your lips, my lips, apocalypse

Сэму безумно идёт чёрный, поэтому Дин, не церемонясь, дёргает его за руку, когда тот тянется к пуговице на воротнике чёрной рубашки костюма священника. — Дин, что на тебя нашло? Сэм надувает щёки и со свистом выпускает набравшийся в них воздух, когда чувствует ладонь брата на своей груди. Подушечками пальцев Дин гладит её через плотную ткань пиджака, прижимаясь к чужому родному телу — насколько позволяет брат — ближе. — Сэмми… Одурманенный его парфюмом, Дин шепчет любимую форму имени Сэма куда-то ему в щёку, щекоча её волосинками ресниц. Своей щетиной он касается его гладко выбритого подбородка и довольно улыбается от приятных ощущений исходящих от места на лице, где соприкасается их кожа. Дин, несмотря на свою иногда чрезмерную холодность по отношению к брату, любит касаться его — до безобразия интимно, стыдливо опуская глаза в пол, пока пунцовый румянец не заалеет на щеках — чтобы чувство полного единения с самым близким ему человеком окутало всё его естество — и снаружи, и внутри — тёплой негой и заживило все душевные раны, которые со временем превратились в зияющие бездонной чернотой глубочайшие дыры. Именно в такие моменты — хотя бы на несколько этих несчастных мгновений, просыпающихся также быстро, как песок сквозь пальцы — Дин мог почувствовать себя счастливым, мог почувствовать себя в безопасности, мог почувствовать себя нужным кому-то. Особенно если этим кем-то был Сэм. — Дин, я… Сэм не успевает договорить. Его речь прерывает большой палец Дина, мягко опускающийся на губы, плотно сжатые в одну сплошную линию. Немного надавив на неё, Дин без особых усилий размыкает рот Сэма, подаваясь вперёд всем телом, буквально дыша воздухом, который рвано и редко выдыхает его брат. Дин сам не понимает, что вообще вытворяет, но близость с Сэмом опьяняет похлеще любого, даже самого крепкого алкоголя, поэтому в следующую секунду он, немного помедлив, губами опускается на щёку брата в нежном поцелуе, сквозь пелену перед глазами наблюдая за его реакцией. Ни разу за это время Дин не почувствовал никакого отторжения или же препятствия — Сэм как будто наоборот притягивает к себе невидимыми нитями, и Дин был бы полнейшим глупцом, если бы отказался от такого щедрого приглашения. Дин понимает, насколько порочной была их связь, но сердцу, вот уже сколько лет действующему отдельно от разума, не прикажешь — к брату тянуло сильнее магнита, а от грязных слухов и сплетен, ходящих вокруг них, можно было легко спрятаться либо за маской безразличия, которую Дин и без того носил на себе каждый божий день, либо за широкой спиной Сэма — и именно этот вариант нравился куда больше унизительной лжи, которой был пропитан каждый кубометр воздуха между братьями. Дину хотелось кричать на весь мир о том, что он любит своего Сэмми. Но всё, что он мог — либо играть в молчанку, либо шептать иступлено ночью имя брата, резко и быстро водя по члену немеющей от долгой мастурбации рукой — в чём, конечно, никогда бы ему не признался… До сегодняшнего, злосчастного дня, пока не увидел Сэма со сногсшибательной укладкой с небольшим количеством геля у корней волос, которые были аккуратно уложены и не выглядели как взрыв на макаронной фабрике, в костюме священника глубокого чёрного цвета — затягивающего, гипнотизирующего, притягивающего. Дин всё ещё боится спугнуть Сэма, поэтому не целует — легко касается губами его губ, пальцами — его щёк. Такая осторожность необходима обоим, особенно Сэму, который дрожит как осиновый лист в руках Дина — такой неопытный, такой неумелый. Когда тело сковывает возбуждение, трудно подкалывать друг друга, поэтому братья молчат и бесконечно вслушиваются — в дыхание друг друга, в шуршание одежды, в завывающий в ночи ледяной ветер на улице… А в доме тепло. Не стоит даже подходить к камину и разжигать его — жар родного тела заставляет буквально полыхать заживо. Вскоре, Дину надоедает играть в старшего брата, который трепетно заботится о состоянии малыша Сэмми, и его поцелуи становятся заметно глубже, а пах с силой прижимается к его. Своими действиями он выбивает почву из-под ног Сэма, не особо-то и привыкшему за все эти годы к их близости, поэтому он неуклюже наваливается на Дина и сдавленно стонет в поцелуй, когда чувствует колено, упирающееся ему промеж ног. Пальцами он сминает плечи, грубая кожа которых спрятана под дурацкими рубашкой и пиджаком. Дин всё понимает, когда Сэм хнычет в поцелуй как маленький капризный ребёнок, и неуклюже начинает снимать с себя пиджак, не забывая при этом ласкать тело брата. Одной рукой в темноте — свет, видимо, придумали для слабаков — он слепо нащупывает пуговицы, другой — гладит Сэма по плечам и ведёт вверх, щекоча пуховыми прикосновениями чувствительную кожу за ушами. Младшего передёргивает, и он издаёт неразборчивое мычание. Старший пользуется этим, впуская в приоткрытый рот свой юркий язык. Как только Сэм ощущает его, быстро пробегающийся по нёбу, затем сцепляющийся со своим собственным, он тут же впивается в волосы Дина на макушке, как будто хочет прижать вжать лицо брата в своё, если будет нужно, даже съесть его. Что почти делает Дин, сминая своими пухлыми губами плоские Сэма. Он дрожит. Сходит с ума от каждого прикосновения, которые вызывают бесчисленное количество импульсов, искрящих на кончиках пальцев. Когда Дин сцеловывает пот, градом льющийся по шее Сэма, тот не выдерживает и издаёт громкий стон, переходящий в почти животный рык, когда чувствует зубы, сомкнувшиеся на мокром месте, оставшемся от влажных губ. Дин знает, что Сэм не любит, когда его кусают, но это распаляет ещё больше и заставляет зубы на шее сжаться сильнее, пока не останется краснеющий постепенно след. Это доводит брата до крайности, до того, что бы тот показал свою истинную сущность. И демон внутри Сэма всегда не заставляет себя долго ждать — пальцы сжимают кожу на шее Дина, оставляя маленькие красные пятна после щипков. Дин стискивает зубы, но не говорит о боли — Сэм знает, что ему немного, совсем чуть-чуть нравится, ведь все эти годы братья изучили тела друг друга, но почему-то так и не привыкли к близости — казалось, что они никогда к ней не привыкнут. Поэтому Сэм слишком громко стонет, когда сжимает шаловливую руку Дина, норовящую залезть в запретную зону между ног. Ладонь его руки шлёпает между стиснутых ног и, вдоволь наслушавшись злобных порыкиваний Дина, Сэм послушно раздвигает ноги, кладёт свои руки на плечи брата и медленно опускает его вниз, тщетно цепляющегося за брюки, плотно сидящие на бёдрах. Глаза привыкают к темноте, и у Сэма трепещут ресницы от восхищения, а поперёк горла встаёт сухой ком, когда он видит брата, стоящего перед ним на коленях — такого открытого и готового абсолютно на всё. — Ты сумасшедший, Дин. — Я знаю. Они не многословят, это ни к чему. Ничто не должно нарушить эту волшебную ауру, которая витает в воздухе, оседая на разгорячённых телах прошивающим возбуждением, бросающим то в жгучий жар, то в ледяной холод. Ладонь Дина настолько правильно ласкает член сквозь плотную ткань брюк, что Сэму приходится цепляться за стену, чтобы не упасть вперёд из-за крупной дрожи в ногах. Пока брат занимается им снизу, Сэм покровительственно кладёт свои длинные ладони на его голову и запускает пальцы в ёжик волос. Они забавно щекочут чувствительную кожу рук, но касаться Дина так, немного массажируя на загривке, ведя незамысловатые линии к основанию шеи — абсолютно не по-братски, но настолько приятно, что аж скулы сводит от удовольствия. Сейчас друг для друга они — искусные любовники, которым было совершенно плевать на то, что их отношения никогда не примет общество. Главное, чтобы они сами приняли друг друга, что сделали уже давно в одну из тех ночей, когда одинокую луну на небе скрывали грозовые тучи и завывал гулкий промозглый ветер. Прямо как сейчас. Дин слишком долго терпел. Слишком долго Сэм мозолил ему глаза в этом костюме священника, который как будто въелся в сознание и как бомба замедленного действия взрывал мозг влажными фантазиями, которыми грезил Дин, сходя с ума ночью, когда рядом мирно посапывал младший брат. И сейчас он, без зазрения совести, сначала аккуратно, затем увереннее кладёт руки на пояс брюк Сэма, медленно опуская их вниз по ногам, покрытым пушком, к низу переходящим в плотный волосяной покров. Дин тянет носом воздух и блаженно улыбается. Сэм пахнет божественно — собой. У Дина от удовольствия наполняется слюной рот, и он, как ошалевший, бесстыдно прижимается щекой к стояку Сэма сквозь нижнее бельё. Тот тянет Дина вверх, пытаясь то ли отодвинуть подальше, то ли прижать ближе его голову, полностью теряя контроль над собой, подаваясь бёдрами вперёд, навстречу грязному, пошлому трению. Дин молит Бога — хоть и не верит в него — о прощении, когда Сэм немного раздвигает ноги и сам спускает нижнее бельё до колен, наклоняясь над макушкой Дина, бегло вдыхая осевший на прядях запах сырости и дешёвого шампуня. Тело крупно перетряхивает, когда, оставшись без какой-либо защиты, Сэм чувствует руку Дина, плотно сжимающую член у основания. Парень давится стоном, пока наблюдает за тем, как язык брата сначала пробегается по губам, а затем вылизывает дотошно член, блестящий от естественной смазки. Руки машинально сжимают еле уловимые пряди влажных волос, а резкое запрокидывание головы от накативших чувств отдаётся в макушке неприятной тупой болью. — Ди-и-ин… Сэм тянет имя старшего брата вместе с тем, как тот медленно берёт в рот, снизу вверх наблюдая за тем, как младший наклоняется навстречу мерным движениям головы и морщит нос, напряжённо сводя брови на переносице, когда Дин втягивает щёки и доставляет ещё больше удовольствия изнывающей от ласки плоти. Когда член с влажным звуком выпускается изо рта и судорожно подёргивается, выбрызгивая несколько капель на лицо Дина, тот резко поднимается на ногах, прижимаясь всем телом к Сэму — просто потому, что не может хотя бы несколько минут не чувствовать брата рядом и думать о том, что Сэм — его, а он — Сэма. Дин снова опускается на колени перед Сэмом и, приноровясь, заглатывает до конца, заставляя его втягивать воздух одновременно и ртом, и носом. Комната наполняется его рваными вдохами и выдохами, которыми Дин наслаждается словно музыкой. Дин знает, что настолько искренним в своих чувствах Сэм может быть только с ним. Дин счастлив каждый чёртов раз, когда осознаёт это. Сэм подмахивает глубоким и медленным движениям Дина бёдрами, перемещая руки на его плечи, цепляясь за них непослушными пальцами. Сэм закатывает глаза, смаргивает слёзы, выступившие в уголках глаз от кайфа, через некоторое время приоткрывает слипшиеся веки и видит перед собой белую пелену. Он дёргается всем телом, когда чувствует на головке члена зубы Дина, шарит нелепо руками, ищет его голову, чтобы насадить глубже, потому что кажется, что всё ещё ничтожно мало, но Дин, как будто прочитав мысли младшего, сам заглатывает глубже, одновременно с этим надрачивая Сэму у основания члена, еле ощутимо касаясь налившихся кровью яиц. Сэм сквозь вату в ушах слышит звук расстёгиваемой ширинки на брюках и стоны Дина на одной ноте — глубокие, гортанные и настолько развратные, что младшему хватает ещё пары движений сжимающей мёртвой хваткой руки старшего, и он выплёскивается на лицо в приоткрытый рот брата, зажмуривая глаза до белых кругов, мелькающих в темноте. Сэм пытается восполнить запас воздуха в лёгких жадными глотками, но становится ещё хуже, когда он опускает расфокусированный взгляд вниз и видит Дина, отчаянно дрочащего, всем телом трепещущего, с дрожащими губами, на которых висит прозрачная ниточка слюны после минета. Сэм прижимает одну руку ко рту, а пальцем другой касается пухлых губ, податливо раскрывающихся под давлении руки. Дин старательно обсасывает палец Сэма, чувствует, как несколько стекающих капель спермы щекочут кожу, и, подаваясь корпусом вперёд, он бурно кончает в руку, прикусывая большой палец брата, который тот не успевает вынуть изо рта. В комнате повисает тишина. Слышно только тяжёлое дыхание, которое, кажется, невозможно восстановить, и завывание ветра за окном, который как нельзя кстати врывается в дом через приоткрытую форточку, чтобы остудить разгорячённые тела. Первым молчание прерывает старший брат. Дин был бы не Дином, если бы не сказал что-нибудь колкое в адрес Сэма. Как всегда в своём репертуаре. — Надеюсь, святой отец, теперь вы отпустите мне все мои грехи. Моё покаяние попало и на ваши брюки. Сэма, расслабленного после бурного оргазма, хватает только на то, чтобы фирменно закатить глаза и выплюнуть едкое: — Пошёл ты, Дин. «Ох уж этот Сэм… Сразу видно — учился у лучших.» Не хочется плеваться ядом в друг друга. Особенно тогда, когда на языке вертится с приторно-сладким привкусом, затем разливается по комнате словно приятная мелодия, трогая подрагивающие губы тёплой улыбкой, лишь пара слов. — И я люблю тебя, Сэмми.