Стекляшка

Кассандра помнит постоянно, маячком на краю сознания хранит простой факт: она может наблюдать за ними. Рядом с Мысом расположен лес, где несложно спрятаться с какой-нибудь подзорной трубой; разговоров, наверное, не услышит, но ей и остального хватит. Так что из роли выходить нельзя. Никаких упоминаний о настоящих планах — разумеется; никакого дружелюбия, излишнего доверия или фамильярности. Рапунцель приезжает к середине дня, верхом на Максимусе, одетая в привычные серые тряпки. Впрочем, когда водопад золотых волос, избавленный от капюшона, яростно сверкает на солнце — её никак нельзя назвать незаметной; и Кассандра сама удивляется, когда, глядя на неё, даже пожимая узкую прохладную ладонь, — чувствует на удивление мало. Почти ничего. Будто что-то переломилось внутри прошлой ночью; и то, что это всё не шутки, что древнее зло стоит на пороге их мира, а на них — ответственность за этого мира сохранность… будто всё вот это, за неосознание чего Кассандра так терзала себя раньше, — наконец впечаталось в разум. Глубоко и отчётливо. Рапунцель, возможно, ощущает что-то схожее — Кассандра и на её лице наблюдает подозрительно мало; впрочем, не особенно и вглядывается. Видимо, она не знает, что случилось ночью, — безопасно сообщить возможности не было. Вероятно, считает, что Кассандра встретилась уже с ней здесь, и теперь лишь хочет узнать — во взгляде мелькает порой настороженное любопытство, — чем всё закончилось. Хотя по мнимому их спокойствию должна понимать: едва ли что-то пошло не по плану. Глядя на вопрос глобально — можно, конечно, и так сказать. Кассандра почти не ревнует даже, когда Рапунцель чуть осторожно, но ласково прижимает к себе бинтуронгов, почёсывая их за ушами, и смеётся, когда те по очереди взбираются ей на плечи. И всерьёз намеревается подойти к Вико — Гектор в последний момент успевает её остановить, разъяснив кое-что об отношениях носорогов с окружающим миром. Кассандра не помнила за ней такой нежности, хотя с бинтуронгами она пересекалась и раньше. Но даже так — всё воспринимает отстранённо и глухо. Будто Рапунцель отделило от неё таким же куполом, как тот, что в который раз уже строит, тренируясь, Вэриан, — но не полупрозрачным, а мутным, сплошным, за которым мало что разглядишь. Когда они становятся у Похитителя — Кассандра уверена, что броню вот-вот пробьёт, и об эмпатии вспоминает с ужасом. Но — спасает, вероятно, то, что сейчас они заметно дальше друг от друга, чем были в лабе; и защитное стекло размывает черты лица напротив, не позволяя им сделаться острыми, как тогда. Хотя повторении на пятом накатывает что-то — сожаление, печаль, обида, тугим стержнем сидящее в глубине упрямство; но всё это звучит уже далеко не так громко. В какой-то степени… почти интересно ощутить это всё на себе — и понять, что к тебе чувствуют. Кассандра ведь помнит ещё, что теперь хорошо бы сделать. И всё же рада, когда череда заклятий прерывается. Что происходит в этот раз куда раньше: Похититель работает как нужно, а испытывать заклинания, связанные с миром демонов, здесь явно не стоит. В день Затмения это будет сюрпризом. Кассандра молча отходит в сторону, опускается в нагретую солнцем траву, приклонившись спиной к одному из алтарей. Не слышит почти — ох, привычками, кажется, кое-кто пошёл в хозяина, — как к ней подкрадывается Ханнан; мохнатой тёплой тяжестью взбирается на колени, и Кассандра обнимает его, притягивая к себе, и ныряет носом в серый мех. Ей как-то странно. Будто бы всё это происходит не с ней. Огрызки чужих эмоций бултыхаются внутри, вызывая неприятную дурноту. Но почти спокойно. Ровно до того момента, как до неё доносится звонкий крик: — Эй, ребята, мы поехали! Всем счастливо и хорошей работы! Кассандра вздрагивает. Ей было бы, вероятно, неохота подниматься, тем более, сгонять Ханнана с колен; но даже просто обернувшись — она прекрасно всё видит. Рапунцель сидит верхом на Максимусе, Квирин — на одном из коней, что везли карету; оба стоят у дороги, явно намереваясь вот-вот покинуть мыс. И нетрудно догадаться, куда они направляются. Он же обещал, что вечером вернёт убежище в норму. И наконец-то горько, черно обжигает внутри, и сердце тяжело ноет. И отзывается ему правая рука, которая призрачно, фантомно, но помнит ещё такую же черноту; и особенно ощутимы на ней — да и на левой тоже — становятся браслет и кольцо, и собственное бессилие оказывается вдруг таким осязаемым и мучительным. Чёрт. Кассандра зарывается, скрючив пальцы, Ханнану в шерсть — тот терпит, только уркает недовольно, — утыкается лицом в загривок, прикрывает глаза и молчит. Долго-долго, слушая собственные вдохи, честно пытаясь ничего не чувствовать — только что ведь получалось. По меньшей мере, до того, как топот копыт скрадывается вдали. Сливается с шелестящим шумом крон деревьев, с пением окрестных птиц, да негромкими голосами ребят, доносящимися от портала.

***

Кассандру вскоре окликают, просят помочь, и Ханнан, будто поняв, в чём дело, тут же легко соскальзывает с колен. Она охотно ныряет в рабочую суету; и разбирает крепления Похитителя, и испытывает оковы, всеми силами пытаясь из них вырваться, и… следующая просьба вгоняет её в ступор. — Можешь сделать теперь то же самое с капсулой? — То же самое… что? — Ну, залезть внутрь, запереться и попытаться вырваться, — миролюбиво поясняет Вэриан; и она отвечает, наверное, резковато: — Какой смысл? По-твоему, Рапунцель будет оттуда вырываться? — Ну, я думаю, что нет, — он хмыкает как-то неприятно, будто счёл её реплику не больно-то умной, — но это один из способов проверить прочность капсулы. Сама понимаешь, воссоздавать… другие условия будет куда накладней. Но если ты сможешь вырваться — значит, есть над чем работать. — А что, Рапунцель сама не могла этого проверить? — Слушай, да ты выше неё и физически куда крепче, — негромко замечает Гектор. — Вполне вероятно, что она не сможет — но сможешь ты. Ужасно дешёвый, примитивный приём. На который Кассандра неприлично легко ведётся. Внутри капсулы довольно тесно — мигом вспоминается гробоподобная кровать в башне. Впрочем, тут стены почти прозрачные, что делает заточение куда приятней, а под правой рукой расположен пульт управления. Вот только… стоит Кассандре повести носом — как она ощущает давно знакомый запах. Запах Рапунцель. Не парфюм, нет — но тот особый, неповторимый, еле заметный аромат, исходящий то ли от волос, то ли от кожи, слышный лишь, когда обнимаешь человека или подносишь к носу его вещи. Не спрашивайте, чем приходится порой заниматься придворной даме. И этот чёртов запах задевает какую-то струнку внутри; накатывает не злость, но некая раздражённая сила — и проклятая капсула держится от силы пару минут, прежде чем дверца отлетает прочь от ударов. Вэриан громко, совсем по-тюремному присвистывает, вытянув трубочкой губы. — Да. Работать надо дальше, — безрадостно резюмирует он. — А я говорил, что ты справишься, — шепчет Кассандре Гектор, подавая руку, помогая выбраться из останков капсулы. Та в ответ только мажет его недовольным, разгорячённым взглядом. — Ну ладно, ладно. Хочешь, пойдём развеемся? — он поворачивается к Вэриану. — Отпустишь нас, начальник? — Куда? — Покататься. Мы недалеко… так, покружим вокруг Мыса. Тот смотрит на него пару секунд, будто колеблясь, но затем говорит: — Ладно. Из моего поля зрения не выходите, и без глупостей. Иначе… — он оттопыривает отворот куртки и, к удивлению Кассандры, достаёт оттуда небольшой пистолет, удобно лежащий в руке. Показывает и тут же убирает обратно. Но медовое жало невозможно с чем-то спутать. Его она успевает заметить мгновенно. Потрясающе; и кто сказал, что парню не хватает осторожности?.. А Гектор не удивляется, кажется, совсем, отвечает лишь усмешкой: — Договорились. Мара и Ханнан шныряют где-то, с интересом обследуя незнакомое место; так что на Вико Кассандра и Гектор садятся только вдвоём. Ощутив под собою тёплую, могучую спину носорога, она сразу вспоминает своё последнее возвращение из Тёмного Королевства. Тогда всё было настолько, настолько иначе; и она не могла представить даже — что всё повернётся вот так. Тогда — в голове бились истерично, будто разрывая череп, свежие совсем воспоминания о найденном дневнике. Она не могла представить, что потом люди, которых она знает давно и неплохо, вот здесь, в Короне, расскажут ей куда больше. Тогда — она жалела искренне обо всём, что сделала, почти ненавидела себя, почти и вправду считала монстром. Она не могла представить, что потом, когда ей напрямую предложат извлечь из себя Опал — она будет близка к тому, чтобы отказаться. Тогда — она уверена была, что Гектор скрывает от неё что-то страшное; ищет способ обмануть контроль разума — да убить её, вынув из груди опал, от которого поклялся когда-то защищать человечество. Она не могла представить, что потом… А впрочем, нет — пожалуй, вполне себе могла; и кое-что, признаться, в иные моменты и представляла. Тепло усмехнувшись, она обнимает Гектора, приникая грудью к его спине, обхватывает рукой его торс, ощущая предплечьем металл кирасы. Вико движется медленно и степенно, и если повернуть голову — во всех деталях можно рассмотреть освещённый закатными лучами солнца Мыс. Грозно чернеющий в центре пень-портал, окружённый кольцом зловещих древних алтарей; гордо вздёрнутую к розовеющим небесам стрелу Похитителя; целые пока что оковы, распотрошённую капсулу и Вэриана, склонившегося над обломками… Через каких-то три дня они будут изгонять здесь древнего демона, на счету которого порядочно крови. Именно здесь, на этом вот мирном с виду, залитом закатным солнцем Мысе; и никто, никто не знает, чем всё это кончится. В глубине души Кассандра слишком хорошо понимает, что вариантов масса; быть может, переоценивать её и не стоит, но то, что у неё всегда припрятан козырь в рукаве, — это уж она успела узнать наверняка. Она прижимается к Гектору теснее; кладёт голову ему на плечо, игнорируя лезущую в лицо меховую опушку плаща, и приникает щекой к его шее. Ей очень нужно ощутить его тепло, чтобы хоть на секунду перестать обо всём этом думать. До черта всего поменялось за это время; но сейчас её окутывает то же сонное, освободительное спокойствие, как и тогда, и всё то страшное, опасное, неотвратимое и более чем реальное — кажется ненастоящим и незначительным. Вико ускоряет шаг, переходя на рысь, а затем и вовсе на то, что в носорожьем исполнении можно назвать галопом. И Кассандра не думает уже ни о чём, просто физически неспособна думать; только наслаждается тем, как бьёт ветер в лицо, да смотрит на пляшущие дьявольский танец вокруг портала алтари, лихо мельтешащие в глазах, сливаясь в одну широкую серо-чёрную ленту. А после — Вико резко сбавляет ход, и, чуточку загнув траекторию, сузив круг, замирает совсем недалеко от алтарей. — Спасибо, — шепчет Кассандра Гектору на ухо. Он разворачивается резко, всем корпусом, так, что они оказываются лицом к лицу, и целует её в губы. Это очень долгий, медленный поцелуй, осторожный и изучающий, совсем без языка, определённо слишком нежный для них обоих. Который отчего-то кажется Кассандре чем-то важным, значительным; хотя они целовались уже, наверное, сотни раз — но сейчас в её сердце будто что-то незаметно встаёт на место. Будто ей вернули то, что она досадно, по глупости упустила; и она не расстроена, что пришлось столько ждать, — потому что сейчас это ещё нужнее. Она долго ещё ощущает горячий след на губах, который греет её незаметно, даря частичку того влюблённого спокойствия. Ощущает, когда возвращается Квирин, когда, погрузив всё в карету, они собираются обратно, когда прощаются с животными долго и грустно; ощущает, пока они с Гектором едут в запертом отсеке, не говоря ни слова, но неотрывно держась за руки, и пока бредут по пещеристым коридорам обратно в лабу, и когда исхаживают эти коридоры не меньше десятка раз, оттаскивая оборудование обратно. Ощущает даже, когда неохотно, по возможности незаметно кладёт парик с плащом в тот же лабораторный шкаф, куда и раньше: обострять недоверие — сейчас уж точно ни к чему. А после приходит тот момент, который она мысленно пыталась отсрочить. Они вчетвером стоят перед входом в убежище — и Кассандру, кажется, ничего уже сейчас не согреет и не спасёт, и опять она чувствует себя совершенно бессильной. — Мы с принцессой всё восстановили, как я и обещал, — объявляет Квирин. Перчаток на нём сейчас нет, и Кассандра видит прекрасно его мощные, белые, покрытые тёмными волосами ручищи — определённо, совершенно необожжённые. И вообще, на пострадавшего в попытке остановить колдующую принцессу он не тянет. Совсем. — Ещё я проверил убежище на ловушки и шпионскую магию. Ничего не обнаружил. Надрывно вскрипывают двери — сначала одна, потом другая; и Кассандра протискивается внутрь с противно замирающим сердцем, обжигаясь о янтарные прутья. А внутри — всё как раньше. Это кажется чем-то невероятным и странным; они все вместе обходят убежище, внимательно глядя по сторонам. То место, где она пробила потайную дверь, заделано наглухо металлическими листами; такие же — на месте былой дыры в потолке, на полу под которой заметны кое-где остатки земли. Но янтаря… янтаря здесь будто и не было никогда. И все вещи — на прежних местах. Разве что постельное бельё да брошенная одежда смялись; на кухне разбито несколько тарелок; да шахматы, партию в которые в тот вечер не доиграли, раскиданы по полу, хотя доска осталась на том же месте. Кассандру что-то… завораживает в этом. Неприятно, мертвенно; так, будто чёртов янтарь вырос теперь у неё внутри, заставив застыть недвижно всё, что она способна чувствовать. Уже уходят, попрощавшись, Вэриан и Квирин, освободив её от колец и браслетов; уже проходит немало времени — а она всё плавает в этом ступоре, то замирает на месте истуканом, то бродит по комнатам, бессильно озираясь. А затем, опомнившись, решает хоть последнее обратить на пользу, и тщательно осмотреть всё в поисках чего-то странного. Квирин проверял, конечно, но — с ней лишняя осторожность не повредит. Странное находится в комнате прислуги, недалеко от входной двери. Кассандре кажется поначалу, что это просто извилистая трещина, но нет: тонкий-тонкий, длинный-длинный тёмный волос прочерчивает, змеясь, светлый каменный пол, будто разрубая на части. Не зная толком, зачем, она наклоняется, становясь на одно колено, подбирает волос и наматывает на указательные пальцы, натягивая между ними. Не концами наматывает, нет, конечно; чтоб намотать концами — у неё длины рук никогда не хватит; и при этом ей подспудно кажется, что он вот-вот её обожжёт. Возможно — она вполне себе этого и заслужила. Накрывает тихой, в горле клокочущей истерикой. Не вполне соображая, что делает, Кассандра отползает к стене, садится на пол, и к этой самой стене приваливается спиной, запрокинув голову и закрыв глаза. Вспоминает уже забытое, давнишнее, времён первого знакомства с опалом: тот чёрный, отчаянный, невыносимый гнев — приходит, затапливает, переполняет, душит. Вот только наружу в этот раз не рвётся; и камней она не творит не потому, что сдержана янтарной клеткой, а потому, что не пытается. Вынуждает себя перетерпеть, покорно, бессильно ждёт — как это чёрное кипит внутри, медленно, но всё же неизбежно испаряясь; а затем, будто ударом хлыста, обожжённая внезапной мыслью, — вскакивает на ноги, подходит к столу, на котором оставляла коробок спичек. И наслаждается этим процессом, что уж там. Волос сгорает легко, послушно, почти без запаха; сначала ёжится змеиной шкуркой, уменьшаясь и плавясь, превращаясь в крохотный, невзрачный чёрный комочек; затем — и тот исчезает, проглоченный огнём, и падает, должно быть, под ноги куда-то пеплом. Но его уже — даже на светлом полу не разглядеть. Проглотив нелепый, чёрт знает откуда взявшийся ком в горле, Кассандра ощущает вдруг, что стало заметно легче; будто бы так же, как этот волос, перегорело, съёжась, то чёрное-гневное у неё внутри. Наверное, в этот момент — она и принимает решение.