Стекляшка

И всё заканчивается, как и всегда. Она находит почти родной, изученный до последнего шрама на деревянной грани, кубик — и, не прячась даже в отдельной комнате, просто сев в уголке, чтобы никому не мешать, творит новые камни. Легко и просто. По взмаху руки. Понимая вдруг, что в последние дни каждое применение силы вызывало подспудные сомнения — вправе ли она? — которые лишь сейчас наконец исчезли, оставив странную свободу. Хотя и та ощущается отстранённо, будто через мутное стекло защитной капсулы. Тревога протыкает железными когтями сердце, погружая их всё глубже. Они с ребятами сделали всё, что могли и что собирались, — осталось только ждать развязки; и это отдаётся тянущим, хорошо знакомым бессилием, и каждый новый выросший из куба камень — словно щелчок стрелок на невидимых часах. Чёрных, грозных, игольно острых стрелок. В какой-то момент приближается Ханнан. Тщательно обследует куб, пару раз уколовшись о каменные острия; с интересом наблюдает за Кассандрой, которая эти острия срезает, уничтожая в руках; а вскоре — влезает ей на плечи, и, чуть потоптавшись, устраивается там весьма основательно, обвившись вокруг шеи воротником. Кассандра задумчиво поворачивает голову вбок, касаясь щекой его мордочки. — Эй, ты уверен? Тот коротко уркает. Ладно; по меньшей мере, не самое опасное место. Когда он вертелся вокруг куба, создавать новые камни Кассандра бы не рискнула. А так — продолжает, ощущая приятную тёплую тяжесть на плечах, которая будто заземляет, не позволяя скатиться окончательно в липкую тревогу. И Кассандра почти спокойно наблюдает, как уходят Рапунцель, Юджин и Паскаль — на прощание коротко пожав ей руку, от души потрепав за ушами Ханнана. Как Вэриан и Квирин медленно, неохотно собирают свои вещи; и лишь когда объявляют, что теперь расходиться уж точно пора, — до неё доходит, что и с бинтуронгами придётся расстаться тоже. В горле стоит нехороший комок, пока она обнимает обоих, целуя на прощание в усатые морды, — а те смотрят на неё тёмными блестящими глазами, ластятся и тихонько урчат. Идя в убежище, она чувствует, как ещё одна песчинка — или, по размерам, скорее камень — скользнула вниз по горловине невидимых часов; стрелки сделали ещё один «так», и они на шаг ближе к завтра — и по-прежнему могут только бессильно ждать, и это тяжелей всего. Кое-кого из гвардейцев, обожавших всё оставлять на последний момент, она лишь сейчас с усмешкой понимает, пожалуй. Вэриан в этот раз не надевает на неё ни колец, ни браслетов — то ли забыл, то ли просто не посчитал нужным. И привычную слабость она ощущает, лишь просочившись между янтарных прутьев; Вэриан, оставшийся по ту сторону преграды, беспомощно улыбается, машет на прощание рукой в заметно измятой перчатке — и захлопывает дверь. Слышен стрёкот ключей, а за ним — грохот ещё одной двери, скрадывающей остальные звуки. В полутёмном холле, освещённом лишь цианом, они с Гектором остаются одни, запертые наглухо, как водится; и привычно скользящая по телу, ставшая будто уже частью этого антуража слабость — кажется особенно безысходной. На секунду захлёстывает отчаянием, холодным и душным. И Кассандра сама, первая, тянется к Гектору — а он то ли чувствует то же самое, то ли понимает её лучше, чем она ожидала. Так или иначе, через мгновение их тела сплетаются в тесном, тёплом объятии; и она прижата спиной к стене — но в этом и капли нет от тех поединков, что бывали между ними раньше, когда его колено тотчас протискивалось меж её бёдер, а цепкие пальцы оставляли сладостные синяки на запястьях. Сейчас всё иначе; настолько непривычно, вспарывающе нежно, что у Кассандры дыхание перехватывает почти. Они прижимаются и льнут друг к другу; целуют щёки, скулы, подбородок, одними губами, коротко, воровато; рука Гектора скользит по её волосам, заправляет за ухо, и после — несколько раз ещё медленно, осторожно гладит, будто бы это приносит ему особое удовольствие. Она застывает взглядом в циане — но не ныряет туда пока что. Ей бы так чертовски, чертовски хотелось видеть сейчас его глаза. Хотя и без этого она способна считать все эмоции с его лица — по изгибу губ, по усмешке, по расходящимся к вискам морщинкам, по едва заметному перелому татуированной полосы. Она не видит его глаз — но хорошо видит, как он на неё смотрит. Будто говоря этим взглядом — я ни о чём не жалею; и это именно то, что ей нужно сейчас услышать. Хотя вслух он произносит кое-что другое: — Ну так что? — почти ей в губы, щекоча кожу каждым выдохом. — Ну так что что? — хотя не то чтобы она не понимала, разумеется. — Ты мне прикажешь наконец, госпожа? Теперь-то мы уже не ослаблены, верно?.. Этой привычно дразнящей интонацией, этим неизменным вызовом — он рушит ту хрупкую, уязвимую нежность, между ними промелькнувшую; и его колено, кажется, чуть-чуть выдвигается вперёд; и… сейчас так, наверное, и к лучшему. И Кассандра отвечает кривой усмешкой: — О. Что я слышу. Что, ты перестал верить в победу? Или мы сделали недостаточно? — С чего ты взяла? — он удивлённо выгибает бровь. — А с чего… ты просишь этого сейчас? — она могла бы продолжить мысль, но не хочет; та ранимая нежность между ними уже исчезла — не к месту будут такие слабости. — О, ну мало ли, — и да, его колено достигает в этот момент конечной точки, и Кассандра вздрагивает, чуть закусив губу, чтобы не застонать, — вдруг ты наконец поддашься. Побоишься, например, что я сделаю что-нибудь не так, если не приказать?.. Циан захлёстывает её полностью, так, что даже при всём опыте не нырнуть туда стоит изрядных усилий. Но она не ныряет; принципиально — и ещё потому, что всё-таки боится не удержаться. Сказать по правде, подспудно ей до дрожи хочется приказать ему, и уже давно; вынудить делать самые похабные вещи — но так, чтобы видеть, как блестят его глаза, как сладостно кривятся губы, как ему это нравится ничуть не меньше, чем ей. Но сейчас… именно сейчас, в этот вечер — это определённо будет лишним; да и с блеском глаз — возникнут затруднения; поэтому подождёт. Она не даёт ответа даже; просто подаётся вперёд, положив руку ему на затылок, — и целует, на этот раз развязно, настойчиво, с языком. Его нога начинает двигаться, причём сразу — резко, издевательски часто; и Кассандра крепко обхватывает её бёдрами, и толкается навстречу, и стонет ему в рот, не разрывая поцелуя. Вообще загадка, конечно, как им в принципе удаётся его разорвать. Но в какой-то момент Кассандра — не соскальзывая, впрочем, с колена — отстранившись, резко глотает воздух ртом, и тут же выдыхает: — Так. Нет. Ну не сейчас. Не здесь. Давай хоть немного придём в себя. И… есть у меня парочка идей насчёт сегодня. Гектор снова убирает волосы ей за ухо. Царапает ногтем ямку за мочкой — случайно, вроде как. И коленом толкается вперёд опять — резко, с силой, так, что она вздрагивает и тихонько охает, — и тут же убирает ногу, оставляя меж бёдер прохладную ноющую пустоту. — О. Ну ладно. Если так, я… слушаюсь, госпожа. И оставляет ей на нижней губе горячий, жгучий укус, прежде чем отстраниться.

***

Они ведут себя легкомысленно и наивно, будто увлечённые до безрассудства подростки. Это даже смешно, хотя скорее — попросту глупо; но прекратить не получается, никак. Ужин превращается в бесконечно откровенный, похабный флирт, где прежде всего они пожирают друг друга глазами, а что едят ещё — Кассандра не запоминает даже, и уж точно не чувствует вкуса. В памяти отпечатывается только, как она открывает, на этот раз зубами, очередную бутыль с настойкой; как делает жадный глоток, обхватив губами горлышко, — и в этот момент натыкается на такой взгляд, что изрядного градуса напиток, жгуче мазнувший по нёбу, кажется не крепче воды. В ванной она впервые не запирает дверь, и вскоре Гектор проскальзывает внутрь; становится у стены, прислонившись спиной, с таким выражением лица, будто раньше так делал всегда, и просто смотрит. И ей немалых усилий стоит не позвать его присоединиться; не задержаться руками на некоторых частях тела дольше, чем нужно; но чёрт возьми — он опять, опять ведь потом скажет, что выдержка у неё ни к чёрту. По сравнению со вчерашней игрой, щекотной и лёгкой, эта выглядит каким-то дрянным апофеозом резко полыхнувшей похоти; и в глубине души — там же, где по этому поводу полощется смутный стыд, — Кассандра понимает, отчего так. Они оба ощущают чёртову тревогу, даже страх — от которых сегодня, в последний вечер, никуда не деться; оба пытаются забыться, решить свои эмоциональные проблемы — и получается только так, с головой погрузившись в эту игру, чтобы разум отшибало от желания. Кассандра не сказала бы, что это неправильно, и сама не понимает, отчего ей слабо, но всё же за себя неловко; хотя… быть может, и это тоже придаёт ситуации перца. Закончив, она оставляет Гектора в ванной одного, делано равнодушно, будто ей за ним наблюдать совсем не интересно, — и краем глаза с удовольствием ловит досаду на его лице. Хотя на самом деле, других вариантов и нет: ей просто нужно ещё кое-что подготовить. И когда он выходит из ванной, ещё обнажённый, с влажной и тёплой от воды кожей, с потемневше мокрыми расплетёнными волосами, — Кассандра, тоже так и не одевшись, уже ждёт его у двери; и без слов, подавшись навстречу, прислоняет к его глазам повязку. Он не возражает — лишь вздрагивает слегка, когда её пальцы, завязывая узел, неосторожно тянут за спутанные пряди. Она целует его в губы — коротко, но с силой; цепко сжимает его руку в своей, переплетя пальцы, и ведёт за собой. Широкая двуспальная кровать принцессы им сегодня не подойдёт; так что Кассандра сразу идёт в комнату прислуги — где рядком стоят недорогие, практичные узкие кровати. На одну из них она укладывает Гектора — и сама при этом незаметно оказывается сверху, плотно прижатой к его телу, и он впивается ногтями ей в спину, чуть ниже талии, и изрядных усилий — особенно волевых — стоит из этого плена освободиться. — Эй, да какого чёрта… — раздражённо тянет он, когда она отстраняется. Она почти что упивается этим моментом: — О, так что ты там говорил про выдержку? И его руки тут же соскальзывают вниз. Поднявшись, она достаёт из тумбочки заранее заготовленные тёмно-бордовые ленты, нагло позаимствованные из королевского шкафа. Чёрт разберёт, зачем они обычно нужны — заплетать косы, завязывать кокетливые бантики на платьях или ещё чего вроде; всю эту дамско-придворную дребедень Кассандра радостно выкинула из головы, едва представилась возможность. Но зато хорошо знает, для чего они, широкие, гладкие, смогут пригодиться сейчас. Гектор легко поддаётся, когда она берёт его руку. Почувствовав ленту у запястья, он распалённо, резко, на горячем выдохе усмехается: — О… Так ты хочешь на мне отыграться, так? — Конечно, — она крепко привязывает руку к столбику кровати. — Ты сомневался? — Нет. Вот только я тебя не связывал. — Н-ну… а я в твоей выдержке совсем не уверена, — фыркает она, переходя ко второй руке, будто случайно склоняясь так, чтобы мазнуть сосками по его коже. — Так что свяжу лучше. На всякий случай. Он молчит, что её, признаться, огорчает немножко; только когда она переходит к ногам, обхватывая лентой его щиколотку, выдыхает негромко: — О, даже так… — с такой неповторимой насмешкой, что она не находится, что ответить. Но в груди вспыхивает сильнее желание поскорей отыграться; и с узлами она заканчивает споро, не тратя времени на словесные пикировки и дразнящую медленность. И… чёрт. Глядя на него такого, связанного по рукам и ногам, на его сильное поджарое тело, распластанное по кровати, — она вспоминает, как когда-то, недавно ещё познакомившись, они выходили на поединки. Как смотрела она тогда на это тело, втайне любуясь, и со смутной завистью думала о том, насколько он умел и ловок; и, быть может, уже тогда, сама себе не сознаваясь, подмечала ещё и то, как он красив; но и предположить не могла, конечно, что когда-нибудь будет вот так… Тут уже ей самой не хватает выдержки. Она склоняется к нему рывком, и понимая прекрасно, как возбуждены они оба, не тратит времени на лёгкие дразнящие ласки — хотя, быть может, из соображений мести это и было бы самое то. Она кладёт руки ему на плечи, впивается ногтями в кожу, и он тут же подаётся ей навстречу грудью; она безжалостно, с силой прикусывает соски, захватывая их неглубоко, самой чувствительной частью, чтобы укус был особенно болезненным, и… — О, да тебе это нравится, — хрипло, с совершенно непередаваемой интонацией выдыхает он. — Нравится, верно? То, как я лежу перед тобой… весь такой бессильный… — он ощутимо вздрагивает от нового укуса, — то, как ты можешь делать со мной что хочешь… Чёрт. Даже сейчас, связанный, ослеплённый, — он по-прежнему её дразнит. По-прежнему ведёт себя так, будто совсем, совсем не ясно, кто здесь хозяин ситуации, — но кое-какие мысли на этот счёт у него имеются. Кассандра зло приподнимает голову, при этом ногти глубже вонзая ему в кожу: — Чёрт, да ты можешь хоть сейчас заткнуться и побыть нормальным рабом? — О, а что такого? Стыдишься того, насколько тебе всё это сносит башню?.. На его лице — фантастическая усмешка, совершенно пьяная, безумная; и Кассандра не знает, что распаляет её сильнее — это или его дерзкие хриплые слова. Так или иначе, башню ей действительно сносит. И ту дорожку, от солнечного сплетения вниз, что в дешёвых романах рисуют иногда поцелуями, — она ожесточённо прокладывает укусами, оставляя неровные отметины с розовеющей сердцевиной, с наслаждением чувствуя, как Гектор вздрагивает каждый раз, и опускаясь ниже. — О, слушай, мне правда жаль, что я тебя не вижу. Представляю, какая ты сейчас возбуждённая… как себя не контролируешь, как… Насчёт себя не контролируешь — был уж точно запрещённый приём. Она оставляет пару отчётливых, сильных, злых укусов, темнеющих багрово-синеватыми пунктирами, — там, где кожа особенно тонкая, непривычно светлая для него. И после — движется тоже грубо, резко, без всяких нежностей, порой давая зубам чуть больше воли, чем следует, и прокатывая по горлу отрывистый рык. Гектору, впрочем, это определённо нравится: его фразы становятся сбивчивыми и рваными, постепенно сплетаясь с путаными просьбами не прекращать, затем и вовсе превращаясь в стоны… Но в одном он прав — возбуждает её это до безумия, до исступления, до полнейшей утраты контроля. Так, что когда во рту расцветает наконец вожделенно сладкая горечь, когда Гектор, прерывисто дыша, лишается, кажется, на пару секунд возможности вообще что-либо сказать, — она выпрямляется рывком, и ощущает, как между ног всё налито горячей тяжестью, а бёдра отчаянно сводит от желания. И сама, кажется, требовательно стонет, когда тянется к его рукам, уверенная, что заставит его что-то с этим сделать, хотя и не зная ещё, что; и коснувшись ленты на запястье, замирает, когда он выдыхает вдруг: — Подожди… Не нужно… Мы ещё не закончили. — Ты издеваешься? — и это больше похоже на стон, чем на вопрос; чёрт. А он опять выгибает влажные, искусанные, раскрасневшиеся губы в усмешке: — Ты ведь… сама хотела, чтоб я заткнулся? Только в этот момент она понимает, что он предлагает. И — определённо, не в том сейчас состоянии, чтобы отказаться.

***

Они едва потом заставляют себя перебраться в комнату принцессы — а не остаться на узкой, явно односпальной кровати. Хотя и там ложатся, тоже тесно обнявшись; и лениво обмениваются ласками, не намереваясь продолжать — просто любуясь телами друг друга, с усталыми улыбками глядя в глаза. И на тревогу сил уже не хватает. Чисто физически. Еле хватает хотя бы на то, чтобы скользнуть в циан, сплестись там волями, застыть ненадолго и выплыть наружу; так что вопрос с приказом — отпадает сам собой. Кассандра засыпает незаметно, легко и спокойно. И тогда липкий страх наконец берёт верх — постепенно, шажками отвоёвывая своё. Во сне, поначалу блаженно пустом, появляется сперва Огинус Чёрный; затем Эдмунд — свирепый и безумный, порабощённый Опалом; и после — кто-то древний, могучий, тёмный, во много раз превосходящий своей силой… Кассандра просыпается резко, рывком, спасаясь; и Гектор рядом тут же распахивает глаза — циановые огни в темноте хорошо заметны. Они встречаются взглядами, и он не говорит ничего — только плотнее кладёт ей руку на спину, притягивает к себе, заставляя упереться лбом ему в грудь, и едва касаясь губами, целует в макушку. В другое время Кассандра сочла бы, что выглядит сейчас слабой, — но сейчас об этом не думает; честно старается вообще ни о чём не думать — и вскоре, слушая мерное стучание сердца Гектора, погружается обратно в неспокойный сон. Чтобы вырваться оттуда опять — толком не запомнив, почему; она, вероятно, дёргается — если Гектор снова глядит на неё в упор, будто и не спал. Или, быть может, и вправду не спал; или проснулся первым — и это она почуяла его тревогу. — Всё в порядке? — шёпотом спрашивает она. — Ну нет, разумеется, — им обоим непривычно что отвечать вот так, что подобный ответ слышать; но его неловкая улыбка знаменует всю абсурдность самого вопроса. И они засыпают опять и просыпаются снова. И так проводят всю ночь, то ныряя в сон, то выныривая обратно — кажется, почти одновременно, так, что и не понять, кто первый. Или, быть может, на деле она и вовсе не спит — или он, или они оба; или — она спит так тяжело и крепко, что не может понять, что всё это только снится. Реальность плавится, искажаясь, горячо и смутно, и реальной не кажется совсем. Так или иначе, в какой-то момент, прижимаясь к груди Гектора, Кассандра ловит себя на том, что не хочет обратно. Не хочет разрывать этот драгоценный контакт, длящийся, быть может, последние часы — предательская, ненужная мысль, заглушить которую не удаётся. Не хочет тратить время на бултыхания в сонной дурноте, пронизанные тревогой; но — умом понимает, что нужно набраться сил, которых они оба истратили сегодня в избытке. И засыпает опять. И просыпается снова. И натыкается взглядом на циановый свет. Гектор отчего-то улыбается — мимолётно и грустно; они будто связаны сейчас невидимой нитью, и не говорят почти ничего, и в то же время прекрасно понимают друг друга. Хотя… возможно, в какой-то момент Кассандра произносит всё же что-то важное, неуместно откровенное, совершенно лишнее сейчас, хотя и искреннее до последнего выдоха. И Гектор, возможно, отвечает ей тем же. Возможно. В конце концов, она даже не уверена до конца, что им всё это не снится.