Если муж оказался вдруг...

Вокруг была тьма. Странно, я надеялась увидеть свет. И кого-нибудь, кто встретит мою душу, покинувшую истерзанное тело. Тело! Я вдруг с ужасом осознала, что ощущаю свое тело! Оно больше не болело, поэтому я и не поняла сразу, что жива! Жива! Боги, только не это! Прислушалась к ощущениям. Боли не было и следа, наоборот, тело наполняла какая-то легкость и теплота. Вокруг тихо. Я решилась и открыла глаза. Оказалось, что я лежу в кровати, плотно укутанная одеялом, а рядом в кресле сидит какая-то женщина и пристально смотрит на меня. - Доброго утра, госпожа! – произнесла она и зазвонила в колокольчик. - Желаете чего-нибудь? Попить, может, покушать? Не успела она договорить, как в комнату ворвался мой несостоявшийся вдовец. Гневное выражение его лица не оставляло сомнений в том, что я поплачусь за свой поступок. - Тара, выйди! – бросил он сиделке, и она мгновенно исчезла за дверью. - Ну и что это было? – он не кричал, нет. Его голос вообще не отражал никаких эмоций. Ровный, даже тихий, но от этой беспристрастности становилось жутко. Я вдруг впервые осознала, что мой муж – Первый Меч, а по совместительству и Первый Палач королевства, что за его плечами тысячи смертей, а руки его даже не по локоть - по плечи в крови. Он скрестил руки на груди и принялся мерить комнату тяжёлыми шагами: - Как ты, неблагодарная тварь, посмела сотворить такое? – он посмотрел мне в глаза, и я оцепенела. - Я сделал для твоей семьи то, что ни сделал бы никто другой! Я хотел быть честен и добр с тобой! За что ты пыталась так опозорить меня? Решила убить себя, чтобы слухи о том, что Первый Меч – сумасшедший кровожадный ублюдок, наконец нашли своё подтверждение? - он стоял на расстоянии вытянутой руки, и я видела, как его мышцы ходят ходуном под тонким шёлком туники. Взгляд его был полон негодования и злости. Костяшки на руках побелели - с такой силой сжаты были в кулаки тонкие пальцы. - Нет, - прошептала я в негодовании, не зная, как объяснить причины произошедшего. Комок подкатил к горлу, от сознания собственного бессилия. - Что "нет"? Я хотел, чтобы у нас всё получилось! Мне столько хорошего говорили о тебе, что я, дурак, решил - такая умная и спокойная девушка меня поймёт, попытается понять. Что у нас будет если не любовь, то хотя бы взаимопонимание и уважение друг к другу! А что выкинула ты? Я желал дать тебе всё, мечтал иметь хоть одного человека, которому можно доверять! Но вижу, что ты на это не способна. Отныне ты больше никогда не останешься наедине, даже в туалет будешь ходить с горничной. Тара будет присматривать за тобой. Я буду посещать тебя по возможности часто, пока не забеременеешь. Я тайком бросила взгляд на свои руки, но он это заметил и со злорадной какой-то усмешкой произнёс, любуясь моим замешательством: - Не ищи, их нет. Я подняла на него глаза, надеясь получить ответ на невысказанный вопрос. - Шрамов на запястьях нет. Я лечил тебя магией и сразу убрал рубцы. И не вздумай кому-нибудь об этом рассказывать, - он договорил, как-то странно передернул плечами и ушел, впустив в комнату Тару, ожидавшую за дверью. Он не соврал. Она стала моей тенью. В течение трёх следующих дней я не видела Аиторо. Меня не выпускали из комнаты, ставшей мне тюрьмой. Еду приносили три раза в день. Обращение прислуги было уважительным, но холодным. Днём я мучилась от безделья, а по ночам дрожала под пуховым одеялом. От каждого шороха, каждого хлопка, каждого шага в коридоре – мороз пробирал до костей. Я до жути боялась повторения брачной ночи, неизбежного для меня теперь. Вечером третьего дня он пришёл. Моя стражница тут же выпорхнула за дверь, оставив нас вдвоем. - Ну и чего ты таращишься на меня, будто я самое страшное зло? – прохрипел он каким-то чужим, севшим голосом. - Раздевайся давай! У меня очень мало времени! Я задрожала всем телом, но ослушаться не посмела. Пытаясь совладать с отнявшимися руками, начала расстёгивать платье, но получалось плохо. - Боги, да что ты там копаешься! – он подскочил ко мне и, завалив на кровать, задрал юбки, под которыми, по его приказу, не было белья, кроме шёлковых чулок. Я приготовилась к худшему, но ощутила лишь лёгкие поглаживания. Он проводил руками от щиколоток до ягодиц и обратно, его тёплые ладони порхали от резинки чулок до пальчиков, едва касаясь кожи. Я невольно расслабилась. Супруг склонился надо мной, и я увидела его глаза. В них не было жестокости, не было ненависти или агрессии, там плескалась боль и тоска. Мне стало жаль его, и когда он припал к моим губам в поцелуе, я не отшатнулась. Не помню, как мои руки оказались на его плечах, а он начал губами и языком ласкать мою грудь, освобождённую наконец из платья. Внизу живота вдруг заломило. Неизвестное прежде чувство нахлынуло и отвлекло тело от страха и дрожи. Когда его рука легла мне на лобок, я разрывалась между желанием бежать и остаться. Лёгкие, массирующие движения ослабили ломоту, породив иное, не менее дикое для меня чувство – желание более интимных ласк. В движениях Аиторо не было агрессии, не было того напора, с которым он брал меня в первую нашу ночь. Он двигался словно в полусне. Его поцелуи были скорее данью процессу, нежели всплеском страсти, а ласки были такие размеренные и замедленные, что страх мой уступил место если не желанию, то интересу. И когда он овладел мной в полной мере, придерживая за разведённые бёдра, я не сопротивлялась. Боли не было. Не могу сказать, что мне было приятно, но и прежних страданий я не испытывала. Он как и прежде сделал несколько стремительных движений бёдрами, пытаясь проникнуть своей возбуждённой частью как можно глубже в моё, уже увлажнившееся, лоно, а потом, видимо, удовлетворившись результатом, перешел на привычный ритм: вперёд-назад. Я терпела, закусив губу. Терпела не столько физические мучения - их почти не было - сколько душевные. Этот мужчина, чужой мне, может прийти, когда захочет, и сделать со мной всё, что ему вздумается, взять любым способом и в любой позе, а у меня нет права возразить ему. Моё сопротивление едва ли остановит его, скорее, наоборот, ещё больше распалит азарт и заставит причинить мне боль. Ритм его движений ускорился, пальцы сомкнулись на моих запястьях, несколько глубоких вздохов и жёстких толчков, вызванных, очевидно, желанием погрузить свой разгоряченный орган как можно глубже, что, по-видимому, доставляло немало удовольствия. Вновь меня заполнила обжигающая влага его естества, а муж прилёг рядом со мной, поглаживая края ещё трепещущего и разгорячённого его напором лона. От этой ласки органы мои, и так объятые жаром, вспыхнули с новой силой, и я невольно передёрнула ногами. Аиторо приподнялся на подушках и пристально посмотрел на меня. Руки же его перешли к более активным действиям. Он начал одной рукой слегка пощипывать края моего естества, а другой ласкать его, постепенно проникая всё глубже. Неторопливо, но настойчиво раздвигая пальцами то, чего прежде касался лишь тем, что сама природа создала для этого. Мысли, сомнения, страхи – всё исчезло, оставив только желание. Желание, чтобы он не останавливался. Я шире раздвинула ноги, приглашая его, боясь, что он прекратит эту сладкую пытку. Впервые я была согласна отдаться ему сама. И он понял это. Ласка стала настойчивой, стон наслаждения вырвался из моей груди, а когда он неожиданным и мощным движением погрузил в меня несколько пальцев, я застонала в голос и впервые ощутила во всем теле судорогу не боли, но удовольствия. Ноги мои задрожали, а лоно наполнила уже не его, а моя влага естества.