Лисьи уши, вороньи перья

Иорвету Неблагие всё ещё не нравились. Нет, он честно пытался уверить себя в том, что они такие же эльфы, как и он, но каждый раз смотрел на неестественную, будто чародейскую, красоту, видел полный рот клыков и четыре фаланги на пальцах… Эвариан говорил, что когда-то Неблагие договорились с тёмным богом за свою силу, и это было заметно. Неблагие пугали именно тем, что насколько они были похожи на эльфов, настолько же ими не были. В уме сама собой возникла параллель с Ольхами. Если Elle — самые чистокровные эльфы из всех, то Зимние — их полная противоположность. Однако вели они себя одинаково и этим ужасно раздражали. По мнению Иорвета, Неблагие были высокомерны и горды, как и Ольхи, но последние хотя бы имели причину — победили людей в своём мире, заняли позицию главенствующей расы и нашли способ перемещаться по мирам (и, судя по реакции местных, успели пересобачиться вообще со всеми эльфами всех миров). А чего добились местные пародии на Ольх? Ничего. Они не могли ходить по мирам, как Elle, или чувствовать лес, как Seidhe. Они жили, скрываясь от людей, от объективно более слабой и несовершенной расы по сравнению с эльфами. Раз в пару лет выпускали здешнюю Дикую Охоту, которая, похоже, является лишь видимостью того, что они имеют какую-то власть в этом мире. На самом же деле они не представляли из себя ничего особенного и гордость имели для таких посредственностей слишком высокую. А теперь их всадник приходит к ним и всем своим видом почему-то напоминает Навигатора Охоты, которого Иорвет когда-то убил. Вслух он ничего из этого не сказал.  — На aen Elle похож, — только оценил он, понимая, что подоплёку выцепит только Риордан.  — Согласен, — ожидаемо ответил он. — А от них ничего хорошего ждать не приходится. Единственное хорошее, что от них у нас было, это Пустельга.  — Сомнительно.  — Согласен. А потом замер.  — Иорвет, нас всех наебали, — вдруг сказал Риордан и зашипел, запрокинув голову. — Твою же мать… Разведка, блять.  — Поясни, — в мгновение ока напрягся Люциус. А Иорвет снова и снова вспоминал взгляд серебряно-зелёного двухцветного глаза Всадника. Пристальный, пронзительный, но мимолётный, будто бы… Ему достаточно было один раз посмотреть, чтобы узнать o нём всё.  — Он смотрел, как Пустельга, — ответил Иорвет, вдруг находя между ними всё больше сходства. — У неё тоже один глаз был закрыт повязкой, хотя он был.  — Объяснить, в чём дело, можете? — наконец не вытерпел Северус. Иорвет тихо отослал Гарри в комнаты Гриффиндора, запер дверь, позвал домовика и попросил предупреждать о чьём-либо приближении. Тем временем Риордан начал пояснять.  — Я не особо понял, когда она говорила об этом, — задумался он. — Но Дар Знающего слишком силён для эльфа, и полноценно контролировать его могут только действительные уникумы и самородки… Адара могла… — тут он осёкся. — А Пустельга нет. Как и большинство тех, кто родился с этим Даром. И если ничего не делать, то видения приходят всё чаще и чаще, и в итоге «одарённый» настолько сходит с ума, что либо едет крышей, либо начинает пить, употреблять фисштех или ещё чего. Поэтому чародеи — видимо, не только aen Elle — создали ритуал, позволяющий как бы перенаправить всю силу Дара на один глаз. Такой глаз не мог видеть в обычном понимании этого слова, но, как я понял, он всегда, когда открыт, видит будущее. Или прошлое. Или другой мир… В общем, всё, что хочет увидеть Знающий.  — Тогда почему Рис не вышел с обоими открытыми глазами? — скептично хмыкнул Люциус. Риордан, всё так же задумчиво глядя куда-то в пустоту, машинально вытащил из кармана огневиски. — Хватит пить, Кот. Давай дальше. Люциус выдернул бутылку у не ожидавшего эльфа. Риордан настолько не был готов к подобной наглости, что просто удивлённо посмотрел на него и закатил глаза.  — Сила Дара слишком велика, как я и говорил, — недовольно произнёс он. — Пустельга, по крайней мере, не могла использовать чудо-глаз дольше пяти минут за раз, иначе он начинал кровоточить и жечься. Впрочем, обычно этого времени хватало, потому что сложно драться с противником, который знает, что ты сделаешь в следующие три секунды. Зато мы всегда понимали, что если она снимает повязку, то ситуация уже максимально пиздецовая.  — Значит, вы думаете, что Рис - Знающий, — задумался Люциус. — Имело бы смысл, но официально ни у Благих, ни у Неблагих Знающих нет. Иорвет и Риордан одинаково скептично подняли брови.  — Люциус, — протянул Иорвет. — Тут Риордан год скрывал от нас, что превращается в огромную злобную тварь. В одиночку! Думаешь, целый Двор не смог скрыть одного aen Saevherne?  — Тогда зачем они послали к нам целого Знающего? — спросил уже Северус. — Неужели ради одного хобгоблина? Риордан, затеявший весь этот разговор, знал, но молчал и ждал. Первым осенило Иорвета.  — Да не нужен им был хобгоблин вообще, — процедил он. — Пустельга иногда по приказу императора проверяла прошлое некоторых шпионов и разведчиков. Saevherne могут смотреть в прошлое. Скорее всего, он должен был проверить нас. Тварь мелкая была лишь предлогом для тварей эльфоподобных.  — Я бы попросил, — возмутился Люциус.  — Действительно, Иорвет, — Риордан под изумлённым взглядом Малфоя отпил из новой бутылки. — Грубовато, но в целом верно. Наша компания: Стражи, я, Иорвет и пограничный сид, полублагой-полунеблагой. Мы слишком сильны для независимых. Так что теперь, когда они узнали всю нашу жизнь, нас будут аккуратно прижимать к ногтю.  — Пусть попробуют, — ощерился Иорвет.  — Остынь, — хмыкнул Риордан. — Что бы ты ни придумал, Всадник узнает об этом ещё до тебя самого. Не дёргайся пока. На тебя им нечем влиять, на меня — опасно. Из нас всех они могут попытаться надавить только на Люциуса и Северуса.  — Правду говорил Фаланаэ, сидам верить нельзя, а Неблагим втройне, — тихо зашипел Иорвет. — Bloede gvarsas.  — Фаланаэ? — переспросил Риордан. — Где-то я эту фамилию слышал…  — Есть на сегодня ещё вопросы? — глухо спросил Люциус чуть ли не из позиции низкого старта. — Мне ещё жене объяснять, что её муж идиот и теперь ей нужно вместе с сыном временно покинуть Британию.  — Не останешься? — Кот мгновенно потерял интерес к предыдущей теме. Люциус покачал головой. — Жаль. Ну хоть виски верни. Но Малфой уже хлопнул аппарацией у входа. Риордан довольно фыркнул.  — Вот дьявол. С этим согласились все. *** Северус и Иорвет единодушно решили, что Гарри требовалось хоть немного пожить в нормальной обстановке, а не с хромоногим задерганным зельеваром. Или не менее задерганным депрессивным сидхом. Общество мелких хулиганистых шотландцев да собратьев Иорвета — то, что нужно слегка асоциальному забитому пацану. А ему нужно утрясти мысли в голове, разобраться с дневниками Лили и самому придти в норму. В обществе Иорвета. Вообще смешно получалось — они оба были психически не совсем устойчивыми, но кое-как уравновешивали друг друга. Разве что Иорвет последнее время становился раздражительнее - весна, Неблагие впадали в анабиоз до осени и, очевидно, никак не продвигались в вопросе портала между мирами. А еще ему предстояло прочесть дневник Лили. Дневники, точнее. Тот, что они нашли в доме Поттеров, зачарованный на крови, и второй, который он хранил с той единственной встречи в Венеции, с легкими чарами распознавания. Лили передала ему украдкой, пока Джеймс не видел, и Северуса всё больше мучали вопросы: во-первых, почему, чёрт подери, она это сделала, неужели знала о своей смерти? Тогда почему не сказала? И во-вторых, почему олень-Поттер не остался в этой мордредовой Венеции? Над этим городом магическая защита чуть ли не уровня Хогвартса, им бы ничего не угрожало, зачем он вернулся? Северус, не решаясь открыть дневник, повертел его в руке — книжка в потертой темной обложке, явно им пользовались долго и часто. Он открыл дневник… Сердце неприятно кольнуло. На первом выцветшем от времени листе с нарисованными ручкой закорючками, видимо, украшениями, кривеньким детским почерком было написано: «Если вы нашли этот дневник, не открывайте! Верните Лилиан Эванс». Первые внятные записи относились к возрасту семь-восемь лет — девочка пошла в школу и научилась разборчиво излагать мысли. Как раз они тогда и познакомились. Дневник раскрылся сам, потому что его часто тут открывали, и он коснулся пожелтевших страниц со слегка выцветшими строчками. «Дорогой дневник! Сегодня я узнала, кто я. Я волшебница. Так мне сказал мальчик, с которым я познакомилась на прогулке. Он объяснил, что все эти «странности» и «штуки», которых опасается Тунья, это мой дар. Он даже показал мне, что тоже умеет делать такое. Значит, я не уродка и не мутант, я особенная! Тунье не нравится этот мальчик, Северус, но я думаю, что она просто ревнует и боится за меня». На страничке лежала засушенная веточка каких-то цветов. Он осторожно подцепил ее и принюхался. Ромашка. Одна из разновидностей. Вернув цветок обратно, продолжил чтение. Следующая запись была спустя несколько дней. «Дорогой дневник! Я привела Тунью познакомить с тем мальчиком. Хотя она и сомневалась вначале, но пообщавшись с Северусом и поделившись своими опасениями, успокоилась после ответов Северуса. Ха! Я даже чуть-чуть завидую, как они быстро поладили, мне потребовалось больше времени чтобы разговорить его, а у Туньи это получается как-то само собой…» Северус прикрыл дневник и кивнул — верно, Эмпатия и Менталистика девочки позволили ей очень быстро расположить недоверчивого и замкнутого мальчишку к себе. Впрочем, первым его другом всё равно стала Лили, и ей он отдал всю свою нерастраченную детскую любовь. «… она и с другими детьми как-то быстро дружится. Хотела бы я уметь точно так же… Северус сказал, что в одиннадцать лет нам придут письма из специальной школы, где нас научат правильно делать магию. Скорей бы!» Мужчина улыбнулся — столько было в этих наивных надеждах веры в чудо и уверенности, что все будет хорошо. А хорошо не было. Вот запись о дне рождения Петунии — ей исполнилось одиннадцать, но почему-то девочке письмо не пришло. Мудрая не по годам Туни сделала хорошую мину, но явно призадумалась о том, почему в семье одаренной оказалась Лили. А вот и интересное: «Дорогой дневник! Сегодня я видела удивительный сон, я думаю, что это даже не сон, а какое-то видение. Я оказалась в странном месте, это был замок или что-то похожее, в окнах были красивые витражи — совсем как в старинной церкви, где мы были на экскурсии. Там было пусто и холодно, и еще там была очень красивая женщина, такая же рыжая, как и я, только глаза у нее были необычного цвета, кажется, это называется «бирюзовый». Она улыбнулась мне и сказала: «Вот я и нашла тебя, дитя». Я спросила, как ее зовут, и она ответила, что Хенн. Хенн сказала, что у меня большой по-тен-ци-ал. Это значит, что я очень талантливая. Поэтому она будет учить меня. Когда я проснулась, то хотела рассказать все Тунье, но потом решила, пусть это будет мой секрет. Хенн хорошая, но я не хочу этим делиться. Туни и так, кажется, начинает завидовать». Северус отложил дневник и потер висок. «Интересно… Хенн. Необычное имя, посмотреть бы, как оно пишется… И что-то мне подсказывает, что женщина назвала скорее прозвище, чем имя… Память крови проснулась, вспомнила родню? Может, кое-кто из Прюэттов в кровь затесался? Или, — он внутренне замер и погнал от себя эту мысль, но она не пропадала, — или Лестрейнджи». Попутно сделал себе галочку — если все же найдет написание имени — уточнить у ушастой занозы, что это значит. Дальше шли описания обычной жизни, встреч с новым другом Севом, обсуждений Петунии, которая на пару лет старше, а потому «взрослая зазнайка». Запись про необычное в снах появилась в феврале. Северус пролистнул к началу — точно, дневник Лили начала вести летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого. Тогда они и познакомились. Полк как раз перевелся, он пошел в новую школу — ну и встретились, он обратил внимание на девочку-магичку. Февраль тысяча девятьсот шестьдесят девятого. «Дорогой дневник! Это удивительно, это просто невероятно… Henn учит меня красивому языку и как правильно развивать мой потенциал чародейки. Вот только я не знаю, что это за язык — Henn назвала его Hen Llinge. Я спросила у профессора МакГонагалл, но она сказала, что не знает, где на таком говорят». Hen Llinge. Почему-то он был уверен, что это пресловутая сидховская Старшая речь. Северус посмотрел на надпись, пробежался взглядом по строчкам и со вздохом пошел искать сидха. Тот нашелся на заднем дворе, еле покачиваясь на старых качелях. Он мычал себе под нос какую-то песню и ловко что-то делал со стрелой, губами придерживая одновременно красно-белое перо. Северус засмотрелся на пару секунд, а потом закатил глаза: сколько бы ни спрашивали он и Меррида, зачем Иорвет сам делает стрелы, когда их можно просто купить? Он в ответ делал непроницаемое выражение лица и с упорством, достойным Поттера (обоих), шёл делать стрелы и красить перья — менять «фирменные» красно-белые на что попроще он решительно отказался. Хорошо хоть наконечники не сам ковал, иначе вообще смешно было бы. Зельевар сел рядом — размер качелей позволял — и подсунул раскрытую страницу дневника под нос. Перо от резкого движения воздуха вылетело, и Иорвет недовольно проводил его взглядом, прежде чем изволить обратить на Северуса своё внимание. — Что это за слово? — У твоей подружки отвратительный почерк. — Она еще ребенок, образина. Так что значит слово? — Henn — один, в контексте — Первый или Первая. Откуда d'hoine nog-beanna знает Старшую речь? Северус про себя выругался, вслух лишь поблагодарив Иорвета. «Хенн. Henn. Кто же ты такая, а? И чему такому учила Лили?» — Пока не знаю. Возможно, ответы найду в дневнике. Сидх махнул неопределенно рукой. Чтение было весьма занимательным — Первая приходила к Лили во снах с завидным постоянством, учила ее магии — необычной, но весьма эффективной, учила этой самой Старшей речи, этикету и многому другому. Причём, по заметкам Лили, она словно вышла из древнего-древнего средневековья. Перед ним раскрывалась иная сторона жизни девочки, ставшей одной из его немногих друзей. Вот она получает письмо, вот поход в Косой переулок, вот поездка в Хогвартс, и всё это она обсуждает с Хенн. Даже его самого. Учеба, и… Он вчитался в строки. «Дорогой дневник… Так странно, но после разговоров с директором, когда он спрашивает, все ли у меня хорошо и не обижают ли меня, я чувствую себя странно. Словно я это не я. У меня появляются непонятные, не мои мысли… Конечно, он один из сильнейших магов своего времени и заботится о нас, тех, кто вырос в неволшебном мире… Пару дней назад он снова приглашал меня к себе, хотя и других тоже зовет, я выпила чаю, съела конфетку (хотя не слишком их люблю) и потом пошла обратно. Столкнувшись с мальчиком с факультета Слизерина, я подумала: «Вот мерзкие змеи… напыщенные снобы…» — хотя они совсем не такие, я даже общалась с некоторыми из них, да и Северус поступил на Слизерин, он более склонный по характеру к этому факультету. И это странно, через день, снова столкнувшись с ребятами из змей, я уточнила у них расписание, и таких мыслей не было. Не было и чувства неприязни, желания сказать гадость или ударить… Меня это пугает. Может, со мной что-то не так?» Северус нахмурился. «Не тебя одну, Лилс… Не тебя одну. А дедулька наш не промах — явно чем-то подпаивает магглорожденных». Дальнейшие записи только укрепили его подозрения. Нет, не после каждого чаепития, но с определенной периодичностью, и да, с определенной закономерностью девочку — и не ее одну, опаивали и вели с детьми пространные беседы. То странная ссора девочки с Гриффиндора с мальчиком из Слизерина, хотя до определенного курса разницы и нет, особенно в программе, то странные поступки детей с Райвенкло и Хаффлпаффа, постоянно «случайно» разжигающих утихшее было противостояние змей и львят… Было и про Джеймса, про то, что он хулиган и дурак, но с каждой новой записью Северус замечал, что она пишет это всё более неуверенно. Потом начали появляться записи о том, что он красивый, хоть и придурок. Потом что он её достал, и она решила один раз сходить с ним в Хогсмид… Одна из последних страниц была аккуратно, почти незаметно вырезана, но Северус, заштриховав следующую, смог прочитать последнюю запись в дневнике. «Перечитывала свои записи и думаю, что что-то не так. Какие-то резкие скачки настроения, неестественность поведения после встреч с директором. Как я сразу не заметила, что что-то происходит? А Джеймс? В какой момент времени я его полюбила?» Не потому ли страница была вырвана, что кто-то прошёлся Обливиэйтом и стёр за собой следы? «Старый ты козел… чего ж ты добиваешься? Или так нравилось играть чужими судьбами?» Записи в этом дневнике заканчивались примерно на курсе пятом-шестом. И он не удивился, потому что в это время они окончательно разошлись с Лили — видимо, спаивание зелий наконец привело к желаемому результату, и Лили сошлась с Поттером, хотя вот на каникулах она становилась почти нормальной и даже продолжала свои занятия с загадочной «Хенн». Несколько последних листов были или сшиты или склеены. Он осторожно подцепил, разлепляя — а все же склеены по краю, но смотрится как единое целое. Открыл. И замер. Лили, оказывается, весьма недурно рисовала. И видела его, что называется, насквозь. Несколько его портретов — ребенком, в Хоге… Все с острыми ушами. С приписками вроде «половина наших детей выглядят как эльфы, но никто не обращает внимания. Наверное, так и должно быть. Нужно относиться проще — ну эльфы и эльфы…» Ага, вот, кажется, загадочная «Хенн». Конечно, простой карандаш не может передать яркость волос и цвет глаза, но Северус был уверен — будь рисунок в цвете, у женщины были бы огненно-рыжие волосы и глаза цвета морской волны. «Красивая, но как-то… чересчур. Хотя улыбка хорошая — живая». А вот следующий рисуночек вогнал его в ступор: с листка на него смотрел… сидх. И сидх… Может, конечно, у всех эльфов сходные черты, но он был подозрительно похож на одноглазое наказание. Хотя и отличия были: оба глаза на месте, другая татуировка и немного иначе прибранные волосы. Первым порывом было пойти и показать рисунки и задать не слишком приятные вопросы, но Северус взял себя в руки. Всё же мало ли, как может отреагировать Иорвет — с него станется и как-нибудь связать это всё и после, по нелепым домыслам, придумать что-то вроде того, что Северус специально призвал его в этот мир: изредка включающаяся, а последнее время обострившаяся на фоне панических атак паранойя уступала только Грюмовой. Поэтому сначала он прочитает второй дневник, все обдумает, и лишь потом поделится информацией. Мало ли, что могло всплыть в итоге. Чтение второго дневника пришлось начать с пролития крови. Своей. Как и говорил Файоннаган, этого оказалось достаточно, чтобы открыть довольно дорогую обложку и начать читать. И вот тут Северус почувствовал, что у него банально уходит земля из-под ног. «Дорогой дневник. Так странно писать это — пока во мне остается хоть что-то от меня прежней. Я словно… растворяюсь. Лилиан Эванс, умничка и талант, превращается в клушку Лили Поттер. Да, дети это хорошо и чудесно, но я не хочу! Не хочу вот так! Когда на любую мою фразу, хоть как связанную с чем-то серьезным, на меня смотрят так, словно … Ну я не знаю… «Ах, деточка, какая ты умничка, знаешь такие умные слова….Так о чем мы с вами говорили, ах да…» И все! Я не могу так. Меня словно засасывает топкое болото… " Следующая запись случилась уже после того как Лили вышла замуж за Поттера, и они судорожно пытались зачать. «Это... Это даже не смешно! Так мерзко и унизительно мне никогда не было! Мы женаты — но почему он… такой?! Почему я не увидела этого лицемерия раньше? Почему не пыталась бороться за Северуса?! Первая брачная ночь… Магия! Да это... Отвратительно! Лучше не вспоминать.» Здесь, в этом дневнике записи были хаотичны и, похоже, велись тогда, когда Лили была в периодах «просветления» — тогда она выплескивала на страницы все, что ее угнетало. В основном она описывала раздражающих новоприобретённых родственников, семейный быт. При этом видно было, что к Поттеру-старшему она заметно охладела. Чуть позже — в начале 1980 — в тетради начали появляться записи о её беспокойстве, что она, как магглорождённая, а значит, и её ещё нерождённый сын могут быть подвержены опасности. Лили начала задаваться теми же вопросами, какими и сам Северус долго себя мучал: а стоит ли оно того? Почему все вокруг словно с ума посходили? Его это тоже волновало. Среди чистокровных Британии осталось слишком мало нейтралов во время войны: даже Блэки, традиционно стоявшие только за свои собственные интересы и представлявшие собой монолитно-крепкую семью, вдруг разлетелись на осколки, которые тоже «примагнитились» либо к одной, либо к другой стороне. Это было странно. Очень. Зато дальше шла запись, по которой становилось понятно, что Лили что-то задумала: «Дорогой дневник. Я надеюсь, что то, что я задумала сделать, будет когда-нибудь оправдано. Что на меня нашло, когда вместо умного, понимающего и что скрывать, симпатичного мне Северуса, выбрала Джеймса? Чем меня опоили? Но. У меня нет выбора. Надеюсь, что Северус простит меня когда-нибудь… Спасибо Хенн — она научила, что нужно сделать». Северус чувствовал досаду на самого себя: считал себя мастером-зельеваром и великолепным проклятийником, а тут его умудрились либо опоить, либо заколдовать. Иначе сам Северус помнил бы о своём участии во всяческих сомнительных планах Лили. Особенно после следующих записей, от которых веяло почти ощущаемым отчаянием и печалью. «Дорогой дневник… Ну вот я и сделала это… О, это была чудесная ночь… И жаль, что Сев не запомнит ее… Я была на седьмом небе от счастья и радости. Мне было нужно именно это! Именно этот мужчина — мой! Но… Я не смогу быть с ним. Прости меня, если сможешь, Северус… Я проведу обряд, благодаря которому малыш будет считаться наследником Поттеров — это хоть немного защитит его, ибо Джеймс, этот олень, смотрит в рот Дамблдору. Но я не отдам им ребенка и не позволю больше считать себя за дуру. Джеймс может идти куда угодно и умирать, но я не сдамся». Также Лили несколько раз, сразу после Пророчества, если судить по датам, просила Джеймса бросить Британию и уехать. В этом она была в кои-то веки полностью солидарна со старшими Поттерами, которые обещали даже прикрыть и дать денег на жильё где-то в Германии. И самое интересное — каждый раз Джеймс почти соглашался, потом заходил к директору, чтобы забрать мантию-невидимку… И возвращался домой с категоричным отказом куда-то уезжать. И тогда Лили решила провести какой-то ритуал. К сожалению, его подробностей в дневнике она не писала, зато несколько раз замечала, что воспоминания не сходятся с записями, и писала вообще обо всём, что помнила — дальнейшие записи в большинстве своём были подробными пересказами прошедшего дня. Кроме того, что был датирован 31.07.1980. День рождения Гарри. «Ну вот, я стала мамой. Для того, чтобы у Джеймса и его родителей не было вопросов к внешности малыша, я провела обряд, который продержит чары на мальчике лет до 14, а там что-нибудь придумаю. Как хорошо, когда есть знакомые в Мунго и эти знакомые умеют молчать. Малыш — копия Северуса… Это было ясно уже при рождении… Но Магия! Почему — Гарри? Почему не Гарольд? Не Генри? А — Гарри! Сокровище мое… Жаль, что я скоро оставлю тебя — непонятное пророчество задевает тебя.» И последняя запись. «Все готово. И я готова. Северус, прости меня. Если ты прочтешь это — значит, все сложилось именно так. Хенн выучила меня хорошо. Гарольд — твой сын, он так похож на тебя… но вижу это только я. Джеймс продолжает верить Дамблдору. Пусть верит. Я очень виновата перед родителями и Туньей. Если мы переживем эту ночь, я обязательно сделаю все, чтобы Тунья простила меня. А пока что… мне пора…». Эта запись была последней. Лили ночь Саммайна тысяча девятьсот восемьдесят первого года не пережила. Как и Джеймс. А Гарри остался сиротой. *** Северус сидел словно оглушенный. В душе была только пустота. Нельзя сказать, что он любил Лили — скорей это была близость душ, впрочем, точно так же он ощущал и по отношению к Петунии. С девочками ему было комфортно и спокойно: яркая, взбалмошная Лили и спокойная, рациональная Туни прекрасно дополняли друг друга, и если б было возможно, он бы, став взрослым, женился на обеих, настолько с ними было хорошо. И вдруг выясняется, что Лили во снах училась у неведомой волшебницы по имени Хенн и никому об этом не сказала. Боялась? Привыкла скрывать многое в себе? Или это был очередной ход Дамблдора? Мог ли Мордредов директор внушить юной девочке этакого «наставника» в виде Хенн с помощью ментальной магии? Мог ли просчитать свой план по рождению Избранного ещё десятилетия назад? Ведь если да, то весь комплекс вины самого Северуса бессмысленен: его начали обрабатывать ещё в детстве, чтобы он вырос таким, каким был нужен директору. С другой стороны, тогда откуда директору знать Старшую речь? Или это не она? Мало ли, какой язык может быть на неё похож в их мире? Только… Почему так больно от дневников? Если б Лили хоть намекнула... Он бы нашел способ забрать Гарри к себе, да хоть к Мерриде, хоть наездами, но навещать мальчика, видеть, как он взрослеет, радуется и печалится, получить с ним письмо из Хога, сходить в Косой… Что ж, теперь у него есть шанс хоть немного, но исправить то, что они все натворили. Подтвердить их родство в Гринготтсе, выяснить, кто эти личности…в рисунках Лили, прояснить ситуацию с Петунией… И выжить. Им всем. Обязательно.