Стекляшка

А утром её отпускает. Перед самым пробуждением следует пара часов непрерывного сна, безо всяких сновидений, глухого и тянучего, будто трясина; а после — резко распахнув глаза, Кассандра ощущает, что всё иначе. Началось. Она понимает, она чувствует это наконец; ожидание кончилось, и бояться нет больше ни смысла, ни резона, ни права — остаётся только собрать все силы. Она уже внутри кошмара, если вспоминать дневник. Впрочем, сейчас это едва ли самая полезная формулировка. Гектор то ли понимает её легко, то ли и сам чувствует то же; так или иначе, того, что было ночью, оба не касаются и полсловом — да что там, может, правда только приснилось?.. Хотя, по меньшей мере, воспоминания о том, что было до, всё же плещутся сейчас где-то в глубине их глаз, мелькают на уголках улыбок; но вслух они только шутят коротко и колко, будто рисуются слегка, покачиваясь пружинно в стойке перед боем, — и о грядущем говорят мало, сухо и сдержанно, только по делу. И Кассандру не покидает будоражащая, бахвалистая будто, прохладная бодрость; и ей хорошо, ей нравится не бояться больше, нравится чувствовать себя такой. Нравится мыслить трезво и ясно, ощущая в теле спокойствие и силу; и Вэриан, пока они идут от убежища к лабе, даже спрашивает, отчего она так улыбается. Она теряется — попробуй подобное объясни; и пока медлит, подбирая слова, говорит Гектор: — Предвкушает свободу и кровь, конечно же. А то ведь сколько вы держали нас взаперти? Она не знает, чего в его тоне больше — насмешки или восхищения; но… Вэриану, так или иначе, такого ответа хватает. А позже, когда они приходят в лабу, — Кассандра, бросив взгляд на Рапунцель, видит в её глазах тот же спокойный огонь, ту же холодную решимость. И думает невольно, что пускай между ними порядочно было дерьма, и пускай Рапунцель тысячу раз проявляла преступную легкомысленность, и пускай… как бы то ни было, сейчас — Кассандра вполне доверяет ей как напарнику. Настолько, насколько в такой ситуации вообще возможно доверять. Рада быть с ней в одной команде… или как там? Им нечего уже, конечно, добавить к плану действий, который, кажется, любого из них ночью разбуди — без запинки расскажет; и короткое заседание выглядит скорей ритуалом на удачу, нежели чем-то иным. Кассандра его запоминает плохо. Зато отчётливо врезается в память, как Вэриан объявляет, что всё, они грузятся и едут; как она, поднявшись с места, замирает и окидывает взглядом их четверых; и понимает, что там, снаружи, — ни о каком доверии, симпатии или чём-то прочем по отношению к тюремщикам не может быть и речи. И видит красно-розовый румянец у Вэриана на скулах; тот, напротив, волнуется ощутимо, и несложно понять, почему. Для него, вероятно, это главный шанс доказать Рапунцель — да и себе, — что он и вправду чего-то стоит; и он, в отличие от них обеих, уже сделал что мог — и теперь ему остаётся только ждать. О, Кассандра хорошо сейчас понимает, насколько приятно такое занятие. И, не удержавшись, делает шаг к нему, и обнимает, без единого слова, коротко и крепко; и он отвечает тут же, с поспешной какой-то благодарностью. А после — она по очереди обходит и остальных своих тюремщиков. Квирин реагирует на объятие спокойно и вяло, от подобной фамильярности будто растерявшись, зато Юджин — напротив, горячо прижимает её к себе, неожиданно не желая отпускать; и в самом деле, будто старшую сестру перед скорой и долгой разлукой. Рапунцель несвойственно для себя холодна. Кассандра успевает вблизи взглянуть ей в глаза; и понимает мигом, что мысленно они обе — уже там, на Мысе. Да и где бы им ещё быть. Путь одновременно кажется и коротким, и бесконечно длинным. Кассандра не чувствует ничего. Они с Гектором сидят, сдержанно обнявшись, не говоря ни слова; на каждом повороте нехорошо дребезжит капсула, покачиваясь чуть-чуть, и в воздухе витают, будто призраки, образы прошлых их здесь поездок — когда их так смешно, так ненужно, излишне, могло волновать хоть что-нибудь, кроме дела. Пёстрым сборищем все вместе выходят на Мыс, рассыпаются по поляне. Закрепляют Похититель, капсулу и оковы, вкапывая в землю. Сворачивают головы, стараясь не задерживаться взглядом на пеньке-портале, — остаётся лишь надеяться, что оттуда, изнутри, их странно избирательная невнимательность не так заметна. Кассандра в какой-то момент, неожиданно устав, отходит в сторону и опускается на траву. И будто бы затылком, безо всякой помощи глаз, способна разглядеть символ, начертанный на алтаре за спиной; и прохладный, остро-узкий бок пластины, скользнувшей в руку, — лишнее тому подтверждение. Она прячет её за голенище сапога. К ножам. А чуть позже, дождавшись, когда Вэриан случайно отойдёт, оставив Похититель с откинутой крышкой, — достаёт опять; и очень, очень хочет верить, что узкую щель и вдавленную кнопку рядом — из сердцевины пенька тоже не больно-то хорошо видно. И в глубине души хочется, чтобы чёртова рухлядь, которую они тут расставляют, не заканчивалась никогда, чтобы вечно они суетились над этой поляной — и в то же время чтобы всё, всё это поскорее разрешилось. Так или иначе — едва ли есть какая-то разница, чего там и кому хочется. Время приходит; всё установлено, вымерено и выверено тысячу раз, а в воздухе витает первая дымка полумрака, совсем нехарактерного для разгара летнего дня. И когда все наконец отходят в сторону от поляны, Кассандра искоса бросает взгляд на обрыв; потом — на Юджина зачем-то, и тот, будто догадавшись, о чём она думает, воровато улыбается уголком губ. Вэриан говорит что-то сухое, формальное, фальшивое, ненастоящее; речь тюремщика, рассчитанную лишь на неё и ни на кого больше. Незаметно как будто, но неизбежно они разбиваются на группы: Рапунцель и Юджин с Паскалем на плече, Вэриан и Квирин, и, на заметном отдалении от остальных, — Кассандра и Гектор. — Ничего не говори, — тихо-тихо произносит Кассандра, бессильно вглядываясь в черноту гогглов, отчаянно желая в этот момент, чтобы там был хотя бы циановый свет. — Не буду. Не для того она последние дни, сквозь тревогу, страх и дурные сны, шла к этому блаженно прохладному, так нужному спокойствию — чтоб сейчас порвать себе сердце и всё разрушить. Они просто целуются, недолго, осторожно и нежно, а после стоят, тесно приникнув друг к другу, соприкасаясь висками, — до того, как их окликают. К Похитителю и к порталу — не смотреть, не смотреть, да не так же явно не смотреть, идиоты, — идут все вместе. Кассандра снимает плащ и парик, отдаёт Вэриану — и тот пакует её в оковы, со вкрадчивым щелчком избавляя от браслетов и колец. Рапунцель забирается в капсулу сама, и он проверяет напоследок, всё ли работает как нужно. Они с Квирином прощаются, желают удачи. Румянец на лице Вэриана — уже без розовости, просто малиново-красный, в густеющем полумраке заметный особенно хорошо. Гектор целует Кассандру, уже скованную по рукам и ногам, неспособную даже его обнять, чуть глубже и развязнее, чем сейчас, вероятно, уместно, — но она охотно отвечает тем же; а оторвавшись, он всё-таки шепчет, нарушая своё слово: — И ты мне кое-что обещала, госпожа. Я буду ждать. Достаточно тихо, чтобы Юджин и Рапунцель — на которых она старательно не смотрит сейчас — ничего не смогли расслышать. И эти секунды тоже кажутся длинными, длинными, невыносимо длинными, длинней, чем поездка на Мыс, подготовка техники, да и вовсе весь прошедший день; но и они кончаются неожиданно быстро — и Вэриан зовёт обоих, Гектора и Юджина, тактично, но довольно настойчиво. И в самую последнюю секунду — Кассандра даже рада, наверное, глухой черноте гогглов. А потом они с Рапунцель остаются одни. Почти бесшумно, с еле слышным хлопком, смыкается над ними защитный купол. Под полупрозрачной поверхностью прячет ярко-зелёную траву, придавив; тесно, точно трясина, облепляет основания Похитителя, капсулы и оков. Отделяет их от всего остального мира. И от неба — которое густо, неуклонно темнеет, будто после заката.

***

Поначалу ничего не происходит. Кассандра просто стоит бессильно, слушая ватой забившую уши тишину; и смотрит вперёд, на Рапунцель, потому что куда бы сейчас — не на пенёк же, в самом деле, — ещё смотреть. Они, кажется, чуть ближе друг к другу, чем раньше, когда тренировались; оттенков эмоций не разглядеть — но общее выражение лица вполне себе видно. Кажется, Рапунцель точно так же ждёт, и так же не чувствует ничего. Капсула закрыта почти целиком, кроме верхней части дверцы, обнажающей голову и плечи; у Кассандры невовремя мелькает мрачная ассоциация с гробом — на похоронах, бывает, его открывают так же… Впрочем, и вправду очень похоже. Странно, что она заметила лишь сейчас. И накатывает не страх, но недоумение вроде бы; чёрт возьми, да весь их план — просто в том, чтобы запереться в куполе, да спеть одно заклятие вместо другого, заставив Зан Тири улететь в портал. Чёрт возьми, это же так просто, слишком просто; неужели ей до сих пор всё не очевидно? Неужели они могут остановить конец света — только вовремя поговорив друг с другом?.. Впрочем, вскоре — кое-что начинает происходить; и мысли эти, лишние, сбивающие только, уходят так же быстро, как и пришли. Полумрак, и без того уже тёмный и насыщенный, будто сгущается именно над ними; и вместе с тем Кассандра чувствует, как всё вокруг портала наливается энергией. Сложно объяснить, но сейчас она понимает, что это и вправду — место силы. Небо, воздух, землю, капсулу и оковы, купол и алтари — всё будто пронизывает напряжением; она не поднимает даже головы, чтобы посмотреть на солнце, — ей вообще этот жест кажется уж слишком откровенным, неуместным сейчас, — но и без этого чувствует: началось. И чувствует ещё, как сила, до того будто бы запертая, обесцвеченная, выпитая янтарём, — не то чтобы возвращается, нет, — но там, у себя в невидимой тюрьме, кипит отчаянной безысходной мощью, как бы говоря: я вырвусь — все вы у меня ещё попляшете. А из того, что Кассандра видит… да ничего толком нового не видит — вот только волосы Рапунцель, кажется, золотятся тусклее, чем раньше. Впрочем, поди разбери ещё, в чём дело — просто ли в опустившемся полумраке, или… в чём-то ещё. И, кажется, их обеих синхронно в какой-то момент колет в сердце — пора! — так, что они, не подавая друг другу знаков, одновременно, в унисон, начинают петь. И на небо Кассандра так и не смотрит. Но и без того знает, что могла бы там увидеть. И поначалу всё идёт хорошо. Хотя подспудно Кассандра опасалась, что кто-то из них двоих — да кто бы это мог быть — забудет или перепутает слова; но нет — весь текст этой песни, именно песни, какую даже заклятием назвать душа не повернётся, льётся спокойно и ровно, будто из самого сердца. Будто она давным-давно знала эти слова — и ждала момента, чтобы выплеснуть их наружу; и ей жизненно важно допеть до конца, и прерваться — невыносимо трудно, куда трудней, чем этого не сделать. На губах Рапунцель она видит слабую блуждающую улыбку; и смутно ощущает, что у неё самой — такая же. И им хорошо. А потом — воздух прошивает резкий, пронзительный вскрик. Вспарывает уши, дребезжит на одной высоте, на человеческий не похожий совсем — скорее на клёкочущий вопль какой-то птицы. Или баньши. Не то чтобы Кассандра не понимала, что к чему, — понимает мгновенно. И блаженная радость испаряется без следа — но она упорно, упрямо, повышая голос, чтобы заглушить этот звук, продолжает петь. Будто идёт напролом, навстречу стихии. Тяжело; но она чувствует — останавливаться нельзя. И Рапунцель, вероятно, чувствует то же. Но потом — этот звук прерывается, резко и оглушительно; и вместо него непривычно громкий, но слишком знакомый голос объявляет: — Остановитесь, если вам дорога Корона! Кассандра не слушается. Но чувствует себя так, будто в воздухе над обрывом кто-то отпустил её руку. Рапунцель резко замолкает. Поворачивает голову к порталу, откуда доносится голос. И Кассандра — куда теперь деваться, — оборвав осиротевшую песнь, смотрит туда же. Она стоит на переднем к ним краю полого пня — на удивление уверенно для такой узкой, ненадёжной опоры. Вычурное платье в угрюмом сумраке не разглядеть, и вся фигура рисуется изящным тёмным силуэтом; но лицо, мертвенно-бледное, фарфоровое, будто бы подсвечено изнутри — и нехорошая ухмылка видна отчётливо. Она не растеряна, нет. У неё есть план, определённо. Впрочем, не то чтобы Кассандра этого не ждала, верно? — Кто ты? — до нехорошего поздно, да и не больно-то правдоподобно, играет удивление Рапунцель. — И… что угрожает Короне? — О. Неужели не помнишь меня, принцесса? Позабыла нашу встречу внутри Спирали, когда достопочтенная Кассандра, твоя верная подружка, бывший гвардеец, приставила нож к белоснежной шейке той очкастой свиньи?.. — эта грубость внезапна в её обычно высокопарном тоне, ужасно режет слух; и Кассандре невольно кажется, что она каким-то образом прочла её тогдашние мысли. — Что насчёт того, кто я… Ну, признаться, до недавнего, совсем недавнего времени я искренне полагала, что я её союзник и лучший друг. Она, повернувшись, делает пару шажков по краю пня в направлении Кассандры, уверенно и легко, будто идёт по земле, совсем не рискуя свалиться. Внизу подола мелькают точёные ножки, одетые в туфли на немаленьких, сужающихся книзу каблуках. Или она летает всё-таки, а не ходит как люди?.. Впрочем, едва ли Кассандру сейчас это беспокоит. — Верно ведь, Кассандра? Или я ошибалась?.. Или вы обе просто немножко, по-девичьи рассеянны, и перепутали заклинание не нарочно? Кассандра смотрит, как заворожённая, в её рыбьи глаза — спокойно, без стыда или замешательства, ощущая, как всё внутри будто оцепенело. И не отвечает почему-то; возможно, в глубине души ей всё-таки кажется, что баньши и прочей нечисти отвечать не нужно — даже когда напрямую что-то спросят. Возможно, всё было бы иначе, вспомни она это правило с полгодика назад, да?.. Но Рапунцель никакие правила никогда были не указ. — Что угрожает Короне? — с нажимом, на повышенном тоне повторяет она, заставляя её повернуться вновь в свою сторону. — О-о-о… — протягивает она, кокетливо сложив узким колечком губы. — А ты берёшь быка за рога, принцесса. Ну что же, очень своевременный вопрос. Как раз хотела к нему перейти, едва мы с Кассандрой разберёмся в своих сложных отношениях, но если так… Точно куколка из страшилок, она делает непрерывный, неестественный оборот головы вокруг шеи, мазнув упрекающим взглядом по Кассандре, и тут же опять повернувшись к Рапунцель. И по завершении рывком — Кассандра дёргается, но что сделаешь, когда скован, — достаёт то ли из-за спины, то ли из-за пышной юбки платья, то ли ещё откуда большую пузатую колбу. Та наполнена ярко блестящей, совершенно небывалого вида, радужно переливчатой жижей, которая светится в полумраке, обрисовывая контур колбы горящим, воспалённо красивым шаром. Но что странно — вкруг себя почти ничего не освещает: даже её руки, перчатки и платье разглядеть стало немногим проще. — Мир полон тайн, загадок и неожиданностей, принцесса, — мягким, чуть назидательным тоном произносит она. — Тот мальчишка, которого ты зовёшь алхимиком, пока он смотрит тебе… в рот, сказал, что этот купол нерушим, верно? Жаль, что его здесь нет. Верно, он был бы рад узнать кое-что новое. Блядь. Это преждевременно, но — Кассандру уже прошивает холодной змеёй понимание того, что что-то не так. Кажется, они и впрямь ошиблись где-то; кажется, в их плане — пожалуй, и вправду чересчур простом, — нашёлся изъян. Или она блефует. Блефовать она может всегда. Главное — чтобы это понимала Рапунцель. А у той пока что только глаза расширяются нехорошо: — О чём ты?.. — В этом сосуде, — она покачивает колбу в руке, и та вспыхивает разноцветными бликами, — находится одно очень редкое, особенное вещество. Не спрашивай, откуда я имею доступ к подобного рода сокровищам, — её глаза резко щурятся, превращаясь в непривычно узкие щёлки. — Купол действительно почти нерушим, но… Встретившись с этим веществом, он растворится без следа. Да, небольшое повреждение тут же затянется благодаря его регенеративным свойствам, но… Впрочем, отчего же я только рассказываю, принцесса? — она поднимает лукавый взгляд на Рапунцель, будто бы вот-вот готовая ей подмигнуть. — Лучше один раз увидеть, чем выслушать тысячу россказней, верно?.. У Кассандры мышцы наливаются силой, будто крича — вперёд, вперёд, помешай! — хотя умом она понимает, что это сейчас излишне. Так что оковы чем-то и полезны, пожалуй. И она, недвижная, напряжённая, наблюдает за тем, как она — филигранно аккуратно откупоривает сосуд, и одну крохотную, злым светом горящую каплю роняет на поверхность купола, покрывающую траву. Раздаётся короткий хлопок; отдача пробегает по куполу, заставляя его вздрогнуть. В месте падения капли вспыхивает цветастое дымное облако. И растаяв, обнажает прореху, внутри которой видна сочно-зелёная, не примятая куполом трава. Все втроём заворожённо молчат, пока с негромким шипением эта рана затягивается вновь — за полминуты, не дольше. Регенеративные свойства у купола и впрямь на месте. — О, это восхитительно, правда? — теплотой своей улыбки опять невовремя напомнив Вэриана, она поднимает взгляд. — Вы-то думали, что ваш купол и вправду неуязвим, но… вот оно как всё складывается, принцесса. Мир многообразен и полон чудес, как видишь. Никогда не говори никогда. Никогда не зови что-то неуязвимым. Рапунцель молчит — но гневно, рассерженно выдыхает, и Кассандра не видит, но может представить, как сжимаются в кулаки её скрытые капсулой руки. Скверно, очень скверно. Вернее всего, она и рассчитывает на злость. — Более того, как ты могла наблюдать, растворение материала сопровождается бурным выбросом энергии… проще говоря, взрывом, если тебе так понятнее, — с громким, неуместно нелепым чпоканьем она закрывает колбу. — Разумеется, сейчас, когда я просто показала вам небольшой полевой опыт с одной каплей, этот взрыв был крайне слаб, и едва ли мог нанести кому-то вред. Но… если мы вдруг допустим, чисто теоретически, что кто-нибудь вздумает бросить полный сосуд такого вещества в верхнюю часть купола, — как думаешь, каковы будут последствия?.. — Весьма неприятные, полагаю, — полувопросительно-зло, в тон ей цедит Рапунцель. Она осклабисто усмехается. — Абсолютно верно, принцесса. Но позволю себе слегка распространить твой ответ. В стене купола образуется крупное отверстие, на затягивание которого потребуется никак не меньше получаса. А сопутствующий взрыв будет достаточной силы, чтобы, отразившись от уцелевшей части купола, выжечь всё, что находится внутри. Впрочем, не беспокойся, нас с тобой это не касается, — она снова посылает Рапунцель дружескую, ласковую почти что усмешку. — Хотя сила Солнечной Капли сейчас почти уничтожена Затмением, так что на волосы, сама понимаешь, рассчитывать не приходится. Но не волнуйся, полагаю, творение твоих инженеров сможет тебя спасти, если задраишь, конечно, вовремя дверь. Что же до меня — думаю, меня легко защитит это чудесное, — она, чуть повернув голову, ныряет взглядом во внутренности пенька, — убежище, да и потом, я всегда могу шагнуть в портал… Кассандра с сомнением осматривает пенёк. Честно признаться, надёжным укрытием он не выглядит; а если она шагнёт в портал, пусть и по своей воле, — сумеет ли потом вернуться? Признаться, похоже на блеф. Если под угрозой только сама Кассандра — по-хорошему, стоит рискнуть. — О! — резко, чпокнув губами почти так же, как крышка колбы, вскрикивает она. — Знаешь, даже не глядя на нашу общую подругу, могу представить, что сердце её переполняет сейчас героизм. Она, конечно, готова пожертвовать собой, или как минимум, рискнуть, верно?.. Жаль только, что это говорит лишь о том, что по-настоящему быть Опалом она ещё не научилась. Или… быть носителем Опала? Как у вас там это называют, Кассандра?.. И что ваши трактаты говорят о смерти носителя от мощного выброса энергии? Змейка тревоги, обвившая позвоночник, вспыхивает холодом, будто отрастив ледяную острую чешую. Вот блядь. — Ничего хорошего, — хмуро и хрипловато, впервые за сегодня отвечает ей Кассандра. — Что же, девушки, ваши ответы верны по сути, но содержат в себе ужасающе мало подробностей, — назидательным тоном учителя откликается она. — Если Кассандра погибнет в результате такого взрыва, повреждённый, осиротевший Опал выплеснет… романтически выражаясь, тоску по ней… в виде магического коллапса. Проявления могут быть разными, но ещё один крупный выброс уничтожительной энергии — практически гарантирован. И вы ведь помните, что ваш нерушимый купол на этот момент будет иметь в себе огромное отверстие, верно? А что, если тот, кто — чисто теоретически — запустит сосуд, заранее рассчитает так, чтобы отверстие было направлено в сторону Короны?.. Скажем… северо-восток, угол около тридцати пяти градусов… куда-нибудь вон туда, верно? Её тонкая рука взлетает в воздух, темнея в полумраке, будто кривая ветвь какого-то зловещего древа. Кассандра, конечно, не так сильна в математических расчётах, но… да, в том направлении находится Корона. Этого, в целом, достаточно. — От ваших друзей, ожидающих у купола, не останется, вернее всего, даже капли крови, — совершенно буднично, даже с какой-то трудноуловимой теплотой, сообщает она. — Что же останется от Короны… о, тут может быть много вариантов. Честно говоря, так сразу и не скажешь. Но любопытно было бы проверить и взглянуть, правда, принцесса? Рапунцель не отвечает; но Кассандра даже отсюда будто слышит её гневный выдох. — Впрочем, не буду лгать, Кассандра, — она поворачивается вновь, делая пару лёгких шажков по краю пня, — твои… нынешние свойства заставляют усомниться в том, что ты сразу умрёшь. Но Опалу хватит и просто тяжёлых повреждений. О, представляешь — ты, изуродованная, разорванная на части, раскиданные внутри купола, но ещё живая, наблюдаешь, как энергия Опала, исходящая из твоей же груди, уничтожает твоих приятелей, любовника и целое королевство? Кассандра стискивает зубы. Это непросто. Требует всей силы воли. Но у неё получается не представить. — Так что ты хочешь! — уже без всякого вопроса, почти что вскрикивает Рапунцель. — О-о-о… — бархатно выдыхает она, совершенно бестактно, будто товар на витрине, изучая лицо Кассандры; это неприятно, почти физически мерзко, и та едва заставляет себя не отвернуться. — Кассандра знает, чего я хочу, дорогая, верно?.. Ну будет тебе, будет, мы же с тобой друзья? — она жалобно складывает бантиком губы. — Прости, быть может, я была сейчас слишком жестока при описании… того, что теоретически может произойти. Не скрою, мне и впрямь любопытно было бы взглянуть на руины Короны. Но остального… поверь, я не хочу. В особенности не хочу причинять тебе боль или вред. Мы же друзья, мы ведь друзья, верно?.. Она повышает голос, неожиданно и резко, даже с какими-то нотками истерики. Будто это для неё и вправду важно. Будто она и впрямь хотела бы видеть Кассандру своим другом. И тому радужному сосуду в её руке, и её шантажу, и той картине, что обрисовала она только что, — Кассандра, уже бессовестно её предавшая, в этот момент даже рада. Рада, что в груди не рвётся ничего от угрызений совести. — Хватит, — низко, почти без эмоций произносит она. — Хватит. Мы не друзья, Зан Тири. — О-о! — она опять вытягивает губы, округлив рот, и озадаченно вскидывает брови, будто учёный, впечатлённый внезапной идеей. — Занятно. Когда и как ты узнала? Кассандре не стоило бы, наверное, отвечать на этот вопрос. Да вообще позволять вовлечь себя в эту мирную светскую беседу. Жаль, она понимает это уже после того, как говорит: — Смоталась ещё разок в ту землянку. Твоего доброго старого приятеля, или как там? Разрушила зеркало до конца. Нашла письмо, которое… — её голос прерывается отчего-то, — писал тебе твой старый приятель Деманитус. Оттуда всё стало ясно. И дай угадаю, ты повела себя с ним как сука, верно?.. Она отвечает будто на неозвученный вопрос — ничему при этом не удивляясь: — О, Деманитус, милый наивный влюблённый парень… Эх, а я ведь просила его не оставлять следов. Вот только он вечно меня не слушал, — она цыкает зубом, кривовато усмехнувшись. — И что, растекался в своём письме нежной лужицей по древу, да?.. Знаешь, а я ведь верила почти что. Верила даже слишком долго. Вот только свои принципы и видения о лучшем мире он любил явно сильнее меня… впрочем, если меня вовсе когда-нибудь любил. Это совершенно, совершенно не то, что Кассандре стоило бы от неё сейчас слышать. Она скрещивает изящные ручки на груди; опускает взгляд, и слишком заметно, что всё это до сих пор её цепляет; что она до сих пор способна что-то чувствовать — и даже обиду, даже боль. Совершенно не то, что Кассандре стоило бы сейчас видеть. В груди просыпается что-то, шевелится смурно, болюче и нехорошо. И даже брошенное следом ситуацию не спасает: — Назидательная история, так? — и голос срывается, будто она сдерживает слёзы. Блядь. Не важно. Древнее зло, это ведь настоящее древнее зло. Кровавые расправы на счету, и всё такое. Сотни, тысячи дурачков — взяла уже на эмоции, на жалость таким вот образом. Тоже мне, фальшивые слёзки. — Ладно, — произносит она, по счастью, через полминуты, сухо прокашлявшись. — Да, я Зан Тири, Кассандра. И я прошу прощения, что скрывала от тебя этот факт. Впрочем, сама понимаешь, моя репутация, те слухи, что обо мне ходят… общественность за долгие годы нарисовала из меня истинного дьявола, верно?.. Не вступать. Не вступать в переговоры с захватчиками, ни за что, никогда; этот наказ, заученный во время службы в гвардии — и, что уж, даже там-то исполнявшийся не всегда, — всплывает в памяти у Кассандры. Но она говорит: — А это не правда? — Это… не всё правда, — и она рисует на миг губами простодушную, вспарывающую лицо улыбку. — Уж тебе ли не знать. Но всё же какой-то рефлекс гвардейца — вырывает Кассандру из этой трясины. Удерживает от того, чтобы спросить, что конкретно правда, заставляет вместо этого фыркнуть: — Ещё скажи, что сейчас ты хочешь вернуться, чтоб нести добро и свет. Сама заявила только что, что поплясала бы на руинах Короны, верно? Она опять опускает голову. Руками обхватывает тело чуть крепче, будто ей зябко. В одной из кистей блестит угрожающе колба. Вздыхает прерывисто, слишком искренне: — Я не знаю, Кассандра. Я просто хочу вернуться. Мир демонов… верно, твои дружки говорили тебе о нём, раз уж тоже в курсе, кто я такая? — Кассандра этого не утверждала, но сейчас предпочитает не возражать. — Это… одно из худших мест во Вселенной, где хотелось бы оказаться, поверь. Хотелось бы мне. Тебе. Любому. После месяца, проведённого там, у тебя уже почти не остаётся других желаний, кроме как вернуться, а после года… Она сглатывает. Кассандра отмечает невольно, что она говорить стала совершенно иначе. Не так драматически-вычурно, как всегда раньше. Как обычный человек. Почти. — Во мне достаточно ненависти, Кассандра. После столетий в том мире иначе и быть не может, хотя… тебе едва ли это интересно, — она коротко, сухо усмехается. — Я… не знаю, что с ней делать. Я не знаю, как её победить. Я хочу освободиться, но скажу честно — я не могу обещать тебе, что никого не убью. Что не устрою ничего из того, что говорят про меня… и что… во многом, что скрывать, действительно правда. И… да, я хочу поплясать на руинах Короны. С этим бессмысленно спорить. Он, заключивший меня туда, любил Корону больше всего на свете, и теперь… это так по-человечески, так бесконечно глупо, но я не могу иначе. У него не осталось ни потомков, ни каких-то уникальных творений, ничего. Это единственный способ… хоть как-то теперь его уязвить. Она поднимает голову, смотрит в глаза Кассандре. И той невольно кажется, что теперь её глаза… не такие рыбьи, не такие навыкате, как раньше. Почти обычные. Это так по-человечески, так бесконечно глупо. — Я знаю, что мёд у тебя с собой, Кассандра. Ты не могла, никак не могла не рассмотреть все варианты. Я знаю, что ты можешь, ты способна сделать сейчас всё, как мы договаривались, и… пожалуйста. — И о чём это вы, интересно знать, договаривались? — внезапно вмешивается Рапунцель. Кассандра благодарна за это, признаться; этот возмущённый вскрик будто рвёт ту морочную, душную паутину, начавшую её опутывать. Во всяком случае, видеть, как она разворачивается, вздрогнув, — резко, зло, вполне себе по-демонически, — уже куда легче. — Прости, но это наши дела, принцесса. Кассандра в курсе, о чём я. Она мажет взглядом по косе Рапунцель. — Кстати, не трудись, не расплетай свои волосы, — и колбу на руке опять выставляет вперёд, распалив калейдоскоп цветов внутри. — Во-первых, я среагирую на любой твой резкий жест, не говоря уже об атаке. Не доводи до катастрофы там, где мы способны решить всё полюбовно. А во-вторых… боюсь, что сейчас, — она едва заметно кивает подбородком на небо, — они всё равно не более чем сноп длинных и прочных верёвок. Лунный Опал сейчас многократно сильнее Солнечной Капли, и Кассандра легко разрежет их парочкой камней. Какая редкая для тебя возможность сделать модную стрижку, верно?.. Рапунцель молчит, и не шевелится даже; хотя Кассандре несложно представить, каким пылающим взглядом обдаёт она Зан Тири. Но всё это — совсем не зря. Потому что когда Зан разворачивается снова — и делает пару шажков к Кассандре — и смотрит опять в глаза — та воспринимает её уже иначе. — Ну так что, Кассандра?.. — Что — что? — щурит глаза она. — Ты поможешь мне вернуться?.. Кассандра молчит. Не отводит глаза, не шевелится, но молчит, тем самым побуждая её добавить через секунду: — И… ты ведь помнишь главные законы демонологии, верно?.. Уж думаю, за то время, что ты провела в Короне, — по интонации кажется, что она хотела сказать в тюрьме, — ты могла изучить их вдосталь. Ты вернёшь меня в этот мир — и заполучишь надо мной власть. Я буду исполнять твои настоящие, искренние желания. И если ты искренне захочешь, чтобы я не причинила никому вреда, — так и будет. Это всё слишком, слишком сложно и слишком больно, чтобы Кассандра вдумалась в последнее всерьёз. Слишком сложно понять — чего она сама искренне хочет и будет хотеть; слишком больно думать о том, что она способна заключить контракт с древним злом, — или спрашивать себя, способна ли она на это. Своего рода трусость — но, вероятно, только так и можно сейчас спастись?.. Так или иначе, Кассандра отводит взгляд — якобы блуждает им по окрестностям — а на самом деле скользит им по Рапунцель — и видит, как та незаметно, пока Зан не смотрит, продолжает расплетать косу. И говорит себе, что всё, что дальше, — нужно лишь, чтобы отвлечь внимание: — Хо-ро-шо. Допустим. Но. Я говорила. Я не хочу никого убивать. Рапунцель в том числе. Это могло бы стать тем скверным моментом, когда Зан Тири бросит взгляд на Рапунцель. Но она, по счастью, только вскидывает брови: — И?.. — Если ты сказала правду, и хочешь действительно просто выбраться оттуда, — где-то глубоко внутри Кассандре сдохнуть хочется от того, как искренне звучат сейчас её слова, — позволь нам сделать это вдвоём. Мне и Рапунцель. Мы обе знаем заклинание освобождения… мы учили его, на всякий случай, — с какой-то неуместной дотошностью уточняет она. — Я не стану её убивать. Не стану извлекать Солнечную Каплю. Мы просто вместе освободим тебя из портала. И подчиняться… ты будешь нам обеим. Если ты действительно… просто хочешь выбраться… это не станет проблемой для тебя, правда?.. Кассандра не напугана, по-прежнему спокойно-холодна — но что-то внутри, какая-то струнка замирает от страха. Что ты будешь делать, если она согласится?.. Что ты, дьявол тебя раздери, намерена тогда делать?! Коса Рапунцель в отдалении светится блеклым золотом, будто бы освобождаясь. Кассандре кажется вечностью этот момент — до того, как Зан вскидывает голову упрямо и рассерженно: — Что? Да что я слышу?.. — и гневно глядит исподлобья. С сердца будто падает огромный, каменный груз. — Да что я слышу от тебя, Кассандра?.. Каких-то пару недель запанибрата — и ты готова уже простить милой блондиночке всё, что между вами было до? Ты забыла, сколько боли она тебе причинила, забыла, как её ненавидела и хотела уязвить побольней? Думаешь, всё, теперь вы обе сделались хорошими, и до скончания века будете смеяться и дружить, и никогда больше не поссоритесь? Настолько, что способны вместе управлять одним демоном?.. О, продолжай, продолжай, думает Кассандра. Она понятия не имеет ещё, чем всё это кончится; понятия не имеет, что они намерены делать; но уже от рухнувшего на неё ощущения свободы — едва сдерживается, чтобы не улыбнуться. — Помимо того, я говорила тебе не раз, что Лунный Опал уничтожит тебя, не будучи уравновешен Солнечной Каплей! — она рассерженно делает ещё пару шажков в сторону Кассандры; а та понимает, что она лишь сейчас вспомнила об этом якобы непреложном факте — что, в какой-то степени, подтверждает блеф; и сдержать улыбку становится ещё сложней. — Не забрав артефакт у Рапунцель, ты погибнешь сама, а до этого — сойдёшь с ума, станешь неуправляемым монстром. И если при этом все твои искренние желания буду исполнять я — без разрушений и крови едва ли обойдётся. Она зловеще усмехается, щуря глаза; и на секунду Кассандре кажется, что вот-вот из этого широкого рта покажется раздвоенный, неестественно длинный, демонячий язык. — Впрочем, не знаю даже, что хуже для меня — эта перспектива или же тот огненный, горящий ненавистью разлад, что неминуемо возникнет между вами. В котором вы явно начнёте отдавать мне противоположные приказы; и в какой-то момент — о, поверь мне, да вспомни свой опыт, без этого не обойдётся — повелите уничтожить друг друга… Для Кассандры сейчас почти всё решено уже — она зря старается; вот только одно не ясно — что ответить? куда загнуть разговор дальше? тянуть ли время? Ей всё же не слишком хорошо видно, что делает Рапунцель. Да, определённо, видно плохо: то, что удаётся уловить искоса, быстро, чтоб она не заметила, брошенными взглядами… попросту невозможно. Невозможно ведь, правда?.. Надо тянуть время дальше. Затмение не вечно, но других вариантов пока нет. Понадеяться на Рапунцель. Поверить ей. В кои-то веки. — Да, допустим, — неотрывно глядя в глаза Зан Тири, чтоб та ни в коем случае не повернулась, тянет Кассандра, — вот только что ты скажешь насчёт того, что… Признаться, она понятия не имеет, что спросить дальше. И медово-жёлтая вспышка, расцветшая посреди лба, — очень вовремя решает эту проблему.