ностальгическая терапия

chvrches — forever

Дуновение далекого морского бриза подхватывает легкую атласную рубашку, осторожно перебирает волосы на темной макушке, пряди которой отливают медным свечением, и целует кожу свежими солоноватыми прикосновениями. Послеполуденное солнце — мягкое и нежное — не обжигает кожу, а лишь ласкает теплом, обливает золотом. Легкая испарина на лбу отблескивает крохотными солнечными зайчиками. Донхек плетется вдоль тихой улочки: он знает каждый ее закоулок, каждый тихий уголок и каждого жителя в каждом-каждом доме. Хотя, если хорошенько подумать, Хек очень даже неплохо помнит большинство жителей их городка — их-то совсем несложно пересчитать на пальцах. Наверное, этот тот самый город, о котором пишут, что в них никогда и ничего не происходит, что могло бы завлечь туриста или любую другую заблудшую душу. Здесь жить — все равно, что обитать на самом краю мира. Но, честно говоря, спустя уже столь долгое время Донхек готов признать, что это самое лучшее место на земле, хотя раньше искренне ненавидел его всей своей душой. Как иронично. Сандалии тихонько шлепают по раскаленной за день земле, сам Хек щурится от все еще яркого солнца, прикрывая ладонью глаза, — под веками в тот же миг начинают танцевать ослепляющие радужные узоры. Еще издалека он улавливает звук разбивающихся о берег волн, и от столь родного чувства свободы, внутри у него что-то вздрагивает. Сам он чувствует, как ноги сами несут его в сторону безлюдного пляжа еще быстрее — и вот он уже беспечно бежит туда вприпрыжку мимо небольших необитаемых домов, опустевшего парка и крохотного магазина, в котором разливают прохладную газировку с сиропом. Еще очень часто его владелец ставит пластинки каких-то зарубежных артистов и неумело пританцовывает, стоя за кассой, подпевая на ломаном английском. Спустя пару минут ходьбы, Донхека встречает безграничное море, сияющее синевой. Его сердце заходится в бешеном ритме от одного лишь вида, по всему телу проходятся мурашки, когда изнеженных стоп касается теплый песок. Хеку хочется беззаботно смеяться от странных чувств, которые заполняют ему грудь: они теплые, они сладкие, они столь знакомые, что даже не нужно к ним прислушиваться, чтобы понять, что вот Донхек, наконец, дома. Пока ноги вязнут в песке, Хек стягивает с себя рубашку, прилипшую к телу, кидает ее прямо на песок, сбрасывает сандалии рядышком и нетерпеливо идет к воде. Он вдыхает запах всей грудью, и чувствует этот солоноватый аромат, который ни с чем другим спутать невозможно — точно не Донхеку. Как только его стоп касается прохладная вода, он весь вздрагивает и почти хихикает, а после делает шаг навстречу водной глади — вот море уже касается его лодыжек; еще пара шагов — и она достигает коленок; еще десяток-другой, и вода касается его груди. Хек торопливо ныряет под воду с головой: она обволакивает его целиком, щекочет кожу, шумит в ушах — делает Донхека счастливым. Он выныривает и неожиданно для самого себя радостно смеется, вновь погружаясь под воду, а потом вновь и вновь, чувствуя, как внутри него, несмотря на свежесть, разливается родное тепло. На влажное тело липнет песок, поэтому Донхек, отчаявшийся стряхивать его с тела, валится спиной прямо на землю. Теперь он весь оказывается облепленный желтовато-белесым песком, освеженный морем и вновь согретый горячим солнцем. Хек теряет счет времени, лежа вот так, наблюдая за синим небом, за постепенно плывущим к горизонту солнцем и спокойной водной гладью. Ладонями он перебирает песок и изредка попадающуюся гальку, ворочает нагретые за день камушки в руках, а после кидает их в море, смотря, как они отскакивают от поверхности несколько раз, прежде чем потонуть в морских глубинах. Раньше Донхек любил играть с друзьями на спор, у кого камушек отскочит от воды больше раз. Тот, кто проигрывал, должен был купить всем мороженое — не сложно догадаться, что Хек чаще всего был проигравшим, но несмотря на это все равно любил это чувство азарта, разливающийся смех и ту беззаботность, которая царила в его крохотном мире, который не существовал за пределами их маленького города. На самом деле — до сих пор любит. Донхеку становится печально от того, как быстро порой забываются даже самые важные события, стираются подобно написанным карандашом строкам стихов на пожелтевшей бумаге и остаются на задворках сознания ощущением ностальгии. Но сейчас он рад тому, что вновь может нежиться в лучах привычного теплого солнца, бродить у кромки воды босыми ногами и строить песочные замки на безлюдном пляже. От этого одиночества Хеку становится немного не по себе, но за свою жизнь он так с ним сроднился, что оно не кажется чем-то необычным или неправильным — скорее вечным спутником. Донхек ладонями выравнивает песчаные башни, строит высокие стены вокруг замка, выкладывает узоры из ракушек, гальки и крохотных обтесанных кусочков стекла: синих, зеленых, золотистых и прозрачных, сверкающих драгоценными камнями в искрах света. Время летит быстро, и Хек даже не успевает заметить, как солнце уже прячется за горизонтом, тонет огненным шаром в море: кажется, вот-вот оно соприкоснется с водной гладью, иссушит бесконечно огромное море и само потухнет навечно. Донхек смотрит на пылающий алыми, пурпурными и золотыми красками закат и не может поверить в то, что он вновь тут — дома. После стольких лет — вновь в свои семнадцать. — Привет, — не режет тишину, а дополняет ее. Донхек от неожиданного приветствия слегка вздрагивает, и оборачивается, встречаясь с пронзительно родным взглядом. Темные глаза устремлены прямо на Хека — не на догорающее солнце, не на плещущееся в алых лучах море и не на замок, смываемый волнами, а точно на донхеково лицо. От этого взгляда в нем в один миг что-то ломается и вновь оживает, словно бы до этого момента все в своей жизни он делал не так, и ровно в этот миг у него появился второй шанс, который упустить он не имеет права. Донхек смущенно улыбается, отводя взгляд обратно на закат, и произносит тихое, сливающееся с мелодией вечера: — Давно не виделись, Минхен. Тот лишь ухмыляется и медленно шагает ближе к Хеку, чтобы сесть рядом на теплый песок и смотреть куда-то вдаль, словно бы они вовсе не соскучились друг по другу, словно бы все эти годы не думали друг о друге изо дня в день, словно бы ни о чем не жалеют. Словно бы время повернуло свой ход вспять, и у них снова есть целая вечность впереди. Но что такое вечность? Смотреть в чужие глаза и тонуть в них от бессилия? Чувствовать разбивающееся сердце в груди? Смотреть на закат и притворяться, что все замечательно? Тишина, повисшая между ними, не пронзительная — она наполнена шумом моря, отдаленными криками чаек и музыкой прячущегося солнца: такая бывает редко-редко и только в этом крохотном городе на самом краю мира. Она похожа на пение цикад, шум крон деревьев под дуновением легкого летнего ветра, взрывы сверхновых и тихий стук капель дождя, разбивающихся о стекла. — Ты скучал? — вырывается неуверенным вздохом из минхеновых уст. Донхек не в силах ответить — пока — лишь смотрит на него, на изученные вдоль и поперек черты лица, темные-темные глаза и невольно вспоминает все ошибки, которые осели сажей в воспоминаниях, которые и по сей день оживают лепестками полевых цветов, шумом моря и горящими закатами. — Невыносимо. Минхен мягко улыбается, глядя на расстояние между их ладонями, расположившимися на песке, — всего-то несколько жалких сантиметров. Но за это время разлуки они стали такими далекими и незнакомыми, что даже это расстояние в пару десятков миллиметров кажется невероятно далеким, непересекаемым — бесконечностью, сравнимой лишь с размерами самой Вселенной. Донхеку бы хотелось сократить дистанцию, вновь почувствовать на коже горячее дыхание и ощутить родной аромат, но что-то его останавливает, заставляет застыть на месте — может быть, страх, а может, что-то еще — непередаваемое, застывшее комом в горле. Сожаления? Солнечный огненный шар окончательно тонет в море, и оно не высыхает: вместо этого небо раскрашивается в бархатные фиолетовые, розовые и синие краски, которые на водной ряби играют радужными отблесками. Все происходящее так знакомо и потому пробуждает в душе Донхека что-то теплое и приятное — необъяснимое родное чувство в том месте, где бьется горячее сердце. — Думал обо мне? — вновь вопрос в пустоту. «Каждый божий день, каждую минуту, каждый миг моей жизни». — Еще спрашиваешь, — улыбается Хек и оборачивается, наконец, на Минхена, ласково взглядывая. Они так сильно друг по другу соскучились, так изголодались по вечерам у моря, разговорам, в которых они понимают друг друга на полуслове. Честно говоря, Донхек и не думал, что когда-либо вновь увидит Минхена. Но ведь судьба бывает так непредсказуема, правда?