Стекляшка

Просто бросишь всё и уедешь куда-нибудь в другую страну, чтобы там всё начать с чистого листа? Кассандра беспрерывно треплет эту мысль всё время, прежде чем уснуть, и даже во сне, кажется, продолжает. И убеждается всё сильнее — да. Да, таким и будет самый простой, доступный — при нынешней ситуации — и безболезненный выход. Она уедет куда-нибудь далеко-далеко, где никто и близко не слышал ни о ней, ни о самом опале. Туда, где её будут считать человеком, а не монстром, и кто-то тоже скажет про её дикие циановые волосы, что они красивые. Туда, где она сможет убедить людей, что её способности — не проклятие, не чёрная магия, не неуправляемая сила, а полезный дар, который может служить другим. Правда, она не знает ещё, как. Но обязательно разберётся. До этого осталось совсем немного. И найдёт отца — она не уверена, что он остался до сих пор в Короне, но так или иначе его найдёт; и объяснит, что всё совсем не так, как рассказали ему злые языки. Что всё не так было изначально. А в её рассказы о том, что якобы именно в Короне таится ключ к силам опала, — она не верит больше. Совсем. Уже ясно, что она гнала Кассандру в Корону из своих интересов, пользуясь тем, что её и без того сюда тянуло со страшной силой, нужен был лишь повод; и теперь пытается её руками развязать войну, склоняя к этому то так, то эдак. Зачем ей это нужно — тоже, конечно, интересный вопрос. Ответ на который хорошо бы выяснить, прежде чем уезжать, хотя бы для того, чтоб от неё отделаться. Да что там; много, много ответов не просто хорошо бы — необходимо выяснить, прежде чем уезжать. Но она справится. И… да, хорошо, хорошо, она предложит Гектору отправиться с ней. Если ничего к тому времени не изменится. Да, она едва ли рассчитывает на согласие, но… это ведь просто предложение, ничего не значит, ни к чему не обязывает, верно? Вежливость, выражение признательности, в конце концов. Он для неё сделал достаточно. Пальцы невольно смыкаются вновь на давно впитавшем тепло тела амулете. Завтра. Уже завтра. Главное — встать пораньше, чтобы осталось больше времени. Но утро мигом вносит коррективы в её планы. Стоит приоткрыть дверь в комнату — как в проёме нарисовывается она, в новом платье, теперь уже тёмно-сером, куда лучше подходящем по росту и иным параметрам. Кассандра живо вскидывает меч, становится в стойку. — Доброе утро? — она вопросительно изгибает домиком нитяно тонкие брови. — Не уверена. Ты, как я понимаю, вернулась, и мне пора срочно начинать жалеть? — Касса-а-андра! — она шумно, насмешливо выдыхает, закатав глаза к потолку. — Вчера мы обе поддались эмоциям, но давай не станем продолжать эту пагубную практику? — Ну допустим, — Кассандра делает шаг в сторону, позволяя ей пройти. Мрачно мелькает мысль о том, что если она крепнет вообще от любого приложения физической силы — всё гораздо, гораздо хуже, чем казалось. Но она нападать не собирается, видимо. Проходит внутрь, становится у стены, опершись на неё спиной, скрещивает руки на груди. Кассандра замечает, что чем взрослее ипостась, тем больше становится в ней какого-то нелюдского, пугающе безупречного изящества. Интересно, предстоит ли ей ещё увидеть, какая она во взрослой форме. — Я всё ещё уверена, да что там! я знаю наверняка, что ты совершаешь ошибку. Мне больно это видеть, но я должна быть терпеливой и мудрой, а не усугублять ситуацию обвинениями. Она принимается медленно расхаживать по комнате, туда и обратно, высоко и тонко звеня о камень каблуками. — Скажи, ты ведь увлеклась им, верно? Кассандра грустно усмехается. Увлеклась, да. Только не им, а мыслью о том, что она ещё может жить как полноценный человек, а не сказочный злодей в вечной опале. Может ещё хоть что-то исправить. Впрочем… Она вспоминает их переплетённые пальцы, взгляды барышень из толпы, добродушную ухмылку пьянчуги с набережной. Во вчерашней эйфории всё казалось естественным и уместным, а теперь — невнятное чувство вины просыпается внутри. Да, наверное, мелькнуло что-то такое. Но какая, к чёрту, разница. Никому это не нужно, вся эта история — о другом. Она расплывается в ироничной улыбке, следя за выражением лица Кассандры. — Знаешь, все совершают ошибки. Все. И это не делает тебя ничтожеством. Прости, я говорила вчера подобное только с целью тебя уязвить. — Ничего, я привыкла, — сухо цедит Кассандра. Но она будто не замечает. — Я знаю, ты давно уже мечтаешь выяснить, кто я. Увы, я всё ещё не могу тебе открыться. Но расскажу кое-что о себе. Так. Вот такого раньше точно не было. — Когда-то я была как ты, Кассандра. Молодой, ищущей ответы, мечтающей о том, чтобы совершить нечто значительное. И отважной. Достаточно отважной, чтобы переступить черту, воспользоваться тем, к чему других не подпускает страх. Не стану вдаваться в подробности и описание своих методов, но поверь — в конечном счёте мне всего удалось достичь. Я заполучила могущество и возможности, о которых большинство когда-либо живших на этом свете не могло и мечтать. Но тогда же я и совершила ошибку. Она была когда-то человеком? Кассандра понимает, что разговор не о том, но этот вопрос волнует её сильней остального. — И что, ты влюбилась? — звучит хлёстко и хамовато. Можно было бы повежливей, но уж больно раздражают такие проповеди. — Нет. Был человек, которого я любила уже давно, с которым мы вместе начинали этот путь. Но он был недостаточно отважен. Он усомнился во мне и в том, что я делала, а я совершила ошибку, не разглядев силы его сомнений. И он меня предал. Она делает несколько шагов вперёд, подходит к Кассандре вплотную, заглядывая в глаза. — Он счёл меня монстром. И я стала монстром. — Как это мило. В каждой истории становления монстром есть чьё-нибудь вероломное предательство, да?.. — в горле клокочет ехидный яд, и не поймёшь даже, почему. — В твоей есть, например. Твоё, — сухо роняет она. И недовольно отворачивает лицо — впервые, кажется. — Но я не монстр, — медленно говорит Кассандра, впечатывая в воздух каждое слово. — Так и предательство не последнее, — что-то поменялось в её голосе, в её повадках; она будто бы разом стала человечнее — и от этого кажется ещё более жуткой. — Ты или тебя, Кассандра, могущество и власть живут только по таким законам. Поверь, я достаточно существую на свете и могла в подобном убедиться. Существую. Не живу, нет. — И сколько тебе лет? Она кокетливо улыбается. Тонкие пальцы, обтянутые шёлком перчатки, заправляют за ухо растрепавшуюся прядь, нежно скользят по тёмно-дымчатой нити серёжки. — Ну до чего же бестактные вопросы!.. Но не буду скрывать — много, Кассандра, много. Гораздо больше, чем было твоей покойной матушке. В эту болевую точку — удар безошибочный. Всегда. До невозможности глупо, топорно и очевидно, но Кассандра не знает, сколько ещё понадобится времени, чтобы хоть как-то эту точку закрыть. И возможно ли это в принципе. — Ну, знаешь, моя матушка, по меньшей мере, каждую неделю заводила себе нового мужика. А тебе, как я понимаю, всей её жизни не хватило на то, чтобы забыть одного и просто двинуться дальше? Может, ты ещё и мстить ему намерена до сих пор?.. Сейчас она отвечает хотя бы злым, уязвлённым выпадом, а не капитуляцией. Хотя поди разбери ещё, что хуже. Она медленно поворачивается к ней, и в её глазах полощется даже что-то вроде боли. Или, может, обиды. Ну и отражение Кассандры, разумеется. Здесь уж точно не ошибёшься. — Ты пытаешься сделать мне больно, Кассандра, — флегматично резюмирует она. — Раз за разом, с восхитительным упорством. Сегодня я впервые показала тебе, что мне бывает больно, и ты, разумеется, тут же не преминула этим воспользоваться. И заявляешь после этого, что ты не монстр, но я оставлю это, пожалуй, на твоей совести. У Кассандры неприятно холодеют руки. Кажется, всё именно так и есть; это очень резкое, мерзостное осознание. — А знаешь, почему ты так делаешь?.. Потому что понимаешь, что я права, и в то же время боишься в этом убедиться. В этом она уверена уже не так сильно. Но спорить сейчас не тянет. — Как уже было сказано, я в чём-то понимаю тебя, Кассандра, и даже могу тебе посочувствовать. Но ты и сама видишь, ситуация сложилась уж слишком определённая. Ты привела сюда главного фанатика Братства, который изначально был готов пойти на всё, абсолютно на всё, чтобы защитить человечество от Опала. Не знаю, что заставило тебя так поступить, даже не посоветовавшись со мной, дабы адекватно оценить опасность, но, — по её лицу пробегает бархатная усмешка, — не станем заострять на этом внимание. Так или иначе, ты не можешь не понимать, что единственная причина, по которой он ещё не убил тебя и не вырвал из груди твоё сердце, — Ловушка Разума, вынуждающая его подчиняться. Других нет. Кассандра думает мимоходом, что не всё так просто. Убить её — да, вероятно; но вырывать сердце… эффектно, но зачем, если Братство, по сути, просто вернётся к исходному? Или нет? — До тех пор, пока у тебя есть власть, данная Ловушкой, можешь использовать этого человека, — она улыбается немножко скользко, — как пожелаешь. Но доверять ему нельзя, ни при каких обстоятельствах. Он устранит тебя, едва заполучит такую возможность. И поверь, тебе очень, очень повезло сейчас знать это наверняка. Кассандра медленно опускается на кровать, глубоко вздыхает, не таясь, и задумчиво разглядывает пол. Она почти права, конечно. Она и так это понимала, конечно. — И да, я прекрасно знаю, что и сама в твоих глазах не слишком-то заслуживаю доверия. Не говорю, кто я, не раскрываю своего интереса и мотивации, появляюсь и ухожу, когда мне вздумается, да и в целом — повадки у меня какие-то нечеловеческие, верно? — она лукаво щурит рыбьи глаза. — Я могу тебя понять, Кассандра. Более чем. И когда-нибудь всё встанет на свои места. А пока что… просто подумай о том, что я не давала клятвы любой ценой защищать людей от тебя и твоего сердца, что я не тратила больше двух десятков лет на исполнение этой клятвы. Я не заслуживаю доверия, это так, но я — не первая в этом списке. Она уходит, мерно уплывает в каменный сумрак коридора; Кассандра не поднимает головы, но знает это наверняка. Достаточно времени потратила на разговоры с ней, чтобы научиться уже угадывать подобные вещи. На сердце, на том самом обыденно ноющем опаловом сердце — скверно и пусто. Зато теперь Кассандра знает точно: то, что она задумала сегодня сделать, но в глубине души ещё сомневалась, — сделать и правда необходимо. И прямо сейчас.

***

Пустое, покинутое, полуразрушенное королевство недружелюбно глядит на неё глазницами заброшенных зданий. Оно не тёмное, нет, во всяком случае, сейчас, почти в полдень; скорее уж чёрное — чётко, зловеще очерченное чередой скрюченных силуэтов посреди беззаботно зеленеющей травы и солнечного света. Дорога сюда не составила для Кассандры никакой проблемы. Видимо, она и вправду научилась. И вот — стоит теперь у полуголого остова ворот чужой, чуждой страны, где её не ждали и никого не ждут, да и ждать, в общем-то, больше уже некому. Медлит секунду — и заходит внутрь. Когда-то она бежала отсюда без оглядки, думая скорее о том, чтобы выжить, чем об особенностях своих сил; потом поверила ей и устремилась в Корону в надежде, что ответы найдутся там. Потом, уже обосновавшись в башне, поняв, что всё непросто, а заодно и узнав о переезде Эдмунда, — бывало, думала о том, чтоб сюда вернуться: там, где Лунный Опал много лет скрывали от людей, логично было бы искать ключи к разгадке его свойств. Однако путь обещал быть трудным и долгим, и не было уверенности в том, что оно того стоит. И такую возможность, как сейчас, никак нельзя было упустить. Королевство встречает её мрачной тишиной. Замок Эдмунда виднеется издали, пронзает бледно-голубое небо темнеющими шпилями; но Кассандра совсем, совсем не торопится там оказаться. Она бродит по давно опустевшим улицам, заглядывает в заброшенные дома; зачем-то то и дело проводит ладонью по чёрным камням, торчащим тут и там — на первый взгляд, без определённой логики, но явно неравномерно. Когда камни пришли в Старую Корону, картина была совсем другой: там это было и вправду похоже на природное явление, вроде мха или плесени — острого, опасного, нерушимого мха или плесени. Но здесь… здесь это выглядит так, будто кто-то намеренно атаковал кого-то камнями в некоторых местах. Это точно была не Кассандра. Она бы запомнила. Брошенные дома тоже смотрятся странно. Говорилось, вроде бы, что эвакуация экстренной не была — просто король, осознав, что Опал слишком опасен, отдал соответствующий приказ, и в ближайшие дни жители покинули королевство. Но отчего тогда Кассандре то и дело ухмыляются раззявленными дверями дома, оставленные в совершенно жилом виде, так, будто хозяев преследовал кто-то, и они предпочли убежать и больше не возвращаться? Рядом с клумбой одного из домов валяется перевёрнутой приметная, яркая расписная лейка, наискось пересёкшая один из камней длинным носом. Само по себе это ничего, конечно, не значит, но именно на этом доме Кассандра надолго задерживает свой взгляд — и, поколебавшись, решает зайти, благо дверь, вышибленная ещё одним камнем, едва-едва держится на петлях. В передней она чуть не спотыкается о длинный плащ, упавший почти что поперёк порога; оглядевшись, видит множество вещей, суетно раскиданных по полу безо всякой логики. И идёт дальше, высоко поднимая ноги, с суеверной дотошностью стараясь ничего не задеть и не сдвинуть с места. В Короне немного случалось эвакуаций, но она, как гвардеец, контролировала почти все, и хорошо помнит, как это было. И понимает: то, что она видит сейчас, — не картина эвакуации, даже экстренной. Отсюда просто бежали, как при пожаре или атаке. На кухонном столе расставлены тарелки, в которых раньше явно была еда, большей частью, конечно, давно сгнившая, — но чистыми их точно не назовёшь. Бежали, видимо, в панике, не доев и не выкинув остатки обеда, не убрав посуду, едва ли намереваясь возвращаться, схватив только деньги, документы и ценности. Вот, точно — пялится пыльным деревянным зевом ящик стола, распотрошённый, на дне которого валяется скомканная, позабытая купюра. Кассандра зябко поводит плечами. Здесь нет ничего особенно жуткого, даже явных следов чьей-то смерти ей на улицах ни разу не встретилось; но сама атмосфера будто до сих пор пронизана мрачным, обречённым ожиданием. Здесь что-то не так. И не так очень сильно. И ей не следует больше тянуть. Вариантов много, но с немалой вероятностью именно королевский замок поможет понять хоть что-то. Она заходит внутрь, и звук её шагов гулким эхом несётся по каменным сводам, обгоняет её, как будто приветствует. Стальная лапа впивается в сердце, вперёд-назад в нём водит своими когтями, выматывающе терзая, пока Кассандра идёт по основным залам, невольно вспоминая всё, что тут произошло. Она не понимает, что владело ею тогда, не понимает природы и логики этих чувств, и не знает, решительно не знает, было ли бы всё к лучшему, не сделай она этого вообще; но так или иначе, ей больно, люто, мучительно больно. И она потихоньку начинает понимать, что на самом деле держало её от того, чтобы сюда вернуться. Её хватает ненадолго. Ковырнуть осколки статуй носком ноги, окинуть потерянным взглядом каменные своды. Сглотнуть в горле противный горький комок. Да ну его к чёрту. Вряд ли ответы лежали бы на виду, верно? Она малодушно бежит в один из боковых коридоров, теряясь в череде дворцовых покоев. Здесь всё совсем не так, как с домами, напротив — всё будто вычищено, вылизано, и многие комнаты смотрятся так, будто жилыми не были никогда. Неуютно голые стены, тоскливым эхом звенящие высокие потолки; лысые кровати без белья, осиротевшие пустые столы; и хищно расцветшие кое-где ощеренные каменные звёзды. Вот только в одной комнате, у зеркала, Кассандра находит богато украшенную заколку, в которой застряла пара каштановых волос; в другой — помятый носовой платок; а на матрасах некоторых кроватей заметны следы от булавок, которыми порой крепят простыни… Впрочем, ничего, хоть как-либо связанного с опалом, она не находит. Ни единой зацепки. Хотя обследует даже королевские покои — но там и вовсе всё абсолютно мёртво, стерильно чисто, будто бы не жил здесь никогда не только король, но и самый жалкий подмастерье. Бездумно обходит сад — там понуро буреют останки шикарных некогда клумб, мрачно высятся лысые остовы деревьев, да смотрит омертвелым устьем в небо пересохший родник; это место чертовски похоже то ли на застарелое поле боя, то ли на кладбище — и ни-че-го нового о том, что случилось, оно Кассандре не сообщает. Мысленно сжавшись, впившись ногтями в кулак, она проходит даже на мост, ведший когда-то к опалу, добирается до клетки, осматривает её. Внутри всё будто разрывается, но — и здесь она ничего не находит. Ничего, что могло бы пригодиться. Только орды хищных чёрных камней вокруг, отстроенные когда-то ею же, в состоянии истерики. Вернувшись во дворец, она видит лишь один выход. Закрывает глаза и слушает своё сердце. Сердце поначалу обиженно молчит — не привыкло, видимо, к тому, чтобы его слушали. Но Кассандра упрямо ждёт, Кассандра требует ответа — и постепенно с трудом, но начинает слышать, точнее даже, просто улавливать; едва ли она вообще могла бы объяснить, как именно, в какой форме это происходит. Зато теперь она знает, что нужно спуститься по левой боковой лестнице вниз, на цокольный этаж, отсыревший и тёмный, никому, кажется, в этом помпезном дворце не интересный. Добраться до конца коридора, свернуть направо, потом… В тупиковой, как издали казалось, стене при свете факела едва виднеется дверь. Сердце-опал пропускает удар. Его щекотно, взволнованно колет.