The et cigarettes

      Солнце заходит над скучным серым городом, окрашивая небо в розово-красный, странно сочетающийся с верхней голубизной. Вдали слышны голоса, видно, как люди снуют туда-сюда по улицам, но Франциск знает, что их никогда не найдут. Звезды еле светятся; конечно, математически, они бесконечно далеко, но сейчас почему-то кажутся ближе, чем когда-либо.       - Идиот, - шипит Артур, и вдруг Франциск понимает, что он не смотрит на закат теплым вечером, а сидит на табуретке на своей собственной кухне. Пара зеленых глаз смотрит на него с открытой неприязнью, но скоро опять скрывается за широким листом газеты. Мелкие буквы сливаются в маленьких уродливых червяков на тонкой бумаге. Начищенная, сто раз вымытая и вытертая поверхность стола блестит под солнечными лучами. Два мальчика-близнеца сидят напротив двух мужчин, болтая ногами и спеша покончить с разбухшими в молоке хлопьями. Франциск смотрит на кольцо, которое почему-то очень хочется снять. Артур думает. что он не услышал. Конечно. Англичанину нравится разыгрывать спектакль счастливой семейной пары, как минимум перед детьми. Француз не понимает, зачем притворяться. А может, Артур и правда его любит. Или все-таки нет. О таких вещах утром лучше не думать.       Они женаты уже как десять лет, но остатки старой, ностальгической и такой далекой любви с поцелуями под дождем, букетами роз, завтраками в постель, ссорами, а потом слезливыми извинениями исчезли окончательно. Как у цветка ромашки, лепестки опали, оставив только один: ссоры. Ссоры, ссоры, ссоры. Уже без извинений.       Франциску уже почти сорок, и каждый день для него проходит одинаково. Одинаково скучно. Встать с кровати, принять на себя поток обвинений во всех людских грехах от любимого мужа, съесть невкусный, пресный завтрак, потому что готовить лень, выпить кофе, наконец-то проснуться по-настоящему, а потом идти в школу и учить класс за классом либо конченых идиотов, либо выскочек, которым французский-то в жизни никогда не пригодится, как и всем "нормальным" людям. Конечно, потому что не нужно было идти в ту ужасно раскрученную академию искусств, ибо жизнь научила Франциска тому, что его работы никому не нужны, талант его близится к нулю, а единственным выходом оказалось выпросить у родителей денег и переехать в США, чтобы использовать единственный навык, который дался мужчине легко. Тем не менее, с нормальной зарплатой и с программистом-мужем, который работает из дома, он кое-как справлялся. Иногда, когда солнце скрывалось за горизонтом, а в доме все засыпали, можно было отвернуться к окну и представить, что все хорошо и он счастлив.       Если бы.       - Выглядишь странно, - фыркает Артур, - или что, как всегда, думаешь о своем? Никогда обо мне, да? - На курсы борьбы запишись, - Франциск огрызается в ответ, - там тебе помогут, не беспокойся. - Помогут с чем? - Артур спрашивает, комично поднимая густые брови над изумрудными глазами. Но Франциск знает, что если он засмеется, то можно будет идти рыть себе могилу над заднем дворе. Или просто похоронить себя за плинтусом. - С истериками, - говорит он взамен, но Артур не срывается на него в этот раз. Болезненно сжимая губы в тонкую ниточку и пальцы в кулаки, он смотрит в сторону и говорит подозрительно тихо. - Я сам отвезу детей. - Да пожалуйста, - отвечает Франциск, отворачиваясь, чтобы не смотреть на надоевшее до боли лицо.       В идеально выглаженных серых брюках и такого же цвета пиджаке, он идет по длинному коридору, не фокусируя взгляд ни на рядах грязных шкафчиков, ни на учениках, ни на коллегах. Наконец-то виднеется темно-коричневая деревянная дверь с скрипучей металлической ручкой, и мужчина осторожно - по привычке - открывает ее, входя в освещенный солнечными лучами пока еще пустой класс. Ну все. Теперь можно, ни от кого не скрывая, тяжело вздохнуть, поставить папку с документами на стол, достать учебники из пыльного и почему-то никогда не протираемого уборщицей шкафа, сесть и закрыть глаза руками. Хотя на улице было солнечно как никогда, у Франциска медленно начинает болеть голова. Медленно, но блондину уже понятно, что это только первая ступень. Конечно, по четвергам у него всегда мигрени. И все, весь день будешь сидеть как статуя, любой шум будет раздражать, а потом нужно будет по пробкам ехать домой, читать мальчикам сказку на ночь, а вместо своей собственной сказки на ночь слушать выговоры, упреки, обвинения...       - Блять, - грязно выругался Франциск, сжимая пряди светлых волос в кулаках. - Блять, блять, ну почему именно сегодня?       Вдруг чья-то легкая рука ложится ему на плечо, и Франциску нужно опять сдерживаться, чтобы не вздрогнуть как девчонка.       Потому что девчонка перед ним и стоит.       У нее очень загорелая, смуглая кожа, чистая и шелковистая, худощавые руки с короткими тонкими пальцами и в местах сгрызенными, кое-как подстриженными ногтями. Лицо круглое, но аккуратное, а большие, накрашенные дешевыми тенями светло-карие глаза широко, по-детски наивно открыты. Приплюснутый нос, на нем рассыпаны самим солнцем несколько веснушек, пухлые губы, тоже так сильно намазанные помадой, что темно-красный цвет выходит за края, невольно делая девчушку похожей на зацелованную проститутку. Но волосы, о эти густые темно-каштановые, отчасти выгоревшие пряди, да и пахнут они шикарно, совсем не как гнездо на голове Артура, которое он моет шампунем против перхоти. Тем не менее, взгляд мужчины невольно скользит вниз, мимо застиранной белой рубашки, под которой едва виднеется грудь, мимо клетчатой короткой юбки, еле доходящей до коленей. Девочка неловко пытается поправить юбку, чтобы она не задиралась, а Франциску так хочется ей сказать, что и так отлично, прекрасно, превосходно, чудесно, потому что подтянутые, загорелые девичьи бедра - это один из самых красивых природных видов, лучше, чем Альпы, водопад Виктория и глубочайшее озеро Байкал. Никогда в жизни вы не шлепнете озеро, горы, реку, лес, не заберетесь между них, и вам не нужно в спешке сглатывать ком в горле и отводить взгляд от природных "красот".       Как хорошо, что осень только начинается, подумал Франциск, но боже, кто разрешает им носить такие короткие юбки?       Впрочем, стыдливо смотря в сторону и отказываясь от такой заманчивой мысли оказаться в сто двадцати днях содома, он смотрит опять девчушке в глаза.       - Я...могу вам как-то помочь? - неопределенный вопрос. - Д-да нет, все нормально, - неловко улыбается шатенка, все еще не убирая руку с мужского плеча. - Я, собственно, пришла за эссе. Помните? То, которое вы обещали проверить и отдать до уроков?        Ах, ну конечно, теперь он вспоминает. "Незнакомку" зовут Мишель, ей шестнадцать (но выглядит, безусловно, она гораздо младше), и она та самая, которая всегда оставалась после урока, задавая бессмысленные вопросы и пытаясь завести разговор про спряжение глаголов. На нее Франциск даже не смотрел, отмахиваясь от нее, как от назойливой мухи. Натуралисты, простите автора за сие нелепое сравнение, но в сачке оказалась не муха, а бабочка.       - Ну так, - Мишель продолжает, заглядывая блондину в лицо, - вы же проверили, да? Если нет, то я потом зайду, я просто... - Конечно, проверил, - Франциск кивнул, ища нужный лист бумаги в десятках ему подобных на столе, - так что не волнуйся, ладно? - Ладно, - кивает в ответ Мишель, терпеливо ожидая свой исписанный смятый листочек. В конце концов, эссе успешно находится, и школьница улыбается хорошей оценке. - Мерси, - хихикает она, краснея от неловкости и пряча листок в холщовую сумку. - Знаете, у меня были некоторые проблемы с глаголами, но я пользовалась тем сайтом, который Вы мне посоветовали, так что... - Все отлично, - заверяет ее Франциск, - поверь мне, у тебя все просто прекрасно.       Он и сам не знал, говорит ли он про шаблонные слова на бумаге или милое личико.       Но боже, как же скучно было жить, каждое утро просыпаться рядом с опостылевшим взрослым мужским телом, без горячих поцелуев, без теплых объятий, без всего того, что делает роман романом и любовь любовью, не испытывать ничего, кроме чистого, "возвышенного" к близнецам, да и не только было скучно, но было грустно, одиноко, от этого подташнивало, а каждый день был точной копией предыдущего, где уже не с кем было смеяться над общими шутками, флиртовать, некого было называть милыми французскими словечками. А может, и было, но Франциск не хотел, он не думал, он...       - С другой стороны, - Франциск заговорил опять, - я, конечно, мм...завысил оценку. На полбалла. Чуть-чуть, но не хотелось портить твой академический рейтинг, понимаешь? Всего одна ошибка, незначительная, но объяснять долго, так что...после...после уроков. - После уроков, - Мишель кивает, поправляя одну из красных лент в прическе. - После уроков я смогу. Спасибо, мистер Бонфуа. Огромное спасибо! - Пожалуйста, - Франциск чуть улыбается. - Всегда пожалуйста.       Солнце все так же освещает старые деревянные парты, все тот же пыльный шкаф и безвкусные картины на стенах, учеников нет. Точнее, есть, но только одна. Ученица.       Мишель стесняется, краснеет и пытается застегнуть лифчик за одну секунду, как делают шикарные красногубые и сероглазые брюнетки в гламурных фильмах, но у нее не получается, пока два длинных пальца помогают ей сзади. Франциск ухмыляется, целуя смуглую спинку и смотря, как Мишель оборачивается с легким смешком. - Мерси!       Она такая милая, когда не ведет себя нарочито взросло, думает Франциск. Мишель совсем, совсем другая. Она не как Артур. Они как будто с разных планет, и если на планете этой веснушчатой школьницы всегда светит солнце, то у Артура постоянно идет дождь.       На следующий день они идут гулять. Франциск не знает, зачем он согласился, тем более взял с собой старый фотоаппарат, но как можно отказать маленькой очаровательной фее, которую сам так нагло использовал?       Может, он не художник. И никогда им не был. Но когда Мишель все еще по-детски крутится и смеется в парке, фотографирует цветы, чтобы потом выложить их в какую-нибудь глупую соцсеть, широко улыбается и позирует как модели с дурацких подростковых журналов, Франциск забывает про свою несчастную серую жизнь, работу, нервного мужа и снимает, снимает, снимает...