя мне пришлось поменять одну из них. — Какие-то проблемы? — Не уверенно протянул Минхо. — Конечно проблемы. Но я не хочу испытывать их один. У меня настроение такое, что я желаю ими поделиться. — Улыбнулся Чонгук. — Со мной что ли? — Хмыкнул бета. — Догадливый. — Весело протянул альфа. — Ты оскорбил моего любимого пупсика, и меня это очень, очень огорчило. А я не люблю огорчаться до такой степени, что даже блять, на сигареты срываюсь. — Я извинился. — Когда? Не помню такого… Да и не передо мной ты извиняться должен. Ты не находишь? Оскорбил то ты не меня. Почему надо такие простые вещи объяснять? Тебя папка что, ничему не учил? — Учил. — Бурчит Минхо. — Учил таких как ты презирать. Потому что вы ненужная, грязная ветвь человечества! — Ого, а ты оказывается из шизанутых сектантов. Удивил. Но ничего, я тебе щас немного мозги подправлю и всё встанет на свои места. — Хищно улыбнулся Чонгук, хрустя костяшками пальцев. — Нахуй иди! — О как! Ну что, поздравляю, плюс ещё один бонус тебе в копилку. — Снова улыбается Гук. — Какой ещё бонус? — Не понимает Минхо. — Узнаешь по ходу дела. — Альфа отбрасывает сигарету и быстро приблизившись к парню, хватает его за голову, ударяя ею об кирпичную стену напротив.