2
20 августа 2020 г. в 17:39
Выслушав в подробностях уже давно запущенный в действие план, который, словно телега без лошади, катился вниз с горы, и убедившись, что с делами на сегодня покончено, Кнуд отправился в отведенную для него комнату. В движениях его сквозила усталость, но, сопротивляясь сладкому желанию лечь на кровать, он зажег свечу, пару секунд всматриваясь в дрожащий огонь, встал на колени и скрестил руки, сжимая в ладонях крест.
С каждым днем Кнуд молился все реже. Каждый божий день совершая один и тот же грех, не чувствуя и доли раскаяния, он не мог позволить себе просить прощения Господа. Чёрная вязкая бездна утягивала все глубже, заставляла забыться, с первыми лучами солнца дарила призрачную надежду и вмиг разрушала, тихонечко, чтобы не разбудить, ускользая вон.
Снаружи скрипнула половица, и дверь открылась. Кнуд узнал его по шагам и привычке не стучать. Мысли выбило из головы, в висках застучало от осознания скорой близости.
Торфинн молча, пытаясь не издавать лишнего шума, потоптался позади и, не желая мешать, устроился на матрасе, не осознавая, что все напрасно. Послышался стук скинутых об пол ботинок, а следом – наверняка рубахи. В голове принца зияла бездна, в которую проваливались все его попытки обратиться к Богу. Сделав над собой усилие, чтобы тут же не подскочить, Кнуд выдержал недолго. Обернувшись, он поднялся:
– Вернулся?
Торфинн безучастно кивнул: значит, не был охоч до разговоров. Впрочем, он никогда много не болтал и будто бы черствел в последние дни, но все равно приходил бог знает почему.
Вздохнув, Кнуд сделал пару уверенных шагов и остановился прямо напротив Торфинна. Тот не смотрел на него. Он был заметно напряжен, и принц совершенно точно знал почему. Он чувствовал, что предстоящий бой с Аскеладдом не сулит ничего хорошего. Впрочем, не стоило и пытаться отговаривать безбожных варваров. Как-то Кнуд рискнул, но наткнулся лишь на хмурый взгляд и кислую мину. А уж после попыток проповеди «возлюби врага своего» Торфинн и вовсе поднял примерного христианина на смех:
– Возлюблю, возлюблю… после того, как хорошенько выпотрошу.
Этим не закончилось, потому что Кнуд имел глупость заикнуться про подставленную щеку. И что ж? Пришлось доказывать на натуре. Правда, щеку, как неудачную аллегорию, заменили на пятую точку. С тех пор принц зарекся играть в подобные игры и думать дважды, посвящая не на шутку раззадоренного Торфинна в библейские постулаты. Кроме того, пусть Кнуду и удалось поднять голову, расправить плечи и взять на себя ответственность за водружённый с рождения венец, перед лицом собственной бездны он терялся, млел и превращался в ту самую принцессу, которой был долгие годы, осторожную и ведомую.
Вот и теперь, когда Торфинн обхватил его талию, Кнуд, зарывшись в соломенных чуть влажных после купания волосах, готов был сгореть от стыда, но никак не отстранится, не прекратить пытку. Краснея и дрожа, он готов был пасть на колени как секунду назад, лишь бы попросили. Щеки алели, сердце, зная всё наперёд, предательски громко забилось, не оставляя мысли о неправильности, о грешности или благоразумии. Когда ты зашел так далеко, поворачивать назад не пристало, и пусть это не было конечной целью или целью вообще, но чувство верности выбранного пути захлестывало волной, унося с собой все крохи здравого рассудка.
– Я ведь не девушка… – говорил Кнуд вначале.
– Поцелуй меня, – твердо говорит он теперь.
Торфинн поднимает голову, глядя волком, откидывается на локтях назад и продвигается вглубь кровати, его взгляд тёплый, губы растянуты в усмешке, а руки раскинуты в приглашающем жесте. Плавным движением взобравшись на Торфинна, нависая над ним и переплетая ноги, Кнуд заправляет выбившуюся из хвоста прядь за ухо и принимается ждать с абсолютно недовольным выражением на лице. Глядя на него, надувшегося словно подгоняемый ветром парус, Торфинн не спешит с исполнением столь явного приказа:
– Отчего же принцесса так сердита? – он кладёт руку на талию Кнуда, крепче прижимая его к себе, невесомо касается щеки, чуть надавливает большим пальцем на губы и легким движением распускает волосы.
Принц, строя обиженного и угнетенного, было и попытался вырваться из хватки, но несерьезно так, совсем легонечко сопротивляясь.
– Ну, ну, вы так расстроились, что решили покинуть меня? – по правилам игры принимается увещевать Торфинн, и тяжелые мысли, преследующие его весь день, уступают место томительному ожиданию.
– Ты совсем меня не слушаешься, – отведя взгляд, продолжает Кнуд.
– Ах, Ваше Высочество, я готов выполнить любой Ваш приказ, – нежно берет его лицо в ладони Торфинн. – Ваш слуга глух на оба уха, повторите-ка еще раз.
– Дурак… – выдыхает принц, и в следующую секунду чувствует тёплое, легкое прикосновение губ, мягких, чуть потрескавшихся из-за мороза и привычки кусать.
Он рефлекторно приоткрывает рот, и Торфинн ласково углубляет поцелуй. Они переваливаются на бок, запутавшись руками, ногами, переплетая языки, не в состоянии оторваться от сладостной пытки, пробравшейся под ребра и бьющей прямо по сердцу.
Сознание отключается, оставляя место тягучей страсти, пожирающим пламенем охватывающей все существо.
Горячо, сладко, невыносимо.
Торфинн наваливается сверху, подминая принца под себя, и, скользнув под его одежду, принимается оглаживать молочную кожу.
– Так не пойдет, Ваше Высочество, – оторвавшись лишь на секунду, чтобы вновь научиться дышать, на выдохе говорит Торфинн, стягивая с несопротивляющегося юноши одежду, и вдруг застывает, глядя на него, невыносимо красивого, открытого и совсем беззащитного.
От поцелуя его губы раскраснелись, выглядя особенно яркими, до крови красными. Лицо пылает, мутный взгляд, наполненный желанием, прожигает насквозь.
И Торфинн очарован.
Его будто Один проклял, а, может быть, и сам Кнуд, так самозабвенно молившийся своему Богу. Или дело вовсе не в проклятии, и принц – его награда и испытание, дарованные, шут знает за что, единовременно.
– Вот оно что, – шепчет Торфинн, проводя рукой по длинным разметавшимся волосам, отчего-то улыбается, искренне, по-детски, вновь приникает к желанным губам и окончательно отпускает себя, удовлетворенный внезапным осознанием.
Кнуд, скрестив руки, обнимает его за шею, прижимается.
Ближе, ближе…
Торфинн касается нежно, грубо, невесомо и ощутимо, движется ниже, ласкает, горячит и обжигает. Кнуд полузадушено стонет, цепляется за широкую спину, царапает, обвивается змей, тычется кроваво-красными губами, целует, отзываясь на каждое прикосновение, стараясь ответить больше, жарче, гнётся, глубоко и прерывисто дышит.
Торфинн смотрит довольным котом прямо в глаза и, отвлёкшись на секунду, свободно проникает внутрь. Больно, пусть Кнуд и подготовился, и до того стыдно, что хочется спрятаться, закрыть ладонями лицо, но ему не позволяют, утешая. Посмотреть на Торфинна – страшнее гнева божьего, но Кнуд смотрит, проваливаясь в темную бездну и, цепляясь за простыни, сдается.
Боль и наслаждение обволакивают, смешиваются, прорастая в огненный цветок.
Торфинн отрывает руки принца, закидывает на себя, вынуждая к объятьям, и Кнуд, скрещивая на его пояснице щиколотки, держится за хрупкую нить, связывающую с реальным миром, льнет ближе и толкается навстречу, когда с уст срывается имя.
Кнуд еще не знает, но он снова не помолится с утра, не попросит прощения, потому что ему не жаль, потому что с ними все в порядке, потому что Торфинн будет рядом, прячась под одеялом от ярких лучей просыпающегося солнца.