***
— Занятно, — задумчиво резюмирует Гектор, откладывая в сторону документ с описанием проекта «Жало Янтаря». Кассандра, привыкшая уже, казалось бы, к его манере выражаться, раздражённо выдыхает. Ну да. Конечно. Её пристрелят, а ему занятно. Кто бы сомневался. — Что-нибудь ещё ты можешь об этом сказать? — Ну, подход у них интересный. Сам принцип работы оружия. — Ты в этом разбираешься? Он неопределённо поводит рукой в воздухе. — Явно меньше, чем автор документа. Если это тот мальчишка из зеркала, он неплох. — И эта штука будет работать? — Теоретически должна. Ну, насколько я понимаю. Кассандра принимается пружинисто, нервно, от стены к стене расхаживать по комнате. Её ужасно раздражает это равнодушие; она не может понять, рядовой это способ над ней поиздеваться или что-то иное; и ещё — она никогда бы не призналась, но — ей бы хотелось, чтобы Гектор, узнав, что её намерены убить, проявил чуть больше эмоций. Да на кой чёрт было вообще рассказывать. — Что ты так бесишься, я не пойму? Кассандра со стоном садится, едва ли не падая, на кровать и прячет лицо в ладони. Нет, он точно издевается. — Да мои бывшие друзья решили меня, знаешь ли, прихлопнуть, вот и бешусь! — до чего дрянная формулировка вышла; ну да что уж теперь. — Ну, про бывших друзей я не в курсе, да и не моё это дело, — усмешка в его голосе чуть звонче, чем обычно, — но в целом, думаю, ты сгущаешь краски. Это не какой-нибудь луч смерти. Опал вообще… как бы тебе сказать… небезопасно атаковать мощной магией, да и сильным немагическим взрывом тоже. В ответ можно огрести такой выплеск энергии, что мало не покажется. Интересные подробности; и кажется, в дневнике подобное было. Но с чего вдруг такая откровенность — сейчас?.. — А это жало сделано остроумно и… очень аккуратно, скажем так. И это просто оружие, к которому ты восприимчива, а дальше как повезёт. До встречи с опалом тебя ведь не волновало, что тебя пристрелит какой-нибудь лучник? Или блудный бандит пырнёт ножом в горло? — До встречи с опалом, — мрачно цедит Кассандра, — такие блудные бандиты не ходили толпами к моему жилищу. — А с чего ты взяла, что сейчас пойдут? Оружие под грифом «секретно», в руки простым людям, которые наслушались о тебе всякой дряни, его точно никто не даст. А принцессе и приближённым нет смысла идти на риск. Скорее они хотят подстраховаться на случай, если ты нападёшь первой. С них ведь тогда и спросят за всё, что случится. Вот спасибо. Да, верно, что-то она начала забывать, что в глазах всех остальных выглядит монстром. — И этот парень ведь сам говорил, что лишние потери не нужны?.. А эта штука шибко дальнобойной не выглядит, и я бы на их месте точно первым не нападал. Ты с балкона башни нашпигуешь камнями кучу солдат, прежде чем они до тебя доберутся. — Я не хочу никого шпиговать камнями с балкона, — глухо выдавливает Кассандра. Подтягивает ноги к себе, упирает лоб в колени и долго-долго молчит, размышляя. Гектор, конечно, всё говорит логично, и не давит на эмоции, в отличие от неё. С другой стороны — уж не это ли для него идеальный способ убить Кассандру, не нарушив запреты камня?.. Это просто слова, и с учётом того, что она сама примет решение, — едва ли можно их считать нанесением вреда. А если решение окажется неверным, её убьют; а он будет как бы и ни при чём, ведь циановые глаза не оставляют сомнений, что он находился под контролем злого монстра. Зная, что это член Братства, ему постараются сохранить жизнь. Тем более — обладая оружием, к которому восприимчива именно она. Хотя с другой стороны — вполне вероятно, что она сможет сейчас всё проверить, просто заглянув ему в глаза и приказав сказать правду. И это, вероятно, тот самый случай, когда воспользоваться властью — уместно и не постыдно. Но он произносит то, что меняет весь разговор в корне. — Хотя знаешь, если честно… я давно уже не могу понять, зачем ты вообще остаёшься здесь. Кассандра вздрагивает. Опускает ноги вниз, разгибаясь, и переводит на него взгляд: — О чём ты? — Ну… не спорю, башенка вышла симпатичная, но разве ради этого стоит жить там, где все тебя ненавидят? Ты прячешься от людей, не можешь даже съездить в ближайший город, тебя считают монстром, и повезло ещё, что боятся настолько, что никто не рискует напасть. Зачем тебе это? Там, где все тебя ненавидят. Спасибо. Отлично сказано. И самое горькое — Кассандра прекрасно понимает, что он прав, абсолютно прав; а ещё — понимает теперь, что в новости об оружии её так взволновала, кажется, не только и не столько перспектива быть убитой. Она опять отводит глаза, и даже почти опускает веки. Хотя, конечно, плакать не собирается. Уж не по этой причине, уж точно. — Хорошо, ладно. Я понимаю, что это не моё дело. — Да нет, почему, ты… можешь высказаться, — тихо выдыхает Кассандра. — Пожалуйста. Я послушаю. Я не против. — Да я всё уже сказал, в общем-то. Мир большой и прекрасный, и тебе… в нём найдётся место, — он недолго медлит, будто размышляет, говорить что-то или нет, а затем добавляет: — Не понимаю, почему ты упорствуешь. Кассандре кажется, что изначально он хотел сказать не это. Хотя, впрочем, какая разница. Она зачем-то поднимается с места, подходит к ближайшей стене и кладёт на неё ладони, почти что обжигая их о холодный, неумолимо твёрдый камень, а затем вжимается в него лбом. Они с этой башней уже почти что сроднились — и в то же время иногда ей кажется, что в глубине чёрных стен скрыто что-то злое, необъяснимое, страшное, то, что заставляет её видеть кошмарные сны, тихо и незаметно сжирает по кусочку. От этого можно попробовать убежать — вот только не факт, что получится. Не факт, что не унесёшь это с собой, куда бы ни направлялся. — Ладно. Я просто, видимо, многого не знаю в этой истории. Это, безусловно, так: как минимум, он не знает, что она говорила Кассандре, как обещала, что по возвращении в Корону решатся все вопросы, — подогревая и без того стойкое, болезненное желание туда вернуться. Не знает, чем было это желание вызвано; не знает, что было с ними до — кроме, разумеется, того, что способны сообщить расхожие слухи да уличные спектакли. Но Кассандра, видимо, и сама чего-то о себе не знает. Иначе почему ей говорят то, о чём она и так всё время думала в последние дни, — а в груди просыпается боль и странное, необъяснимое негодование, будто её только что ударили с размаху в самое уязвимое место?.. — Да. Ты многого не знаешь, — сухо говорит она. — Верно, не знаю, что может заставить человека оставаться там, где его считают монстром. Даже когда против него создают оружие, когда он опасается за свою жизнь… — А ты что предлагаешь? Позорно сбежать, показав, как сильно я испугалась их чуда техники? Вот так просто взять и сдаться? — Ты разве объявляла им войну, чтобы сдаваться?.. Над этим вопросом бы стоило подумать получше, но её хватает лишь на то, чтобы выпалить: — Это они объявили её мне. — Правда? — и вот за эту усмешку особенно хочется дать ему в глаз. — Это когда? Когда посмели сделать хоть что-то для защиты от монстра, держащего в страхе всё королевство? Кассандра медленно скрючивает пальцы, вжимаясь подушечками в камень, почти что ломая об него ногти. Ей невыносимо, жгуче обидно от подобных слов, но она всё-таки проявляет чудеса самообладания, процедив сквозь зубы: — Гектор. Ты зарываешься. Удивительно, но это и вправду звучит почти спокойно. И на несколько секунд в комнате повисает мёртвая, напряжённая тишина, в которой затем отчётливо слышен шорох плаща и звук шагов, направляющихся к двери. — Да. Я зарываюсь, верно. Просто не знаю, как ещё до тебя достучаться. Чтобы ты отпустила наконец своё прошлое, а не продолжала в нём гнить. Планировалось, видимо, что это будет эффектной завершающей фразой; но именно этой злосчастной фразы терпение Кассандры всё-таки не выносит. И разбивается. Вдребезги. — Стоять!!! Это абсолютно жуткий, неестественно высокий визг, в котором она сама не узнаёт свой голос. И, резко развернувшись на носках, уже просто наблюдает, как перед дверью вырастает длинный тонкий камень — и острием упирается Гектору в спину, заставляя того покачнуться. И чёрт возьми, ситуацию ещё можно бы исправить, но этот идиот сам всё портит. Смотрит ей в лицо с грёбаным своим прищуром, усмехается краем рта — а затем медленно-медленно, явно намеренно, опускается на колени, неприкрыто издеваясь над тем, что она себе только что позволила. И это лишнее, лишнее, слишком лишнее, так нельзя, нельзя так было делать, чёрт. Хорошо. Ладно. Хочешь госпожу — так будет тебе госпожа. Она вбивает подошвы в пол так, будто надеется расколотить ими чёртов камень. И едва подойдя к Гектору, понимает вдруг, почему в разговоре постоянно отводила взгляд, избегая на него смотреть; и сейчас — сразу, поспешно находит его глаза, ныряет в циан, выплетая невидимую связь, чтобы ни на что не отвлекаться больше, кроме дела. К чертям, конечно, такие дела, но ей уже не остановиться. Совсем не отвлекаться всё равно не выходит — даже циан поглощает её не полностью, и она продолжает непривычно отчётливо ощущать реальность. Кладёт руку Гектору на шею — и хорошо чувствует жаркое тепло кожи, биение пульса под ладонью; и на секунду втапливает, не удержавшись, ногти в ямку за ухом, прежде чем скользнуть к подбородку, и всё внутри будто вспыхивает, и связь уже не спасает от этой чёртовой реальности, а только всё усугубляет как будто. Но гнев внутри — вспыхивает тоже. И он сильнее всего остального сейчас. Она впивается ногтями ему в кожу, уже не сдерживая себя, скорее даже — назло, хорошо понимая, что короткая щетина едва ли спасёт от обидных царапин. С силой давит на подбородок, намеренно грубо задевая кадык, заставляя развернуть лицо. — Ты отправишься сейчас в Корону. Уже ночь, ты умеешь действовать скрытно. Разрушишь это ёбаное оружие. Похитишь то, что осталось, если нужно. Ты знаешь лучше меня. Просто нанеси проекту максимальный вред. Максимальный, понял? Она не знает даже, сообщает ли это мысленно, как раньше, — или же вульгарно, пошло, дёшево чеканит свои приказы вслух на стервозно высоких тонах. — Я всё понял. Я сделаю, госпожа, — произносит он хриплым, совершенно не своим голосом, и последнее слово будто бьёт её наотмашь, выжигая всё внутри. Он раньше говорил это настолько, настолько иначе, что сейчас эта слепая, страшная, раболепская абсолютно покорность режет особенно больно; и рука Кассандры, лежащая на его подбородке, взлетает в воздух и отвешивает злую, ожесточённую даже не пощёчину — оплеуху. Назовёшь так ещё раз — врежу; я ведь обещала, обещала когда-то, помнишь? Он хватает её запястье уже после — сразу после — удара; стискивает до боли, пружинисто распрямляя тело, рывком поднимаясь на ноги, и притягивает её к себе. Их лица застывают друг от друга в паре сантиметров, и это какой-то бесконечно интимный, до дрожи безнадёжный жест отчаяния. Она чувствует его тепло, его дыхание на своих губах, и очень резко, с невыразимой болью осознаёт, что всё необратимо, всё кончено, ничего уже не исправить; и не сразу понимает, что связь давно прервалась, и теперь как будто кипящий металл разливается от сердца-опала по телу — к голове, к рукам, к ногам, к горлу. Гектор отпускает её, и одновременно с этим грубо, резко срывает с неё амулет, заставляя шнурок звонко лопнуть; жгучая боль от сердца эхом прокатывается по шее, вытягиваясь тонкой нитью. И тут же он распахивает дверь — та из-за камня открывается на треть, но ему хватает, чтобы проскользнуть в получившийся проём и исчезнуть в глубине коридора. Кассандра, ошалело хлопая глазами, ощущая в теле нездоровый озноб, отходит к стене обратно, встречает затылком не успевший остыть камень. Отголоски гнева ещё клокочут внутри, но вот-вот потухнут — и тогда она окончательно, неизбежно придёт в себя. И ничего хорошего там точно не обнаружит.***
После гнева первым делом накатывает ужас. Ледяной, отчаянный и пока что необъяснимый; уже прекрасно ясно, что всё безнадёжно плохо, но только предстоит ещё понять, почему. Затем включается разум. Легко, одно за одним выстраивает звенья невидимой цепи; хотя с такими звеньями и нельзя иначе — всё очевидно и просто, точно в детской головоломке. Зачем она сообщила Кассандре об оружии? Как минимум — чтобы Кассандра убедилась, что нет больше веры ни принцессе, ни остальным её бывшим друзьям. Как максимум — чтобы Кассандра попыталась от этого оружия избавиться. Чего она добивается глобально? Вопрос сложный, конечно, но один ответ уже ясен — хочет развязать войну между Кассандрой и Короной. Если Кассандра заявится устранять оружие сама — цель наверняка будет достигнута; если же отправит Гектора… Блядь. Его же там ждут. И наверняка убьют. Да, принцесса и приближённые, вероятно, заподозрят, что он действует не по своей воле, — хотя и то не поручишься, что тому же Юджину, скажем, не наплевать; но гвардейцы и думать не станут — просто атакуют преступника, тем более такого странного, с циановыми глазами. Попытка уничтожить секретный проект — дело серьёзное, церемониться не будут. Да, конечно, он потрясающий боец, а большинство гвардейцев не особые мастера, но если двадцать… тридцать… сорок на одного… Ужас сменяется мучительным чувством вины, оно чёрным камнем вонзается в горло, не позволяя дышать; а ещё — знобящим предчувствием страшного, уничтожительного гнева. Ворваться в Корону, изрешетить её камнями, захватить дворец и изгнать всех жителей. Когда-то она была уверена, что никогда так не поступит, никогда не предоставит ей того, чего она так добивается. Но если они убьют его, если убьют… Тогда она не может за себя поручиться. Хотя виновата во всём сама, как всегда. Он нарывался, конечно, своим шутовством, но она могла отдать ему любой приказ — самый смешной, самый унизительный, чтобы вдоволь отыграться; любой — но не тот, который его убьёт. Если бы только можно было всё отменить… Сердце, давно орущее болью, которой она не замечает, — вдруг замирает, будто обледенев. А отменить ведь, наверное, можно.