Клинок ночи

      Я тогда долго еще пугался каждой тени, плутал среди них, бежал вместе с ними, сам не зная, в какой я реальности. Слишком уж похожа она была на искаженную реплику.       Но и все остальные — тоже. Во всех них Бравил был завален трупами с раздувшимися от голода брюхами, они гнили в Ларсиусе, и еще живые не знали, откуда брать воду без отравы. Я успел пройти Бравил прямо перед тем, как его опустошил имперский легион. Наша собственная армия оставила город без куска хлеба перед сиродильской зимой, вырезав половину жителей в разгар войны, когда столица уже лежала в руинах [1].       Как было не поверить, что я все еще блуждаю среди теней?       Белокаменный лев на постаменте римменского святилища щерит пасть в грозном оскале, но это больше напоминает издевательскую ухмылку. Я знаю, почему он ухмыляется мне: на его каменных лапах сверкают золотые браслеты, в каменной гриве поблескивают рубиновые крошки, а в каменной чаше перед ним — целая горка монет и подношений. Гребаный лев будет побогаче меня.       Он, конечно, не спас бы в одиночку Бравил от голода, и не возвратил бы орды дэйдра обратно в Хладную Гавань, но будь я на его месте — занимался бы своими исследованиями, а не халтурил на стороне. Я соскальзываю на мгновение в теневую реальность:       — Одно радует. С золотыми браслетами и рубиновыми заколками…       — …мы бы выглядели странно, — соглашается Сервий, и я, хмыкнув, возвращаюсь обратно. Мирес всегда сетовал, что я трачу свои магические силы на ерунду вроде разговоров с самим собой, но ни разу не смог найти ответа на мой резонный вопрос, где же мне еще отыскать столь подходящего собеседника. На моей памяти на этот вопрос никто не смог найти ответа.       Но Мирес и другие не были клинками ночи. Они много чего не знали.       Подойдя к каджитке, беспрерывно мурчащей перед алтарем, я легко поклонился, прижав руку к груди.       — Джобал ка’джай.       Приветствием моё знание та’агра практически ограничивалось, но я надеялся, что жрица об этом не догадается. Кошка продолжала мурчать что-то на своём кошачьем, и мне пришлось еще раз пожелать ей светлых лун, в этот раз погромче.       Судя по ее прижавшимся к голове ушам и дернувшемуся хвосту, этого мне делать не стоило. Но с Эвраксией на римменском троне даже своенравные кошки остерегались шипеть на имперцев: мало ли кем я мог оказаться. Каджитка, прервав молитву, повернулась и показала острые зубы то ли в оскале, то ли в улыбке:       — Светлых лун, человек.       Ваш та’агра годится только пугать мышей, без труда перевел я. Как будто каджитское пение годилось на что-то другое. Ничего удивительного, что коты молятся Азуре: только дэйдра и способны выносить подобное насилие над музыкой.       — Я желаю сделать подношение храму, — сказал я, решив не тратить время на прелюдии. Война на дворе. Не до прелюдий.       Уши каджитки, расслышав волшебное слово «подношение», плавно поднялись на место. Под недоверчивым взглядом круглых зеленых глаз я отсчитал в каменную миску льву десять монет.       — Я собираю легенды разных народов, — врал я, даже не пытаясь притвориться, что говорю правду. — Хотел бы услышать легенды о дро-м’Атра.       После монет в миску лег маленький блестящий камешек. Куда меньше того, что достался мне от Джи’Хасы, но я не собирался отдавать храму кошаков весь свой аванс. Просто желал доказать серьезность своих намерений.       Уши каджитки стояли торчком.       — Зачем человеку легенды о дро-м’Атра? У песков много других славных легенд, добрых легенд.       Она еще не знала, чего боялась. Еще не понимала, почему шерсть на ее загривке непривычно топорщится, и почему ей не хотелось притрагиваться к плате, что я оставил в каменной чаше. А я знал.       Я тянусь к ее тени — ее тревожно дрожащей тени, вдруг ставшей такой отчетливой и такой яркой. Мгновенная телепортация — проложение пути через теневые реальности — один из самых зрелищных трюков клинков ночи; при всей дешевизне подобных фокусов, они не раз спасали мне жизнь. Прыгать к живому разумному существу, переполненному конфликтами, да к тому же в паре шагов от тебя — легче легкого. Не сравнить с прыжком к собственной тени через несколько этажей Башни Белого Золота.       Я делаю шаг в тень, выхожу обратно в настоящее и отвечаю честно:       — Мне интересно.       Однажды мне все-таки всадят нож в глотку за такие шутки. Жрица, по-кошачьи ловко обернувшись в мгновение ока, останавливает свою магию буквально в дюйме от моей груди.       Ее тень становится еще глубже. Теперь она точно знает, чего — кого — боится.       — Я просто собираю легенды, — мягко напоминаю я. — Об одержимых тенях.              Она рассказала мне немного, эта жрица. Какую-то сказку про Падомая — Фадомай по-кошачьи, в Эльсвейре все изначальные сущности были не как у людей — и Намиру, осквернившую Сердце Лорхана. Я чуть не захохотал прямо в святилище, но религия есть религия. С ней как с законом — или не спорят, или скрываются.       Итак, верования каджитов утверждали, что есть некая третья луна — Темная Луна, которую видят только каджиты — представляющая из себя Темное Сердце Лорхаджа, созданное Намирой. И Лорхадж, соответственно, тоже был осквернен Намирой и стал первым дро-м’Атра. А нынешние дро-м’Атра — это души каджитов, детей Лун, поддавшиеся влиянию Намиры. Поддавшиеся Искаженному Танцу Лорхаджа — танцу без музыки, под один только ритм биения Сердца [2].       Я бесконечно жалел о своих безвозвратно утраченных деньгах, пока жрица не добавила, что души, запятнанные горем или ненавистью, уязвимые и несовершенные, подвержены угрозе превратиться в дро-м’Атра больше других. С этого момента я стал слушать внимательно.       Дро-м’Атра нельзя убить — только изгнать. Во Тьму-За-Миром, к Намире и Лорхаджу, откуда они всегда будут возвращаться, чтобы причинять зло живым. Для обратившихся в дро-м’Атра нет спасения — только Великая Тьма. Остановить превращение в дро-м’Атра силой, как показывала практика, было невозможно; только магическими ритуалами Канторов, и даже этого хватало не всегда. О них, к сожалению, жрица не знала ничего: Сумеречные Канторы тщательно хранили свои секреты.       Это всё напоминало мне одну историю. Одну очень дерьмовую, но поучительную историю.       Я вышел из каджитского святилища к вечеру, с тяжелой от ритуального кусочка лунного сахара головой, но не жалеющий ни капли о своих монетах и блестящем камушке. Я знал, в какую магию превращаются горе и ненависть. Я знал об этом лучше всех в Риммене — кроме, может быть, Джагара Тарна.       Каджитка-жрица ошибалась в одном. Тень можно убить. Это надо делать в ее реальности, конечно же; и, конечно же, это абсолютно бесполезно, ведь теней — великое множество, растущее с каждой секундой жизни смертного. Если все тени одновременно заражены дро-м’Атра… получится, что дро-м’Атра нельзя убить.       — Мы можем уйти, — говорю я, шагая на Серые дороги. Это было бы не худшим из всего, что нам доводилось делать.       Ветер событий струится сквозь меня, размывает скругленные изгибы крыш, прячет Риммен в тумане несбывшегося. Фигуры живых — едва заметные силуэты, росчерки тьмы посреди бесконечного серого Может-Быть. Его так называют — Серым — потому что в межвероятностном пространстве, в Может-Быть, Мундус так и выглядит. Все цвета низводятся до баланса между черным и белым, между светом и тьмой, все вероятности рассеяны между нулем и единицей и в среднем сводятся к одной второй.       Сервий и я — черные отпечатки на упругом сером холсте мироздания.       Мы можем уйти, и Джи’Хаса никогда не отомстит нам за невыполненный заказ — он обратится в дро-м’Атра прежде, чем сумеет нас догнать. Может быть, это будет даже милосердно — отчасти. Для бесконечности его теней.       — Не то чтобы нас когда-то волновало милосердие, — отвечает Сервий. Я прыгаю в его реальность — чужая вероятностная ветка тянет из меня силы, неподатливая, непослушная, каждое движение здесь обходится мне дорогой ценой. Риммен для меня остаётся почти таким же, как был — может быть, несколько плит на мостовой изменили свое положение. Красок чуть меньше: Серое Может-Быть безжалостно напоминает о себе, напоминает, что мне здесь не место.       Уже через минуту я забуду о том, что цвета должны быть ярче. Через час — о том, что дышать должно быть легче. Через сутки — о том, что вихрь Времени не должен прорываться в реальность, не должен превращать людей в расплывчатые силуэты множества их вероятностных двойников, не должен размывать мироздание в серый неразборчивый шум…       Что становится с теми, кто не сумел вернуться в свою реальность?       Что такое на самом деле Тьма-За-Миром?       — Последовательность, — отчаянно говорю я, — помнишь, мы договорились?       — Договоры с самим собой — вещь столь же сомнительная, как и Намира, осквернившая Сердце Лорхана.       Сервий, конечно же, прав. В договорах с самим собой нет никакого смысла. Мы просто притворяемся, что он есть, потому что это удобно.       — «Клянусь всегда действовать во благо науки», — хором говорим мы. Это отрывок из клятвы-посвящения, которую мы приносили когда-то в Имперском университете. Еще там было что-то про благо Империи и всех живых существ под взором Восьмерых, но мы предпочитаем не акцентировать эту часть.       Сервий пожимает плечами.       — Мир катится в пасть Молаг Балу. Никто ничего не заметит!       — Ну да, — невозмутимо соглашаюсь я, — самое время совершить геноцид.              Тени аванса приводят к дому, где аккуратная служанка-альфик у входа выслушивает Сервия и обещает, что господин непременно навестит своего человеческого друга завтрашним же вечером. Я осматриваю дом, но проникнуть внутрь не могу: он построен совсем недавно, и самое страшное противостояние, которое видели его стены, это конфликт кирки и каменной глыбы. Такие тени столь же поверхностны, как солнечные; даже самый искусный клинок ночи не сможет ничего с ними сделать. Этот дом инертен к моей магии.       Мы можем проследить тени аванса и дальше, можем попытаться распутать узел до конца, но зачем тратить силы и время?.. Мне не слишком интересны операции Джи’Хасы, к тому же, в определенных кругах равнодушие почитается за уважение. Мы решаем проявить его в полной мере.       Моё время в чужой реальности истекает; очертания живых начинают подрагивать. Это значит, мне уже не хватает сил удерживаться в альтернативной ветке: меня выталкивает обратно в межвероятностное пространство. Я и так нарушаю правила, когда прыгаю из реальности в реальность; по счастью, в наши дни такие мелочи не привлекают внимания джилл. В Рассвет, когда вероятности сливались воедино, мне бы не поздоровилось.       — Еще час?       Я прислушиваюсь к себе и киваю — себе же в ответ. Еще час оставит меня уставшим, но не выжатым до последней капли магической энергии. Сегодня мы не ждем гостей; сегодня можно.              По закатной улице Риммена мы идем рядом, уже не скрываясь. После фокусов в святилище можно не сомневаться, что мои «странности» скоро станут известны всему городу, а через пару дней в мой дом постучатся милейшие люди в броне имперской разведки и вежливо попросят пройти с ними. Чего теперь делать вид, что мы умеем только разыскивать утраченные вещи.       Так Джи’Хаса и нашел нас. Среди определенных культурных слоев Эльсвейра мы были известны как искатели сокровищ — потому что мы очень хорошо отыскивали сокровища. Вроде утерянной фамильной диадемы, украденного родового кольца, спрятанных ценных бумаг… Халтура, за которую, тем не менее, щедро платили. Всего пару раз нам попалось что-то интересное — однажды пришлось знатно попотеть в некрополисе, где неугомонная семейка Тарнов подняла всех мертвецов, а в другой раз я едва не издох под палящим эльсвейрским солнцем, пытаясь найти в пустыне вход в заброшенные руины какого-то кошачьего храма. В найденный храм заказчики меня, как «служителя тьмы», не пустили. За такое коварство я содрал с котов двойную плату и мысленно награждал их всеми известными проклятьями, пока не добрался до ближайшего оазиса.       Терпеть не могу пустыни.       По счастью, в нашем доме каменные стены и несколько заклинаний спасают от вездесущей жары. Сервий ставит передо мной кружку и бутыль с простеньким зачарованием, которое мы тщательно подпитываем каждые пару недель: без достойной работы прожить в Риммене можно, но без холодного эля — определенно никак. Я решаю не пренебрегать правилами хорошего тона и прокладываю простенький магический тоннель в собственную вероятностную ветку: пить эль из чужой реальности, во-первых, чистый грабеж, а во-вторых, естественные законы Мундуса такого не любят.       Глупо, отчасти. Но должны быть какие-то мелочи, за которые можно удержаться в вихре Времени, когда тот прорывается сквозь иллюзии одиночества. Пусть и такие — глупые, бессмысленные, устаревшие. Современные клинки ночи не тратят силы на ерунду вроде распития эля со своими тенями, их заботит мировое господство, или мир во всём мире, или война за весь мир. Всякие несмешные вещи.       — Что то, что это, — говорю я. Мы чокаемся кружками.       Проблема с дро-м’Атра в том, что никто никогда не пытался с ними договориться. Канторы, согласно словам жрицы, утверждают, что это невозможно. Потому что дро-м’Атра — духи зла.       Честно признаться, еще во время своего обучения в Имперском университете на квалифицированного «служителя тьмы» я понял, что с большинством людей вокруг вообще не стоит говорить бесплатно. Я при всем желании не мог обвинять духов зла в их поведении. Когда единственный достойный собеседник на десять миль вокруг — твоя собственная тень, начинаешь немного иначе смотреть на вещи.       — Вполне возможно, что мы — дро-м’Атра, — говорит Сервий. — В прошлом.       Я отпиваю еще эля. В чем-то он прав.       Теневая магия происходит из противостояний. Чем тяжелей борьба, чем острей конфликт, тем глубже и податливей тени объекта. Можно заглянуть дальше, можно смять тень и вылепить из нее собственное орудие, можно вытянуть ее на поверхность — в собственный мир. Не каждому клинку ночи хватит сил прыгать по вероятностям так, как это делаем мы.       Когда-то у нас тоже не хватало на это сил. Мы платили за свое неодиночество другую цену.       — Или они просто дэйдрическая дрянь.       Сервий пожимает плечами.       — Может быть, она увидит больше, чем мы. И мы попробуем убедить дро-м’Атра, что мы — достойные собеседники.       Фыркнув, я едва не расплескиваю эль по столу. Разговор явно предстоит нелегкий.       — Мне пора. Меняемся, — предлагаю я. Сервий, разумеется, подначивает: стареешь, дружище, и я, разумеется, парирую: посмотрим на тебя через три часа, дурень. И эль свой не забудь!       Родная реальность встречает меня все той же приятно холодноватой кружкой эля в руке, только вот вздыхаю я с невероятным облегчением, отпуская магические течения на волю. Нелегко проводить часы в чужом мире — даже в Риммене, где любые тени глубже обычного. Обострившееся чутье все еще не желает успокаиваться, всё ещё смазывает очертания предметов их бесконечными репликами, но я терпеливо жду — скоро мой разум перенастроится, вспомнит, как существовать в собственном физическом мире, и закрасит на картинке лишние детали. Серое Может-Быть подождет следующего раза, чтобы попробовать меня на зуб.       Сервий появляется спустя пару секунд, и я, естественно, тут же интересуюсь, что его так задержало. Сервий со вздохом падает в свободное кресло, делает долгий глоток эля и с явным удовольствием рекомендует мне сходить известно куда.       Хоть что-то в этом безумном мире остается неизменным.              Джи’Хаса пришел, как было договорено — к закату следующего дня. Его недовольство было очевидно: я был неосторожен, задавая свои вопросы жрице; ему пришлось потратиться, чтобы заверить ее молчание.       — Этот надеется, ваше безрассудство стоило того, Гарон-джо.       — Вычтите ваши траты из цены сделки, — спокойно предложил я. — Чаю, мастер Джи’Хаса?       Даги изучающе наклонил голову.       — Кого вы позвали в ваш дом, Гарон-джо? Не выпили же вы весь эль сами?       Я понял намек без лишних объяснений и налил коту эля.       — Моя тень часто приходит ко мне, мастер Джи’Хаса. Но моя тень ведет себя прилично, в отличие от вашей. — Лучше бы Сервию не слышать этих слов. Дро-м’Атра, правда, притих, только беззвучный танец его продолжался. — Вы слышите ритм Сердца, мастер Джи’Хаса?       Даги прекратил лакать эль и медленно поднял голову, пристально глядя на меня. На мгновение его глаза из золотых стали льдисто-голубыми; мне пришлось сморгнуть, чтобы прогнать наваждение.       Неужели правда?..       — Вы узнали, как уничтожить дро-м’Атра, Гарон-джо? — низко проурчал он. Я кивнул.       — И жрецы, и Канторы скажут вам, что их невозможно убить. Только изгнать. Это неправда.       — Чтобы убить тень, нужно найти ее логово. — Усы Джи’Хасы хищно вздрогнули. — Вы сумеете добраться до Тьмы-За-Миром?       Я покачал головой.       — Я не знаю, как убить все зараженные дро-м’Атра тени. Но я знаком кое с кем, кто будет знать наверняка. Нам придется покинуть Риммен и отправиться в Сиродил: если повезет, она всё ещё будет в Лейавине.       Джи’Хаса вопросительно дернул ухом. Я вздохнул.       — Я твердо уверен в том, что она сможет вам помочь, потому что она уничтожила все свои тени. Вот только не знаю, как она это сделала. Не думаю, что обычная теневая магия на это способна.       — Человек без теней?       — Ящерица, — поправил я. — Ее зовут Вииск-Зан.       Самая лучшая самоубийца из всех, кого я знал.