Стекляшка

Рассказ о прошлом у Кассандры выходит больше похожим на биографию. Скучное, сухое до безразличия перечисление фактов; хотя, пожалуй, то, что она в принципе сообщает кое-какие из этих фактов, уже говорит о многом. Чего стоит признаться в том, что она сама позволила запихнуть себя во фрейлины, рассудив, что можно и потерпеть пару лет, чтобы успокоить отца; что отказалась однажды от блестящей карьеры воина, сжалившись над несчастной милашкой-принцессой; что чисто случайно, оказавшись в гостях у адепта тёмного культа, узнала, что её произвела на свет знаменитая преступница и шлюха… И тем не менее, она… увлекается, если это можно так назвать. Вот так вот просто — берёт и излагает почти всю историю. Гектор, верно, и близко не ждал от неё столько услышать; но слушает внимательно, не перебивая — и не сводя с неё взгляда сощуренных циановых глаз. Она упоминает даже, как раздобыла Ловушку, — коротко, сухо и через силу, понимая, что без этого история будет неполной. А после — замолкает наконец, будто выдохшись; и смотрит на огонь долго-долго, до цветистых всполохов перед глазами. Помнится, кто-то — вернее всего, это был кое-кто с золотистыми волосами — говорил ей, что после исповеди должно становиться легче. До чего бесстыдная ложь. Ей безнадёжно и горько, будто по голове стукнули тяжеленным пыльным мешком, а затем водрузили его на сердце. Картины прошлого блекло танцуют в памяти. — Послушай, а ты не думала, что увиденное в доме этого… Мэтью могло быть просто иллюзией? Как я понял, он тот ещё тип. Кассандра вздрагивает. Она ждала слегка иной реакции на свой рассказ. А ещё очень сдержанно говорила о ней — умолчав и о её призрачной форме, и о том, что она появлялась за дверью. То ли стыдилась своей легковерности, то ли опасалась показаться сумасшедшей; словом, вопрос ей совсем не нравится. — Думала. Я всю эту хижину потом излазила, пытаясь хоть что-то найти. Или вспомнить. — Но ни разу не говорила с отцом? Она запальчиво усмехается: — Завалиться в гости к капитану гвардии, в текущем моём статусе? Поставить его перед выбором — нарушить долг или перерезать дочке горло? Я, знаешь ли, не настолько на него злюсь. И понимаю, почему он мне ничего не сказал. Даже благодарна. Кассандра коротко кашляет, делает пару глубоких вдохов, усмиряя огонь под рёбрами. — Хотя вчера я узнала, что он уже больше не капитан. И что… всё это правда, про Готель. Никак не поверить, что с тех пор прошло меньше суток. Она рассказывает зачем-то и эту историю — про призрак Готель, про хижину, про Рапунцель и чёртово зеркало, на этот раз не скрывая её участия. И это кажется странно уместным, будто ставит точку во всём, что было сказано раньше. Не самую лестную для Кассандры точку. — Я идиотка, да? Схватила опал, насмотревшись какой-то дряни у тёмного мага. — Ты ведь знаешь, что я отвечу на такой вопрос, верно? — неожиданно тепло усмехается Гектор. — Причём независимо от того, что думаю на самом деле. — А что ты думаешь на самом деле? Он смотрит на неё внимательно, с прищуром, и она отводит глаза, опасаясь случайно соскользнуть в циан. Наверное. — Думаю, что дело было не в этом. Хотя эта дрянь, наверное, здорово выбила тебя из себя, — не «вывела», а именно «выбила», да. — Вообще я неплохо тебя понимаю. Со мной случалось кое-что… похожее. Формулировка донельзя общая, но Кассандра почему-то понимает сразу, что он имеет в виду. — Цветок Зан Тири? — Цветок Зан Тири. Я тебе показался тогда сумасшедшим фанатиком, верно? — Есть немного. — Так вот, не поверишь, но я вообще наёмник. — Что? — Я даже не подданный Тёмного Королевства, — он горько ухмыляется, видя её удивление. — И никогда им не был, хотя мы с королём Эдмундом неплохо знаем друг друга. У меня перед ним был небольшой должок. А ещё я кое-что узнал об опале за время своих путешествий, и когда у Эдмунда с ним возникли проблемы, меня… попросили помочь. В обмен на лишних тридцать лет жизни?.. Ну понятно, я не отказался. Кажется, он впервые сообщает ей что-то о Братстве; причём — и разговор завёл сам, именно на ту тему, которую так филигранно обходил прежде. Кассандра замирает, ей кажется, будто она балансирует на тонком канате; а балансировать сложно — потому как тема лишних лет жизни ей по-своему близка. Близка и неприятна. И думала она об этом много, очень много. — Неужели ты не был ни к кому привязан, кроме своих животных? Или… тебе не одному так продлили жизнь? — Был. Продлили. С этого и начались проблемы. Кассандре будто сдавливает что-то грудную клетку. Дышать неожиданно тяжко. Кажется, последние вопросы были лишними. Совершенно. — Я рано лишился родителей, и Адира мне была как старшая сестра. Знаю, глупо звучит, но… так уж получилось. Она старше на двенадцать лет, мы были знакомы с моего детства, и она была моим кумиром почти во всём. Я всегда знал, что хочу быть как она, и чтобы она… мной… гордилась, что ли. Или признала… или зауважала. Сложно объяснить. Он затихает на какое-то время, пару раз глубоко вздохнув, а после хмыкает: — Ну вот, теперь уже я чувствую себя идиотом. — Напрасно. Кассандре дышится уже легче, и ей за это чуточку стыдно. — Серьёзно? — Ну да. Я же не ты — соглашаться с таким, только чтобы позлить. — Хм… Спасибо. Это очень великодушно. Мара и Ханнан почти одновременно выскальзывают из высокой травы, взбираются на бревно по обе стороны от Гектора и тихо, очень ненавязчиво льнут к его рукам. Он, кажется, почти неосознанно погружает пальцы в их шерсть, принимаясь медленно её перебирать. — Так вот, это она позвала меня в Братство. Не представляешь, как я поначалу был горд. А потом всё пошло не так. Мы стали не то чтобы отдаляться, но… она твердила постоянно про Солнечную Каплю, про то, что они с Опалом могут аннигилировать, строила какие-то догадки, ни на чём не основанные… Хотя ладно, может быть, и основанные. Скажу честно, я был не слишком объективен. Мне просто всё сильнее казалось, что для этого она и вступила в Братство. Не для того, чтобы помочь королю или сдержать опал, а только чтобы проверить свои теории. Ну и с учётом того, что Эдмунд для меня кое-что сделал, и что мы оба с ней приносили клятву… знаешь, я был не рад. Сдержать опал. Кассандру не может такое, конечно, не царапнуть; но она честно старается сосредоточиться на другом, не позволяя мыслям оформиться. — Скажу честно, я не знаю, кто из нас был прав. Судя по тому, что известно сейчас, — Гектор, как назло, ещё и смотрит на неё пристально, порождая мерзкую тревогу, — каждый в чём-то да ошибался. Дело было даже не в этом. Просто она меня не слушала и не слышала, упорно, совсем. У меня было много доказательств, со мной соглашались Эдмунд и Квирин, и объективно, действительно, объективно, у них было больше причин верить мне, чем ей. А ей было плевать. Она будто помешалась на этой… Солнечной Капле. И готова была предать всех нас, подвергнуть опасности мир, лишь бы проверить свои догадки. — Гектор… — её не может не пугать ледяная, мертвенно спокойная злоба, ясно ощутимая в его голосе; и в то же время слышать, как он зовёт таким тоном Солнечную Каплю, как-то постыдно, злорадно приятно. — Да… Извини. Я в порядке. Сейчас. А вот тогда… тогда я очень конкретно поехал рассудком, когда она заявилась в Древо… с вами. Блядь, я не мог представить, я подумать о таком не мог, что буду когда-нибудь её останавливать. На этой территории, внутри своего Древа, куда она меня когда-то и определила. А она взяла и пришла, будто… я никто для неё, будто Братство ничто для неё, будто она никогда не давала клятвы и никого теперь не предавала. И блядь… я прекрасно знаю, что были другие варианты, кроме этого чёртова цветка. Я не знаю, зачем так сделал. Я ни черта не соображал. Он опускает голову, закрыв при этом глаза, что ясно видно по погасшему циановому свету. Ханнан, тихонько заурчав, обвивает хвостом его плечо, а через секунду — взбирается на шею, обнимая её воротником, и тычется носом в скулу. — Или, — дрогнувшим голосом говорит Кассандра, прекрасно понимая, что лучше бы промолчать, — может, ты просто хотел сделать ей побольнее? Показать, насколько страшно всё, что она делает, показать, что она сделала с тобой, и как низко можно пасть, играя по её правилам? Треск огня в эти несколько секунд тишины кажется просто оглушительным. — Знаешь, иногда я тебя ненавижу, — не поднимая головы, наконец выдыхает Гектор. — Только иногда? — Кассандра. Совершенно, совершенно неправильно думать сейчас о том, что он почти никогда не звал её по имени раньше. И что ей чертовски нравится, как он это имя произносит — даже в таком контексте. Какое-то время они молчат. Затем Гектор, глубоко вздохнув, вскидывает голову, чуть встряхивая плечами, и говорит неожиданно спокойным, почти безразличным тоном: — А ещё знаешь, у истории есть продолжение. Вы ведь ушли тогда, а она осталась. И мы говорили с ней, долго-долго, хотя я вряд ли смог бы вспомнить, о чём именно. Но я понял тогда три вещи. Первое — она от своих теорий не отступится. Второе — мы теперь чужие люди. Ну и третье — первое со вторым не связано, а я ни в чём якобы не виноват. Просто так случается в жизни — людям не по пути. От последней фразы Кассандре особенно горько. Так и вправду случается, она-то знает; а ещё — знает, что объяснить это невыносимо трудно, почти невозможно. Особенно если и не пытаться. — В третье я не поверил, конечно. Но отпустил, не стал преследовать, ни её, ни вас. И больше с тех пор ни разу её не видел. Никто из нас… из Братства не видел её после того, как ты взяла опал, и никто не знает, где она. Он коротко кашляет в кулак, и прежде чем продолжить, делает несколько глубоких вдохов. — Не знаю, правильно я поступил или нет. Может, всё было бы иначе, но… Знаешь, в чём-то она тогда и правда меня убедила. Ну или, может, — он зло усмехается, — у меня попросту не хватило сил, как ни паршиво в этом сознаваться. Мне тогда казалось, что я сдохну. — И… что дальше? — Ну. Не сдох, как видишь. Он медлит пару секунд, а затем произносит то, чего она никак не ждала услышать: — Прости. Мне стыдно за твою руку. — Брось. Мы были врагами тогда. Ну и потом, ты ведь всё исправил. — Всё? Не знаю. Может, ты и не взяла бы опал, если бы этого не случилось. Он говорит с уверенностью, невольно задевающей Кассандру. Особенно тем, что это и впрямь похоже на правду. — Может. Какая уже теперь разница. — Ладно, — он, по счастью, не продолжает спорить. — В общем, это я всё к чему. Иногда так бывает, что людям надо просто идти своей дорогой. Друг без друга. Что бы с ними ни было раньше. И так обоим будет лучше. В теории я это знаю прекрасно. — А на практике?.. — А на практике мне всё ещё часто кажется, что я сдохну. Сейчас Кассандра особенно рада присутствию бинтуронгов. Потому что ей ужасно, ужасно хочется обнять Гектора, и она бы точно не удержалась, будь его грудь и плечи чуть более… свободными. И это было бы лишним. Явно лишним. Потому что — и тут предательская мысль наконец обретает форму, выгибаясь тяжёлым хлыстом, — она теперь точно знает, что научилась отдавать приказы. Какие угодно. И больше нечего медлить; и больше ничего не мешает всё узнать о свойствах опала, и о том, кем она теперь стала, и о том, зачем самому Гектору это нужно. Не сейчас. Не сейчас, конечно, это уж слишком. Но… сегодня вечером, может быть. Или завтра. В крайнем случае, завтра. Ни одного повода тянуть дольше не находится. И сердце сжимается болезненно и горько, потому что Кассандра прекрасно знает — едва ли ей понравится то, что она услышит. В глубине души она даже жалеет, что не смогла уничтожить камень. Хотя понимает, что иначе — стояла бы сейчас на балконе башни, наглухо задраив вход, и строила частоколы камней против идущей на неё армии. Или, быть может, была бы уже на том свете, не без помощи чудо-проекта «Жало Янтаря». Или, в самом лучшем случае, просто осталась бы в этой башне одна, разве что с редкими её визитами. Но где-то внутри теплится дурацкая, бесконечно глупая надежда на то, что всё могло бы быть по-другому; и они с Гектором так же сидели бы сейчас у костра, и говорили бы о том же, вот только у него в глазах бы не было чёртова циана, а у неё на сердце — мучительной тяжести от того, что неизбежно придётся сделать… — Слушай, какого цвета у тебя глаза? — зачем-то спрашивает она. Гектор поднимает голову; признаться, он уже выглядит так, будто и не было всего непростого разговора. Ханнан успел соскользнуть с его шеи, растворившись где-то во тьме. Мара мирно спит в ногах, обхватив хвостом его лодыжку. — Жёлтые. Ты не помнишь? — Извини. Тогда меня занимали слегка другие вещи. — А твои волосы? — Тёмно-каштановые, почти чёрные… Постой, ты тоже не помнишь? Он внезапно широко улыбается, обнажая зубы, явно довольный тем, что смог её поддеть: — Даже если бы и нет, вспомнил бы сегодня. Благодаря твоему поклоннику. — Он уже не мой поклонник, — на автомате отвечает Кассандра. А после — думает о том, что Вэриан тоже пошёл дальше. Как и все, с кем она была когда-то близка в Короне, даже Рапунцель, несмотря на её попытки помириться; и то, что она подписала разрешение на проект, — лишь ещё одно тому подтверждение. Всё меняется. Все двигаются дальше. Иногда так бывает, что людям надо просто идти своей дорогой, друг без друга, и всем так будет лучше. Разве не этого она хочет уже давно?.. — Гектор, я уеду отсюда, — выпаливает она очень быстро, будто боится в ту же секунду и передумать. И да, понимает, что слишком многое ещё не решено и не сделано, чтобы говорить об этом так уверенно; что это, как минимум, преждевременно, пока она не заставила его рассказать о свойствах опала. Но отчего-то чертовски важным кажется это объявить. Именно так, именно сейчас. — Что?.. — Ты прав. Меня ничего здесь не держит. Скорее наоборот, мне нужно быть дальше от Короны. От всего, что случилось. — Ну, звучит разумно, — в его тоне сквозит неистребимая издёвка. — И куда ты намерена уехать? — Я понятия не имею. Мне кажется, это сейчас не главное. Пару секунд они молчат. Краем глаза Кассандра видит на лице Гектора малозаметную, вороватую какую-то улыбку, которую он будто бы не слишком хочет показывать. — Подойди? — полувопросительно говорит он. — Что? — они сидят в каком-то полуметре друг от друга, и это немножко… странно. — Подойди ко мне, пожалуйста. Просто меня здесь, видишь ли, держат, — он кивает подбородком на мирно спящую Мару. Она послушно подходит, встаёт перед ним и склоняется к его лицу; и в этот момент ей ужасно хочется забыть обо всём, о прошлом, о будущем, об опале — но напряжённый свет циановых глаз не даёт этого сделать. Напротив, он дразнит и искушает; будто говорит — давай же, прикажи, решись на это сейчас и выясни что хотела, и может быть, всё ещё будет хорошо, хотя ты и сама знаешь, что вряд ли. Кассандра соскальзывает взглядом вниз, по исчернённой татуировкой спинке носа — к суховатым губам с тёмно-красными следами обкусанной кожи. Вот чёрт. Она разозлённо опускает веки. Через секунду её шеи касаются сзади тёплые пальцы, и даже легко царапают ногтем; она не сразу понимает, что происходит, но вскоре на солнечное сплетение ложится тяжесть амулета. — Гектор… — Тебе это пригодится, — он слишком близко; она слышит, как слетает каждый звук с его губ. — Спасибо, — все слова кажутся пустыми, бесполезно пустыми, — и прости меня… — Всё хорошо. Она просто идёт по пути наименьшего зла. Кладёт ладони ему на виски, зарываясь пальцами в волосы, и прижимается лбом к его лбу, так и не открывая глаз. Циановый свет пробивается сквозь веки, превращаясь в воспалённо-белый. — Ты уедешь со мной? Если и дальше… останется… всё хорошо? У него есть море способов восхитительно всё испортить, так, что они оба никогда не забудут; но он выбирает единственный верный ответ, и повторяет эхом: — Если и дальше останется всё хорошо. И по интонации ясно: если останется — то конечно, но я в таком исходе не уверен. И Кассандра находит в себе силы отстраниться, выдохнув что-то вроде «спокойной ночи», и уйти, почти что убежать в направлении башни, нырнув в неровную предрассветную темноту. На глазах точно отпечатывается тень воспалённо-белого света.