Фиолетовые небеса

Они улетали. Уплывали? Уходили? Как правильно назвать исход флота захватчиков, уносящего с собой миллионы землян? Эммерих, когда услышал цифру, не мог в нее поверить. Это казалось слишком. Целые города с полицейскими и домохозяйками. С садиками, школами и дворниками. Просто собрались и улетели куда-то в неизвестность, поверив в обещания пришельцев, которые всем трубили о своей гуманности и добродетелях, обещая едва ли не бессмертие в награду. А на деле просто выпивали из менее развитых миров все соки, оставляя после себя пустыни, заселенные вырожденцами мирки. Миллионы людей покинули свой дом, чтобы стать подпиткой врагу. И Эммерих вместе с ними. Не было ни прощальной церемонии, ни пафосных речей. По крайней мере, во флоте. Корабли умай просто снялись с орбиты и улетели. Может, люди на Земле и праздновали. Может, скорбели о беглецах. Эммерих этого уже не увидит и не поучаствует. Килгор, ставший в последние дни отстраненно-замкнутым и периодически срывающийся на официозно-формальную речь, загрузил свою оклемавшуюся после резонанса пару по самые уши, едва Эм начал вставать с кровати чаще раза в день и шарахаться от коммандера с прежней энергией. Занятия с Лиамом эмпату нравились. Наставник таскал его к узловым центрам флагмана и учил на примере соприкосновения с нейронной системой корабля отделять свои эмоции от чужих, не блокируя первые. Было проще понять принцип, взаимодействуя с совершенно непохожими на что-то привычное потоками образов и данных, которые в него вливал щедрым потоком флагман. После таких сеансов парень возвращался в свою каюту пристукнутым, отупело-контуженным и на объятия Килгора реагировал спокойно, позволяя перетаскивать себя на массивную тушу, укладывать, как вздумается. Лежал, почти не шевелясь, откинув гудящую голову на плечо коммандера, всегда горячее и подставленное именно так, как удобнее всего. Было проще, по живому накладывая хтоническую любовь коммандера на послевкусие эмпатического коннекта с кораблем. Они ложились друг на друга, как две странные светящиеся схемы размером со вселенную. Сплетались и перепутывали горящие внутри сознания Эммериха лабиринты. Это были величины одного формата. Непонятно-чуждые, пугающе-глобальные. Эммерих, расслабленно-безвольный, уложенный поверх тела Килгора в контактном комбинезоне, ощущал себя совсем не так гармонично. Физическое и эмоциональное не совпадало. Человек был значительно меньше и тоньше на фоне молчаливого умая. В белом комбинезоне, разработанном для людей, поверх черноты, проколотой серебряным кружевом контактов. И графитовые руки с когтями, сплетенные на плоском животе. Греи такие заботливые, когда дело касается их собственного выживания. Это Эммерих отлично понимал. Шли дни. Килгор все сильнее замыкался в себе и все крепче прижимал его во сне. Эти живые силки объятий иногда почти душили. Эм просыпался под натянутой мембраной их ложа, облепленный массивным горячим телом, с влажными волосами, в которые почти стонал плотно сомкнувший веки монстр. Грифельно-серое лицо с острыми скулами и впалыми щеками выражало такую муку, что Эммерих раз за разом накрывал изуродованную шрамом кожу ладонью и оплетал коммандера своими эмоциями. Скорбь, сожаление, обреченность. Одиночество общее, на двоих. Спокойствие, которого так не хватало Килгору. Все равно лучше того, что химической накипью наслаивалось внутри умая. Словно он свинцовый кожух, запечатавший в себе соли радия и уран. Прикасаться к нему даже кончиками пальцев страшно. Но Эм ночь за ночью делал это. Рискуя последним, что у него осталось: самоуважением и жалкой иллюзией выбора. Ему постоянно казалось, что в позиционной войне с Килогором он проигрывает шаг за шагом. Неумолимо. И нужно бы четче обозначить границы, оттолкнуть умая. А потом вновь наступала искусственная ночь на плывущем к границе Солнечной системы флагмане, спящий пришелец окутывал объятиями и своим леденящим предчувствием катастрофы, ужасом и сожалением, болью, одиночеством, страхом. Эммерих просыпался, прикасался к грифельной коже, делясь своим спокойствием смертника, которому больше нечего терять. Тоже ведь своего рода тренировка. Раньше Эм не пытался разделять с умаем свои эмоции. Он прятался в любви умая. А за прошедшие после их отбытия с планеты дни странный ритуал вынудил к обратному. Что бы там ни тревожило серокожую монстрину в его монстровых снах, это нечто было на вкус как вытяжка полыни, и оглушало слишком сильно, чтобы Эм рисковал разбираться в уродливом сплетнии чужих кошмаров. Хватало того, что прятать от них врага приходилось в себе самом, подпуская Килгора как никогда близко. Ближе тот не был бы, даже если бы вспорол хрупкое человеческое тело и надел его как костюм. Сэфар оказался толковым учителем. Эммерих даже мог представить, что он вполне нормально относится к Ритс. Такой непрошибаемо уверенный и спокойный, даже взрывной норов технопатки вряд ли его расшатывал. Вот только ученик ему достался — дно-днище. Эм, как ни надрывался, едва был способен силой мысли поднять чашку или другой объект весом сто-двести граммов. Сэфар заставлял своего ученика снимать с шеи кристалл-блокатор, раз за разом поднимать найденные где придется гирьки, обломки чего-то, куски перегородок из нанокости. После его тренировок Эммерих был готов сдохнуть. Голова раскалывалась и трещала по всем швам, как орех под прессом. Словно телекинез работал по принципу банального рычага, и вес поднимаемого предмета норовил выдавить все серое вещество из башки эмпата. — Ладно, хватит на сегодня, — массивная туша встает, хлестнув по щекам черными тонкими хи. Умай-ар выглядят еще более жутко остальных греев. Сочетание белой кожи и красных глаз делает их похожими то ли на вампиров, то ли на результат неудачных генетических экспериментов. — Лови глушилку. Постарайся вечером немного попрактиковаться. Они не очень много разговаривают. Сэфар в принципе не любитель трепаться. Мысль о том, что они теперь в какой-то мере родственники по меркам общества, в которое Эма сдали как прощальный подарок колонизаторам, парень от себя гонит как может. Головная боль, заставляющая все плыть перед глазами этому способствует. Его даже появившийся в проеме входных мембран хмурый, как надгробие, Килгор не смущает сейчас. Наоборот, к коммандеру Эммерих шагает сам, едва уловимо пошатываясь и на ходу надевая фиолетовый кристалл на тонкой цепочке. — Ты слишком на него давишь, Сэфар Мор, — очень тихо говорит коммандер. Его привычка озвучивать все в присутствии Эммериха, даже когда общается с телепатами, и можно было бы не утруждать себя вербальной речью, обычно крайне злит. Но сейчас Эм слишком измучен и просто вжимается лбом в центр костистой груди, когда подходит к умаю. Хорошо. Саван чужих знакомых эмоций перекрывает боль, зудит на подкорке сочетанием печальной радости от их тактильного контакта и горьковатого понимания причин этой близости. Все равно когтистая лапа в волосах поглаживает ласково и невесомо, стирая остатки неприятных ощущений. «Спасибо», — думает Эм, пока его учитель рассматривает их с нечитаемым выражением. — Иначе он ничему не научится. Способность долго была заблокирована. Его сознание противится самым естественным вещам. И это сопротивление приходится преодолевать. По-другому не получится. — После паузы отвечает Сэфар. Доводы наставника Эммерих выслушал перед началом тренировок и принял их. Переживать еще разок эмпатический резонанс совершенно точно не входит в его планы, а умай-ар обещал, что развитие телекинеза подстегнет эмпатию. Кроме того, возможность оттолкнуть от себя кого-то, чтобы прервать телесный контакт, тоже не казалась лишней опцией. Так что парень отлепил от комбинезона коммандера лоб, выпутываюсь из его объятий, и отошел на два шага. — Да брось. Нормально все. Тем более ты прекрасно подрабатываешь обезболивающим, — старательно изображая легкомысленность, махнул рукой. Хотя еще минут пять назад был готов сам себе вышибить средоточие боли из черепа одним из тренировочных грузов. — Скажи еще, что тебе это не нравится. В последние дни на Килгора было все сложнее рычать, язвить и огрызаться. Никогда не пробовали зло подшутить над неизлечимо больным? Коммандер все больше напоминал ходячее воплощение эпитафии по себе самому, и это ощущение преследовало не только Эммериха. Им вслед смотрели умаи и умай-тэ такими взглядами, словно коммандер ходил без кожи. Вот и сейчас Килгор шумно втянул отфильтрованный системой очистки воздух и едва заметно приоткрыл ротовые складки на щеках, словно собирался зарычать. — Ты думаешь, я готов покупать мгновения добровольной близости ценой твоей боли? Мимо них прошел Сэфар. Молчаливый и сосредоточенный, подцепив петлей телекинеза тренировочный хлам и заперев за собой входную мембрану. Так обычно делают добросердечные родственники перед началом семейной ссоры. Оставить скандальную парочку наедине — отличное решение. Вот только они с Килгором не пара. Они враги. И это не изменится. — Я думаю, мне необходимо научиться управлять своими способностями, — сливается Эм, сам не понимая зачем. Можно же плеснуть масла в огонь. Напомнить монстру, что это он во всем виноват, что дома, в нормальной жизни, Эму не пришлось бы выжигать себе мозг тренировками. Дома он мог бы просто оставаться счастливым с отцом и Сэмом. Но вместо всего этого Эммерих гасит конфликт, идет к двери, на ходу легонько стукнув кулаком по плечу умая. — Пошли, давай. Неважно выглядишь. Уложим тебя спать, а то скоро ваш верховный совет, или куда ты там бегаешь на совещания, будет собираться у нас в каюте, потому что ты, уебище, не в состоянии к ним доползти. А я тупо не вынесу еще больше умайских рож вокруг себя. Твоей более чем достаточно. Кажется, коммандер понимает его лучше, чем он сам. Не удивительно, ведь образина — телепат, и Эммериха чувствует, словно гончая псина самый родной и знакомый запах. Не развивает тему. Ничего не спрашивает. Шагает рядом практически беззвучно какое-то время оставляя за спиной плавно искривленные коридоры, подчиненные внутренней гравитации корабля. Лиам показывал Эммериху схемы. Тут ничего нет похожего на этажи или человеческую архитектуру. Жилые помещения и проходы перепутаны, завиты в узлы и наложены друг на друга слоями. Они сейчас могут идти под углом в сто двадцать градусов к соседнему коридору и при этом ощущать себя вполне комфортно. Управляемая гравитация внутри кораблей умай способна свести с ума, если пытаться натянуть на нее привычную логику. — Эмери, нам нужно поговорить, — вдруг тронув парня за плечо, сказал Килгор. Напряжение и боль, шибанувшие по нервам эмпата в момент соприкосновения, вынудили того тормознуть и обернуться на коммандера с лицом, полным злого скепсиса. На памяти Эммериха еще ни один нормальный разговор с этой фразы не начинался. Желание поймать образину за локоть и приглушить его страдания Эм придушил в зародыше. Сейчас умай слишком в сознании, чтобы проделывать с ним нечто подобное. Перетопчется. — О чем? Им бы, конечно, следовало отправится дальше в сторону жилых кают, но идти как-то резко перехотелось. Эм стоит, выжидая новостей. Вряд ли хороших. — Мы скоро покинем Солнечную систему. За ее пределами флот объединится в Материнский корабль, — Килгор смотрит на него тускло светящимися глазами. Уже привычное мерцание радужек даже не раздражает особо. За несколько недель, проведенных бок о бок, Эм почти забыл, что именно значит фиолетовый свет. — После этого состоится церемония ках-ар для моей сестры, Котари Мор. Лиам говорил, скоро он сможет ощущать эмоции, не прикасаясь к объекту. Именно в этот момент Эммериху показалось, что боль, свившая гнездо в коммандере, тянется к нему ворохом эфемерных, покрытых шипами щупалец, чтобы опутать и удавить. Он даже вдох пропустил, почти им подавившись. Не отшатнулся на пару шагов назад только из-за твердой уверенности — умай дернется за ним, настигнет и сцапает, контужа своим страданием уже всерьез. — Ках-ар? Это ваше ритуальное самоубийство, что ли? Из-за того, что пара твоей сестры погибла? Погибла — так он теперь это называет. Очень трусливая замена слову «убита». Хотя странно сожалеть о пришельце, который прилетел на Землю, чтобы колонизировать их мир. В той мясорубке люди тоже умирали. Так почему сейчас ему так отвратно? Кажется, даже запах жженого мяса ощущается на языке. — Да. Церемонию буду проводить я, и ты должен присутствовать. Должен. Вариант посидеть в каюте, пока сестра Килгора умирает — не рассматривался даже. Эммерих болезненно хмурится, смотрит куда-то в сторону, в ответвление плавно изгибающегося коридора. — Понятно, — совершенно нейтрально выдавливает из себя Эм и все-таки тянется к замершей туше пришельца. Ладонь ложится чуть выше его локтя. Пальцы совершенно неподвижны, не вздрагивают, как по ночам. Боль действительно глушит взрывной волной. Кажется, едва успокоившаяся в мозгу пульсация разрастается до размеров космоса, втиснутого в игольное ушко черной дыры. Вот-вот расколет череп надвое. Хорошо, что он уже привык смешивать их эмоции, переполовинивать их и процеживать сквозь себя. Боль, разделенная надвое, уже не так ужасает. Собственная усталость и апатия на грани спокойствия коматозника помогают переварить льющийся из сознания Килгора кошмар. — Пошли уже. Я буду на этой церемонии. Не грузись, — сухо и недовольно. Максимально не похоже на заботу. Это точно не она. Просто Эммериху не хочется еще одну ночь просыпаться от чужих кошмаров и заглаживать их по обжигающе-горячим щекам коммандера дрожащими в нервном треморе пальцами. Банальный эгоизм и желание выспаться. Не более. И когда Килгор подается вперед на полшага, склоняясь к нему со странным растерянным выражением на скуластой морде, шепчет почти черными губами: «Поцелуй меня…» — Эммерих слушается лишь из желания успокоить уебище. Ему совершенно точно не жаль урода, который будет смотреть, как умирает его сестра. И себя тоже не жаль за то, что попал в это кошмарное общество, где смерть твоей пары — твоя смерть. Где нежелание твоей пары признавать вашу связь — медленная пытка и агония на грани неизлечимой болезни. Губы коммандера горячие, шероховатые и сухие. Прикасаться к ним почти приятно. Эммерих сжимает хватку на плече пришельца и прикрывает веками глаза, чтобы не видеть горящих над собой фиолетовых огней. Готовые потухнуть звезды, перед тем как умереть, разгораются ярче, поглощают все подвешенные на гравитационные петли планеты и выплескивают в пустоту космоса все, что у них осталось. Глаза Килгора коллапсируют. Светятся ярче. Словно он уже теряет контроль над хроническим чувством, два десятилетия сидящим внутри. Пряное обжигающее дыхание растекается по лицу Эма. Губы Килгора осторожны и аккуратны. Он целует его, словно это их первый раз. Или последний. По крайней мере, за него не пришлось ничем платить. Только порцией чужой боли, что растворяется в эмоциях эндемика, как чернила в молоке. Это нормально, что Эммерих сам обнял жилистую, твердую от напряжения шею пришельца. Нормально, что сам приоткрыл рот, впуская малиновый острый язык в себя. Он очень устал. Он вымотался и задолбался на бесконечных тренировках. Его мир и привычная жизнь остались позади и с каждым мгновением все дальше вращаются на орбите вокруг звезды класса G, от которой они навсегда улетают. А Киглору все хуже и хуже. Ему больно. И нет ничего страшного, что Эммерих хочет разок побыть для него обезболивающим, каким всякий раз становился умай, встречая своего человека после занятий с Сэфаром осторожными объятиями и едва ощутимым поглаживанием по медово-русому затылку. Они целуются посреди коридора. За три уровня от общей каюты. За два дня до ритуального самоубийства, которое отнимет у Килгора сестру. Эммерих напоследок поглаживает собранные на затылке коммандера упругие хи, и отстраняется, едва сдерживая желание опять ткнуться гудящей головой в твердую грудину пришельца. У них там что-то такое интересное с ребрами, и все внутренние органы защищены костяными пластинами. Кажется, Эм это видел в информатории. Но сейчас мысли о строении скелета умай — полная клиника. Как, впрочем, и приступ внезапной благотворительной нежности. — Все. Домой погнали. Жрать и спать. Завтра меня опять по тренировочному залу распидорасит твой новый родственничек. Боже… не мог кого-то помилосерднее найти? Надеюсь, с Ритс он мягче. Впрочем, она в случае чего может нехило так ёбнуть током. В отличие от меня. Отстойно быть эмпатом! Он нервничает с какого-то перепугу уже постфактум и начинает тараторить, утаскивая смирного, как ручной котенок, коммандера в сторону их каюты.