Фиолетовые небеса

— Это будет быстро. Ничего не бойся. Килгор сейчас похож на робота. На Скайнет, который восстал, воплотился в графеновую плоть и погрузился в депрессию, в апатию и экзистенциальный кризис, в подсознательное препарирование своей личности и принятие необоснованности собственного бытия. Эммерих как пришибленный стоял напротив пришельца долговязой белой вешалкой, глядя из-под отросших, лезущих в глаза лохм. Медово-русые кудри отросли почти до плеч. Приводить их в порядок не было ни желания, ни смысла. Эм даже бриться бы перестал, если бы какая-то программа в санитарной капсуле не скоблила его каждый раз сама. Скорбный умай водрузил на плечи парня странную серебряную пектораль, легонько мазнув когтями по беззащитной шее. Не украшение, а что-то архаично-громоздкое. Оно весило добрый килограмм и спускалось вниз по груди и спине парой узорчатых клиньев. — Ритс и Тех тоже там будут? — интересуется осторожно, чтобы нарушить молчание. Немаловажный вопрос. Эм, конечно, хотел их увидеть, но не при таких обстоятельствах. Ритуал самоубийства — определенно не лучшее место для рандеву. Особенно когда речь идет о тех, кто косвенно подтолкнул сестру Килгора к церемонии. — Нет. Только Сэфар. Котари будет неприятно видеть в последние мгновения лицо убийцы Мартаба. Именно в такие моменты Эммерих особенно остро понимал, насколько сильно отличаются их культуры, миры, восприятие жизни и смерти. В голосе Килгора не было ни крупицы ненависти к убийце своего родственника. К Теху, который, защищая Эммериха, отнял вместе с жизнью Мартаба и жизнь его сестры. Из коммандера сочились лишь граничащие с кататонией усталость и тоска. Усталость, тоска, предчувствие боли. Уже привычные и знакомые. Все это окутывало Килгора плотным облаком. Словно приторно-горькие духи, ядовитые и въедающиеся в кожу. Умай нажал на центральную секцию своей пекторали, и его окутал свет. Длинные струящиеся занавеси опали до самого пола, слабо опалесцировали, медленно колыхались в такт дыханию пришельца. Коммандер проделал то же с нагрудником Эма. И он оделся в сияние, как ветхозаветный ангел. Рыжевато-русые крупные кудри и чайные глаза, похожие на пару истертых золотых монеток, очень шли этому образу. Как и полное тоски, сломленное выражение. Эммерих потянулся к лицу пришельца. Интуитивно. Почти привычно уже. Ведомый простым желанием утешить. Широкоскулое, так похожее на человеческое, оно было уже знакомо до последней линии и таило неуловимую инаковость рубленых чертах из пепла и расплавленного свинца. — Мне жаль, — шепчет на выдохе. Чистая правда. Искренне. И поцелуй, как милостыня в щербатую миску для подаяний, брошен не глядя. Если Килгору так легче, то пусть. Эммериху уже почти все равно. Сэм бросал звенящую мелочь в жестянку престарелой кармелитки на ступенях старой кирхи. Рассказывал потом при встрече о её странном выражении лица Эммериху. Сэм брал его близость без спроса, оглушительно искренне и открыто. Килгор свое выманивает шантажом и мягким давлением. Так, должно быть, себя чувствуют животные, которых дрессируют. Эммерих милостыню своей нежности подаёт сухими губами по приоткрытому горячему рту умая. Ладонями — на тыльную сторону шеи, где под прикрытием длинных, унизанных металлическими кольцами хи кожа еще горячее. Килгор наклоняется к нему, так знакомо тычется кончиком языка в губы. «Впусти-впусти меня!», почти как Скидроу стучал тогда в окно. Только от соприкосновения с Килгором не становится плохо. Его любовь пробирается внутрь глубже нечеловечески длинного языка, глубже болезненного выдоха, который проскальзывает по трахее Эма, сыплется вниз, как горсть раскаленных в костре инопланетных легких камней, изо рта Килгора, по ребристому туннелю глотки, чтобы окутать призрачной взвесью сердечный мешок и прожечь его насквозь. — Пошли. Пора. Коммандер отстраняется первым, но рук не убирает. Всё ещё придерживает за плечи. Свет накидки огибает массивные серые кисти с чёрными когтями монстра из дешёвых ужастиков, пропуская руки сквозь завесу к жилистому телу человека. Эммерих не был ни низкорослым, ни хрупким. Обычный парень, привыкший таскать тяжелые снасти на отцовском барке с детства. Но рядом с огромным пришельцем себя трудно чувствовать мужественным или хотя бы нормальным. Килгор на голову выше и весит как каменная брыла. — Спасибо, — добавляет умай после паузы. То ли за утешение, то ли за отсутствие попытки избежать страшной церемонии. Может, за то, что Эммерих перестал выворачиваться из-под его рук и шарахаться от любого движения в свою сторону. Человек ко всему привыкает. Хочет он того или нет. — Да, нужно идти, — короткий кивок на мембрану двери, и парень отходит на шаг назад. Медленно. С Киглором рядом лучше не делать резких движений. Тактильный контакт разрывается, как неправильно сросшаяся плоть. Кажется, отпечатки ладоней коммандера остались у Эммериха на плечах, отслоившись от широких ладоней вместе с верхним слоем его эпителия. Они вдвоем ходят над пропастью. Который уже день. Баланс соблюдать все труднее. Эммерих ужасно устал. Умайский флот покинул Солнечную систему и за границей астероидного пояса собрался в какую-то невообразимую громадину. Материнский корабль. Так это называл Килгор. Плывущий в пустоте космоса мир, — хотелось сказать Эммериху, глядя на запись недавнего объединения флота в мегалитический конструкт размером с луну. Корабли поглотил гигантский цветок. Раскрытый, словно пасть умая, впавшего в бешенство, усеянный фистулами-причалами для крейсеров, разрастающийся в космическую пустоту щупами комуникационных каналов, этот гигант потрясал воображение масштабами и никак не напоминал ничего, что способно путешествовать на десятки световых лет космической бездны. Флот соединился, став семенами в огромном, как луна, мясистом бутоне. Котари решила, что именно сейчас ей пришло время умереть, и на незнакомую, ни разу не виденную женщину Эммерих был инстинктивно зол. Почему сейчас? Почему не подождать до прибытия на Уррат? Он не хочет опять смотреть, как кто-то умирает. На этот раз пришлось долго торчать в транспортной капсуле. Обтекаемое светлое зернышко несло их за пределы флагмана, в самую сердцевину Материнского корабля, где в зале церемоний собрались все причастные к клану Мор и Котари в частности. Друзья, соратники в исследовательском деле, просто те, кому она была не безразлична. Килгор стоял, глядя перед собой с пустым лицом. Светящиеся фиолетовые огоньки, не мигая, сияли вхолостую. Котари решила умереть, потому что потеряла свою пару. Килгор постепенно угасал, потому что Эм не собирался становиться его партнёром по размножению. Ему было сложно воспринимать чувства и эмоции умая как что-то равноценное человеческим. Любовь, возникающая из-за совместимости каких-то мозговых волн и зачатков личности, больше напоминала аномалию. Опухоль. Неизлечимую болезнь. Неизлечимую и смертельную. Зал напоминал светящуюся белую сферу. Натянутый по экватору пол. Купол размером с футбольное поле. Лабиринт сплетённых в сложное кружево белых линий, уходящих глубоко в толщу полупрозрачного нечто, над которым выстроились в несколько концентрических кругов молчаливые умаи, умай-тэ и умай-ар. Ждали только их. И Котари. Килгор провел Эммериха сквозь три линии соотечественников. Людей здесь не было. Почти. Только Лиам, молчаливо торчащий у плеча Маара. Он встретился взглядом с Эммерихом и попытался улыбнуться. Получилась гримаса, похожая на отпечаток боли и сожаления одновременно. Эм предпочел не смотреть. Остался стоять там, где его оставил коммандер. В кольце последнего круга, самого маленького, внутрь которого прошел только Килгор. Котари оказалась ослепительно красивой. Бирюзово-голубоватая кожа, утонченные черты, яркие, как граненые стекляшки, глаза. Она была ниже Килгора на голову и шагала так плавно, словно они собирались танцевать в тройном оцеплении молчаливых собратьев. Эммерих смотрел. Как спокойно она идёт к своему палачу. Как протягивает к нему руки, переплетая тонкие бирюзовые пальцы с темно-серыми. Все присутствующие склонили головы и закрыли глаза. Все, кроме Эммериха. Он смотрел. Смотрел, как меняются выражения чужеземных лиц, отражая то восторг и радость, то печаль, то счастье. Котари щедро раздаривала свои воспоминания. Самые светлые и самые яркие. Все, что хотела сохранить после своей смерти. Все, что осталось от нее и Мартаба. Только воспоминания. Когда лица пришельцев вокруг вновь пришли в спокойствие, стали безмятежными, словно разглаженный ладонью песок, Килгор выпустил руки сестры и уложил ладони на ее голову. Миг, и гибкое тело повалилось на пол. Его подхватил кто-то из присутствующих умай-ар телекинетической волной, заставляя зависнуть в воздухе, раскинув руки. Плывущая над полом Котари напоминала мираж. Переливалась перламутровыми чешуйками на точечных скулах и костяшках пальцев. Хи клубились облаком драгоценных нитей. Смерть оказалась незаметной и тихой. Не было крови, криков и грязи. Килгор просто выжег мозг сестры в тот самый миг, когда она разрушила свои телепатические щиты. Но для греев произошедшее стало оглушительным. Волна мортидо отбросила все три кольца присутствующих в объятия агонии. Они стояли неподвижно. Кто-то болезненно жмурился. Кого-то трясло. Лиам, наплевав на церемониальную расстановку, обнимал Маара, лихорадочно прочесывая бесцветно-белыми руками короткие, похожие на иголки хи. Эммерих смотрел. На то, как Килгор смотрит на парящую над полупрозрачным полом сестру. На то, как в мутно-льдистом полу по светящимся жилам пробегают вспышки. Он потом сам не мог вспомнить, что его толкнуло вперёд. Любопытство или сострадание? Безумие, скорее всего. Потому что желание разделить ужас убийства и свежее, по живому скальпирующее чувство утраты, может только поехавший психопат. Его объятия не могут никого обмануть. Все присутствующие знают, что пара не принимает коммандера. Все видят, что глаза легендарного первооткрывателя земли все ещё светятся. Но Эммерих упрямо тянет голову Килгора к себе. Отворачивает от трупа Котари и виснет на массивной туше, словно жрущий эмоции паразит. Такими эмоциями можно отравиться. Ими можно пытать. Боль и ужас наслаиваются гидравлическим прессом. Давят и раскатывают. Кажется, Эм вот сейчас услышит, как хрустит его переломанный позвоночник. Лиам его отчитал бы за неумение дозировать и отделять чужие эмоции. Рассказал бы страшную историю о том, как умирают эмпаты от кровоизлияния в мозг. Пожурил бы. Показал бы своим примером, как надо. Но Лиам сейчас занят. А Эм просто хочет, чтобы все это закончилось как можно скорее. Если он сам закончится раньше, это тоже приемлемый вариант. Килгор хрипит и сжимает его в ответных объятиях. Свет их одеяний спутывается, создавая двухголовую химеру. Эммерих чувствует когти на своих лопатках и как Килгор берет мортидо под контроль. Спустя вечность молчания коммандер обходит труп Котари по дуге, уводя за собой Эммериха. Никаких слезливых речей. Никаких обещаний помнить. Они и так растащили память Котари по обрывкам. Они пропустили сквозь себя ее смерть. Тело женщины, скорее всего, пустят на переработку или законсервируют, чтобы отдать клану на Уррате. Обратный путь кажется бесконечным. У Эммериха подкашиваются ноги и трещит по всем швам черепа голова. Он позволяет себя прижимать к массивному телу пришельца. Цепляется за его локти, пока капсула транспортирует их по магистралям между материнским кораблем и флагманом. Когда Килгор затаскивает свою пару в каюту, он почти готов признать, что присутствие рядом огромного умая бывает удобным. Ровно до того момента, когда Грей впечатывает свою ношу в стену прямо у мембраны двери и целует с рвением фанатика.