Мафия

      Лёша не знает, почему он не спит. Возможно, в комнате слишком жарко, но окно далеко, идти до него не хочется. Может быть, дело в Антоне, перекинувшем свою ногу через брата и дышащего в шею, едва не касаясь её губами. Ему-то хорошо, удобно, приятно, а вот близнец мучается. Только, как выясняется, не из-за всего перечисленного ранее. Его беспокоит лишь один вопрос в голове, над которым он думает уже несколько дней. Этот вопрос задал ему Федя во время очередных посиделок в его комнате, благо, Антон тогда вышел.       «Как можно понять, что ты любишь собственного брата?» — голосом Смолова спрашивает у себя Лёша, поворачивая голову к объекту этой проблемы. Действительно, почему именно Антон? Как вдруг это получилось? Они жили себе, никого не трогали, и тут, пожалуйста, любовь какая-то. Не то чтобы невероятно, но странновато. В глазах общественности, наверное, ещё и отвратительно. А им нравится. Нравится так, что ничего другого и не надо.       Лёша отматывает плёнку воспоминаний на семь лет назад. Останавливается на пасмурном утре тридцать первого августа, вспоминая льющий с неба дождь, громко стучащий по карнизу, и тусклую лампочку, торчащую из потолка. Лёша пьёт отвратительный чай со вкусом соломы, а не чабреца, как было обещано на упаковке. Пакетик по привычке заварен три раза, и в последний он уже практически не окрашивает горячую воду, поэтому, по сути, получается не чай, а какая-то невнятная муть на кипятке. Лёша смотрит на тарелку с остатками разваренных макарон. Надо бы доесть, но не хочется. В горло вообще ничего не лезет, кроме этого убогого подобия чая, да и от него начинает подташнивать. Антон снова не ночевал дома, и только чёрт знает, где он опять шатался.       Прислонив голову к стене, Миранчук смотрит на открытую входную дверь кухни, думая, сколько ещё ему придётся так просидеть в одиночестве. Дурацкий дождь на улице только больше нагоняет тоску. Лишь бы сегодня Паша не придумал очередного собрания, а то за два года работы в «Империи» они поперёк горла уже. Слышится звук поворота ключа в двери, после чего следует грохот этой самой двери о стену.       — Братик, я вернулся-я-я! — нараспев тянет Антон, когда близнец выходит из кухни. — Ты скучал по мне? А почему ты такой недовольный?       — Чему же мне радоваться? — хмуро спрашивает Лёша, скрещивая руки на груди. — Ты снова гулял с этой... как её?       — Дианой? Нет, мы расстались позавчера. Представляешь, эта дура решила, что я двусмысленно смотрю на её подругу... — парень кидает на пол куртку и тут же запинается о неё. — Бля... Ладно, хер с ней. Так вот, про Диану. На чём я остановился?       — На её подруге, — Лёша поднимает куртку брата и аккуратно вешает на крючок, криво прибитый к стене.       — Ага, она решила, что я на неё не так смотрю. Но прикол-то знаешь, в чём? А в том, что мы ещё два дня назад с ней переспали.       Миранчук-старший цокает языком, вздыхая. Они возвращаются на кухню, где Антон недовольно косится на завтрак брата.       — Это ещё что за херня? Где нормальная еда?       — Ну, даже не знаю. Наверное, там, где ты её не купил. Вчера я просил тебя сходить в магазин, а ты, видимо, заплутал и зашёл в клуб, — Лёша садится за стол и принимается снова сквозь зубы цедить чай.       Антон хмыкает, открывает холодильник и находит там целое ничего. Да уж, похоже, действительно надо было сходить за продуктами. Он хлопает по карманам и запоздало вспоминает, что все деньги оставил на тусовке. Обидно.       — В коробке ничего нет, — подсказывает Лёша, когда видит, как брат тянется к жестяной коробке из-под печенья, стоящей на кухонном шкафчике. — Там ещё вчера ничего не было. Ты последнее забрал.       — Как так-то, блядь? Столько денег зарабатываем, а жрать нечего.       — Меньше на гулянки тратить надо. Ещё и машину в пятый раз за месяц разбил.       — Братик, а твои где?       — Моими мы оплатили коммуналку и ремонт соседям снизу, когда ты забыл выключить воду в ванной.       — Не надо мне тут, — вертя указательным пальцем, произносит Антон. — Меня Паша внезапно на задание вызвал.       — Это, конечно, мешает потратить полсекунды на выключение воды.       — Ой, забыл один раз, подумаешь, проблема! У нас с тобой столько бабла, что можно хоть весь дом затопить...       — Тогда почему, блядь, мы всё ещё живём в этом гадюжнике?! — вдруг переходит на крик Лёша, с грохотом отодвигая стул. — У нас даже грёбаной люстры нет, только эта хуйня в потолке, — указывает на мигнувшую несколько раз лампочку. — Как будто мы бомжи! Хотя, блядь, даже у них условия лучше! Каждый раз мы с рискуем жизнью, чтобы потом спустить всё заработанное на твои развлечения...       — А кто тебе не даёт развлекаться? — удивлённо спрашивает Антон. — Ты вполне можешь себе позволить... Эй, за что?! — хватается за щёку после внезапной пощёчины.       — В комнату уйди и проспись. Потом поговорим.       Обеспеченная жизнь опьяняет. Кажется, что ты держишь в руках весь мир, можешь вертеть им, как хочешь, а все вокруг будут только рады. Антон уже два года пребывает в бесконечной эйфории. Они вырвались в новую жизнь, они работают в «Империи» и плевать, что там надо убивать людей пачками почти каждый день. К этому привыкаешь, да и потом, нет ничего плохого в смерти всяких мудаков, которым изначально не стоило появляться на свет. Правда, иногда выясняется, что и мудак не настолько мудак, это всего лишь небольшая ошибка Джикии. Ну, ничего не поделаешь. Бывает.       Антону всё равно нравится так жить. Он купил себе машину, у него дорогая одежда, его все уважают, и даже Паша как-то особенно смотрит на него, выделяя среди всех остальных подчинённых. А самое главное, что теперь его все любят. Буквально все девушки города и, может быть, некоторые парни. Правда, не стоит говорить им про «Империю», лучше выдумать что-то про бизнес с братом, а на вопрос: «Может, к тебе?» утвердительно кивнуть и всё равно поехать в сторону дорогого отеля. Потому что Антон живёт в разваливающейся хрущёвке в непонятном районе, где лучше не ходить по ночам безоружным. У него маленькая двушка на пятом этаже, не работает дверной звонок, а обои в спальне до сих пор никто не поклеил.       Проснувшись где-то в четыре часа, Антон садится на разобранном кресле, заменяющем кровать, и морщится от громкого стука дождя по карнизу. Лёши в квартире нет, он оставил записку, что пошёл в магазин. Ага, значит, деньги всё-таки кое-какие были. Антон наливает себе в стакан остывшей воды из чайника и подходит к окну. Мозг решает, что наступило время подумать о жизни и своём положении, вспоминаются слова брата про гадюжник. Да, квартирка, конечно, убогая. Жить тут, откровенно говоря, мерзко. Может, правда, стоит найти что-то получше? С ближайшей зарплаты это вполне возможно. Так, стоп. С ближайшей зарплаты Антон хотел купить себе новые часы, поскольку вчера выяснилось, что его уже устарели. Нет, ну, можно с Лёшиных денег... Хотя брат опять начнёт говорить про долги за отопление, которое им не включили, потом снова вспомнит про разбитую машину... Как всё сложно с похмелья.       Из комнаты раздаётся телефонный звонок. Сначала Антон машет рукой, думая, что это какая-нибудь оконная фирма опять хочет предложить ему самые лучшие в стране стеклопакеты, а потом он вспоминает, что это вполне может звонить Паша. Тот говорил, что в скором времени даст Антону такое задание, которое выполнить сможет только он... или Лёша... или они вдвоём, но Миранчук, если честно, пока не сообщал брату.       — Я слушаю, — говорит в трубку парень, прижимая её плечом к щеке и пытаясь открыть новую пачку сигарет. Это, к счастью, не Мамаев, можно особо не слушать. — Завтра? Окей, давай завтра. Ну, можно в одиннадцать... Потом ко мне? Ну, естественно! — что ж, планы на завтрашний вечер уже готовы, осталось только разобраться с Лёшей, который снова начнёт возмущаться. С собой его позвать, что ли? А то только и сидит целыми днями дома, иногда выходя на работу. — Алло, — не проходит и двух минут до следующего звонка. — Завтра? Бля, Паш, у меня уже дела были... Слушай, что за задание? Просто, если хуйня какая-то, я Лёху звать не буду. Да зачем ему... Что? — сигарета начинает дрожать между пальцами. — Что надо делать? Ты... ты охуел предлагать нам это? В смысле, если не я, то Лёша? Только попробуй! Ты же знаешь, что он... Ладно. Да, буду. Да, завтра в девять. Нет у меня никаких дел.       Первое сентября начинается для Лёши точно так же, как и предыдущий день. Вечер же похож на утро. Ощущение такое, будто он застрял где-то во времени и теперь переживает один и тот же момент бесконечное количество раз. Вот опять щёлкает ключ во входной двери, Антон долго снимает куртку в коридоре, а когда брат выходит к нему, окидывает каким-то странным взглядом. Только через час возвращается на кухню.       — Где был? — холодно интересуется Лёша.       Вместо ответа перед ним на стол ложится несколько купюр.       — Откуда это?       — Паша задание дал. Вот, что заработал, — Антон достаёт сигарету и уходит на балкон, так как знает, что Лёша терпеть не может запах никотина.       — Что за задание, где ты один нужен? Ещё и деньги сразу, — в голосе брата слышится беспокойство. Он становится рядом, опираясь на решетку и иногда вздрагивая от прохладного сентябрьского вечернего воздуха.       — Помнишь, я обещал тебя всегда защищать? А вот я как-то забыл об этом, видимо. Ты прав был, мы с тобой в дерьме живём, хотя есть все возможности жить нормально. Прости меня, — Антон выдыхает дым в сторону, чувствуя, как близнец касается его руки. — Я совсем о тебе не подумал.       — Да, у тебя бывает. Но, в целом, ты и не обязан...       — Обещание же дал, — он приобнимает брата за плечи. — Сегодня вдруг до меня дошло, что у меня, кроме тебя, никого и нет.       — А эта, которая...       — Да пошла она. Пусть все идут. Если со мной что-то случится, никто и не вспомнит. Зато я знаю, что ты первым придёшь. А если тебя не станет...       Иногда слова не могут выразить того, что написано во взгляде человека напротив, и Лёша понимает это, смотря на брата. У того всё тот же странный, будто стеклянный взгляд, и от этого Миранчуку немного страшно. Ещё страшнее становится, когда на следующий день Антон снова кладёт на стол пачку денег и уходит на балкон курить, а потом сразу к себе в комнату и просит ничего не спрашивать, не лезть. Через сутки всё повторяется, и тогда Лёша уже не выдерживает. Пока брат стоит на кухне, рассматривая воду в стакане, спрашивает, что с ним происходит, что вообще происходит, почему всё резко так поменялось, а он не в курсе.       Антон начинает смеяться как-то обречённо и странно.       — Забей, ничего серьёзного, — машет рукой, отводя взгляд в сторону.       — Хватит мне врать, — сквозь зубы шипит Лёша, подходя ближе. — Я вижу, что с тобой что-то произошло. Да что смешного?       Антон улыбается коротко и наклоняется вперёд, целуя близнеца в губы. Тот не двигается, только ладонью в стол упирается, чтобы сохранить равновесие.       — Я тебя люблю, Лёш.       Что говорить? Что делать? Что происходит? Он смотрит на брата вопросительно, пытаясь получить хоть какую-то подсказку.       — Я тоже тебя люблю, — говорит то, что на уме уже долгое время, ведь сейчас, кажется, можно.       За окном стучит по карнизу дождь. Вечер третьего сентября зажигает на улице фонари, когда Антон проводит по щеке близнеца тыльной стороной ладони, говоря ему что-то о том, что он никогда его не бросит, не предаст и всегда будет жить только для него...       Нет, в тот вечер Лёша уже знал, что любит брата не так, как это обычно бывает. За несколько дней до третьего сентября тоже знал. Значит, чтобы найти ответ на Федин вопрос, надо копать глубже. Куда? В тот момент, когда Антон впервые бросился под пули, чтобы Лёшу не задело? Это было примерно через три месяца с момента их появления в «Империи». Нет, тогда Лёша тоже знал, всё понимал и принимал.       Выходит, нужно идти ещё дальше. А дальше нельзя. Там тот день, про который брат запретил вспоминать. Проклятое пятнадцатое июля. От одной мысли становится тошно, мерзко, начинает трясти, как тогда. Ладно, может быть, если подойти к нему издалека, ответ найдётся чуточку раньше. Вот, скажем, двадцатое июля — не менее памятная дата. Тогда умер он.       Если честно, то этот день Лёша помнит очень плохо. Он ничего не видит, ничего не знает, он вообще по просьбе брата идёт с самого утра в магазин с огромным списком, очень сильно удивившись, зачем им столько продуктов и прочего. Антон остаётся дома наедине с ним. Лёша ничего не предчувствует, ничего не боится заранее, он просто надеется, что ближе к ночи ничего не случится, как это было не один раз до. А когда Лёша возвращается домой, перед ним стоит только побледневший брат в окружении двух сумок с вещами.       — Что случилось? — шёпотом спрашивает Лёша.       — Ему кто-то позвонил, они поговорили... Потом он включил телевизор и... — Антон вздрагивает, несколько раз глубоко вдыхает, чтобы наконец произнести. — Он застрелился.       — Что? Но как... Откуда...       — Я не знаю. Я в комнате сидел, а потом услышал этот звук. Лёша, — брат хватает его за руку. — Надо уходить. Срочно, как можно быстрее. Я знаю, есть люди, они нам помогут. На них действительно можно положиться.       Лёша находится в какой-то прострации ещё целые сутки после случившегося. Во-первых, самый страшный кошмар в его жизни перестал существовать. Во-вторых, теперь им с братом надо работать на непонятную организацию с названием «Империя», и почему-то ничего хорошего Лёша не чувствует. Они, вроде как, должны быть в безопасности, хотя чего им теперь бояться вообще? Но страх не покидает Миранчука ни через день, ни через неделю и даже не отпускает через несколько лет. Он чуть-чуть притупляется, появляется строго по какому-то своему расписанию и временно отходит в тень, чтобы потом снова о себе напомнить.       И в тот день Лёша, как ни странно, уже любил своего брата. Возможно, именно поэтому легко согласился уйти с ним к «людям, которые помогут». Именно поэтому больше никогда не спрашивал о том, кому звонил ему, и почему он потом застрелился. Ведь просто так подобные решения не принимаются... Но когда же Лёша впервые осознал свои странные чувства? Всё же придётся вернуться к пятнадцатому июля, как бы ни хотелось обойти тот день стороной.       Вот его Лёша помнит прекрасно, до самых мелочей, вроде запаха спирта в комнате или длины трещины на потолке спальни. Его спальни. Он не знает, зачем идёт туда, хотя изначально очень страшно. Но ведь сказали утром, значит, надо выполнить эту просьбу... нет, приказ. В доме, который близнецы вынуждены звать своим уже шесть лет, общаются только с помощью приказов, угроз, побоев и бесконечной череды унижений. Ну, что ему могло понадобиться от Лёши ночью? Почему именно в половине третьего? Почему нельзя говорить брату? Впрочем, Лёша даже если бы хотел, не сказал бы, он вообще боится лишнее слово обронить, предпочитает отмалчиваться, ведь так становится менее заметен. То ли дело Антон. Вопреки всему продолжает огрызаться, продолжает перечить, за что, естественно, получает свою порцию наказаний ежедневно. И ведь говорил ему близнец, чтобы заканчивал с этим, но Тоша... Тоша только головой согласно кивает, а потом всё делает по-своему. А когда Лёша в слезах просит его прекратить, выдавливает из себя улыбку и целует брата в щёку, зная, что этот жест его каждый раз в ступор вводит.       Лёша стучится в дверь, оставаясь ждать разрешения войти на пороге.       — Ты что-то хотел? — спрашивает он мягко, по-доброму, как будто действительно испытывает какие-то тёплые чувства к человеку напротив.       Что было дальше Лёша вычёркивает сейчас из памяти, зажмуривает глаза, стараясь не разбудить спящего брата. Это неважно. То, что было после вопроса, совсем неважно, оно не имеет никакого отношения к сути. Лёша вспоминает только, как сидел потом, весь дрожа, на холодном кафельном полу в ванной, прижав к себе колени. Его трясло, тошнило, он кусал руку, чтобы не закричать от страха, охватившего его в тот момент. Все ощущения пришли гораздо позже, и он знал, что не имеет права сообщать о них кому-либо. Где-то очень далеко раздаются шаги по линолеуму на кухне. Кто-то наливает воду, стуча графином по столу, ведь слабая рука не может удержать посуду...       — Ты чего тут? — Антон внезапно оказывается прямо перед братом, зевает, сонно проводит ладонью по щеке. И за секунду будто бы всё понимает, хотя, как о таком можно догадаться? Лёша надеется, что он не догадывается. Надеется ещё два дня, а потом понимает, что брат всё знает.       — Что ты задумал? — со страхом спрашивает Лёша, когда близнец начинает ходить по комнате, сжимая кулаки. — Не смей, Тоша! Я тебя умоляю, даже не пытайся!       Он стоит перед ним на коленях, по щекам градом катятся слёзы. Лёша знает, почему нельзя ни думать, ни планировать, ни, уж тем более, действовать. Надо просто... подождать? Да, наверное, надо просто чуть-чуть потерпеть, а потом это обязательно закончится. Всё когда-нибудь заканчивается.       — Лёша, Лёшенька, ты чего? — успокаивающе шепчет брат, опускаясь рядом. — Не бойся, я не буду. Ничего не буду.       — Ты обещаешь?       — Я клянусь тебе.       И оба знают, что клятва будет нарушена. Оба знают, что он их путает, когда напивается. Оба знают, что вплоть до двадцатого числа ходить к нему будет Антон...       И до сих пор Антон винит себя в том, что случилось пятнадцатого июля. Он не почувствовал, он не понял, он не уберёг. Он пришёл слишком поздно, когда ничего исправить было уже нельзя. Всё, что происходит с ним после того дня, все эти подмены вместо брата, все эти задания в «Империи», когда можно умереть в любую секунду, все эти особые встречи с нужными для организации людьми — это его наказание за тот день. Потому что он должен понять, что тогда чувствовал Лёша, он должен пройти тот же путь, он должен хоть немного искупить свою вину.       Сейчас Антон всё чувствует, не пропускает мимо ни одного даже самого незаметного намёка на то, что что-то не так. Сейчас он просыпается посреди ночи, смотрит на уставившегося в потолок брата.       — Лёша? — знает, насколько всё не в порядке, поэтому глупо договаривать.       До самого утра он успокаивает его, совершенно молча, действиями выражая все возможные в такой ситуации слова. Сейчас он рядом, сейчас он спасёт и защитит. И так будет всегда, пока они не умрут.       — Ты знаешь, я тут понял, — тихо говорит брат, смотря ему в глаза. Интонация такая же, как в тот день, когда он умолял его ничего не предпринимать. — Я всю жизнь тебя люблю. С самого рождения, наверное.       — Да. Да, Лёш, да, — Антон прячет лицо в изгибе его шеи, плачет беззвучно.       Он не может сказать в ответ подобное. Он Лёшу полюбил так, как теперь, совсем недавно, но зато сразу сильно, всем сердцем. Навсегда. На всю оставшуюся им жизнь.

***

      Днём, конечно же, всё хорошо. Для остальных у близнецов всё просто прекрасно, ведь как люди, занимающие первое место в рейтинге, получающие всегда только то, что хотят, ставящие себя выше многих, могут вообще испытывать печаль или чувствовать боль? Поэтому Миранчуки улыбаются, смеются, не дают ни одного повода для сомнений. Отмечают следы драки на лицах Игоря и Артёма. Антон даже находит в себе чувство юмора и впервые, кажется, шутит над Дзюбой. Тот окидывает парня полупрезрительным взглядом, хмыкая.       Близнецы ему не нравятся, причём, с каждым разом всё больше и больше. Причина этой нелюбви очень глупая даже по мнению самого Артёма, да ещё и имеет довольно раздражающее имя. Феденька Смолов, мать его за ногу, до которого Дзюбе не должно быть никакого дела, сумел пару лет назад стать его другом, и вот теперь приходится переживать за этого олуха. Не то чтобы Артём вообще за кого-то переживал до настоящего момента.       Но, во-первых, Федя действительно дурак, каких поискать. Дурнее Артёма, на самом-то деле, хотя тут, конечно, стоит провести соревнование. Во-вторых, Миранчуки далеко не дураки, они, наоборот, слишком умные, хитрые и, как кажется Дзюбе, имеют некий план. Вообще личности близнецов вызывают очень много вопросов, ни на один из которых Артём ответа не знает, да и, может быть, не узнает никогда. Однако попытаться стоит... Об этом позже. Пока что выходило только то, что Федя в большой опасности, и надо его спасать.       Безусловно, Артём понимает, что несёт полнейшую чушь, наверняка, всё не так плохо, как он думает. Тем не менее, стоит откинуть эту бредятину на задворки сознания, как в ту же минуту перед Дзюбой возникает её яркое подтверждение. Например, несколько дней назад он возвращался от Ильи, медленно обрабатывая полученную информацию. Вечер стоял поздний, хотелось спать и есть, поэтому Артём лелеял мысль о каких-нибудь бутербродах. В коридоре, по обыкновению, не было ни души, ведь все или сидели на кухне, ужиная, или заперлись у себя в комнатах, занимаясь там непонятно чем. И тут дверь смоловского жилища решила распахнуться, чтобы увеличить количество душ. Дзюба находился в нескольких метрах, но путь свой не продолжил, решив для начала удовлетворить любопытство. Вряд ли его могли заметить, но если бы это случилось, то ничего страшного не произошло бы. Подумаешь, человек посреди коридора встал, так себе событие.       Артём слышал, что в последнее время Федя проводил целые дни в компании двух, определённо, одинаковых с виду лиц. Однако Артём не слышал, чтобы эти посиделки продолжались до ночи. Ну, в любом случае, ничего странного здесь нет. Задержались люди, с кем не бывает. А потом до Дзюбы долетели конкретные пожелания спокойной ночи... Опять же, ничего странного, обычная вежливость. Так, стоп. Разве в понятие обычной вежливости теперь входят поцелуи в щёку? Два поцелуя. Близнецов же двое.       — Идём? — поток воспоминаний Артёма прерывает голос самого Феди.       — Куда? — удивлённо спрашивает у него один из Миранчуков.       — Мы же вчера решили, что пойдём в кино. Ты сам захотел увидеть этот шедевр.       — О, вы уже втроём в кино ходите, — комментирует Дзюба. — Ну, надо же. Кто бы мог подумать.       — Да я-то никуда не собирался, — говорит Федя. — Просто вчера...       Просто вчера они снова в его комнате, снова обсуждают всякую ерунду. Лёша по какой-то причине вспоминает рассказ о венгерских артхаусах, которые лучше не смотреть никогда в жизни.       — Кстати, я вчера шёл мимо кинотеатра, — тут же продолжает его слова Федя. — Увидел рекламу фильма, решил, что он прикольный. Захотел посмотреть.       — И как?       — Да та же херня, что в Венгрии. Я ничего не понял. Пришлось лезть в интернет, чтобы хоть немного разобраться, а там опять какая-то бредятина с претензией на высокое искусство. Элитарная, блядь, культура.       — Звучит интересно. Давайте сходим? — вдруг предлагает Антон.       Брат и Федя смотрят на него вопросительно, прекрасно зная, что авантюра не просто сомнительная, она безнадёжная. Нестандартные фильмы не являются любимым времяпрепровождением ни одного человека из их компании. Хотя Антон явно намерен опровергнуть это высказывание.       — Нет, — качает головой Смолов. — Я не перенесу настолько шедевральную вещь ещё раз.       — Я тоже, пожалуй, откажусь, — поддерживает Лёша.       — Да мы в кино уже лет сто не были!       — Я вчера был, и пока желания вернуться не возникает.       В целом, Антон может попытаться уговорить хотя бы своего брата изменить решение, но этого ему мало. Потому что сходить в кино с Лёшей — это одно. А сходить в кино втроём — это что-то другое, более того, никогда прежде не случавшееся с Миранчуком.       — Федь, ну, тебе сложно, что ли? — спрашивает он. — Мы же друзья. К тому же, я слышал, что мнение о фильме может меняться после каждого повторного просмотра. Можно найти какие-то новые детали. Может, ты вообще всё поймёшь!       — Сильно сомневаюсь.       — А ты попробуй. Вот ты всегда сначала отказываешься, начинаешь заранее чувствовать плохое...       — Но ведь так и выходит.       — Не перебивай, — недовольно произносит Антон, а потом двигается ближе. — Так выходит, потому что ты этого подсознательно хочешь. Попробуй хоть раз изменить своё мнение. Федя, если ты никуда не пойдёшь, то я на тебя обижусь.       — Приехали. Ты в курсе, что это нечестно?       — Нечестно друзей бросать.       — Да я никого не бросал. Я просто не хочу смотреть артхаусную херотень ещё раз, потому что мне и в первый раз не понравилось. И, между прочим, нас, не хотящих, большинство, — он кивает в сторону Лёши.       Антон встаёт с дивана, обходит его, чтобы сказать брату что-то на ухо. Тот задумывается на несколько секунд, потом отвечает близнецу таким же способом, ожидая согласия, после чего выдаёт:       — Нет, ну, вообще, я давно хотел сходить в кино.       — Господи, да если вам так интересен этот чёртов фильм, я могу просто его пересказать...       — Нет, Федя, мы хотим в кино! — тоном, не требующим отказа, произносит Антон.       — Даже если ты нам всё расскажешь, ты будешь выражать своё мнение, а мы хотим составить своё. Вдруг это конкретно тебе фильм не понравился? Может быть, всё не настолько плохо.       — Ладно, хорошо. Давайте потратим несколько часов жизни впустую. Только сидеть будете до самого конца, и чтобы я не слышал недовольства до финальных титров.       Антон удивлённо смотрит на толпы людей в очереди за билетами, потом не менее удивлённо на бесконечный поток этих же людей, выходящих из залов. Он в кино не был, наверное, лет пять, если не больше. Когда ему? Да и зачем, в принципе? Миранчук чувствует себя немного неуютно, поскольку боится банально потеряться и не найти выход, словно он ребёнок, пришедший с родителями на мультик. Впрочем, его брат тоже старается держаться ближе к их общему ориентиру — Феде. Лёша вообще терпеть не может толпу, а тут столько незнакомых лиц, которые иногда окидывают такими презрительными взглядами, будто он только что при них кого-то убил. Нет, они с братом не настолько знамениты, чтобы их узнавали на улицах и тыкали пальцами, мол, смотрите, это убийцы, они этим зарабатывают, будьте осторожны.       — Вы уверены? — спрашивает женщина с яркой красной помадой на губах, когда Федя называет ей фильм, на который ему требуется три билета. — Знаете, у нас сейчас столько премьер...       — Нет, спасибо. Я, знаете ли, не ценитель всякого ширпотреба.       — Выбирайте место, — всё ещё удивлённо смотря на Смолова, говорит женщина, указывая на монитор. Почти все места, кроме двух где-то в глубине зала, свободны, что даже неудивительно. Можно подумать, такое кино вообще окупается.       Антон долго рассматривает свой билет, будто бы впервые в жизни видит нечто подобное. Он уверен, что в его последнее посещение кинотеатра билеты были длиннее и шире, а сейчас какая-то жалкая картонка. Впрочем, вскоре внимание Миранчука отвлекает другая, не менее интересная, вещь.       — Там что? — спрашивает он у Феди.       — Еда и напитки.       — Купи мне попкорн.       — Миранчук, ты не обнаглел ли? Скажи спасибо, что я вообще согласился сегодня выйти из дома ради вас с братом.       — Я ел попкорн тысячу лет назад.       — Вот вообще не аргумент. У тебя есть свои деньги, иди и покупай, — Антон никуда явно не собирается. — Дорогой мой, я плачу за людей только во время свиданий. Так что, да, ты мне ещё за билет потом вернуть должен. К брату твоему это также относится, — Лёша согласно кивает и уже начинает искать необходимую сумму, чтобы потом не забыть.       — Ой, ну, и пожалуйста! — обиженно произносит Антон. — Между прочим, я, может быть, как раз на свидание с тобой и рассчитывал.       — Ты в курсе, что в таком случае обязан со мной переспать? Ну, за то, что я свои деньги и время на тебя потратил.       — А может быть я и не против.       — Это становится интересным. То есть, если я сейчас куплю тебе попкорн, ты готов потом...       — Кхм-кхм, Федя, деньги за меня и за Тошу забери, пожалуйста, — влезает Лёша в самый ответственный момент. — И вообще-то, мы идём смотреть фильм, на котором неприлично жрать попкорн, братик.       В зале действительно никого, кроме них и ещё девушки с парнем на заднем ряду, нет. Те косятся на троицу так же странно и удивлённо, как кассирша. Наверное, это из-за Антона, который говорит слишком громко для пустого помещения. Впрочем, когда свет гаснет, он тут же замолкает и переключает своё внимание на экран.       О чём фильм, Федя всё-таки не понимает, хотя и смотрит второй раз подряд. Вот сейчас им показывают престарелую пару, прогуливающуюся по улице в Париже. Они обсуждают свою жизнь и первую встречу. Потом начинается сюжетная ветка с непонятным парнем, который оказывается студентом норвежского университета. Он спит со своей преподавательницей, а та скрывает всё от ревнивого мужа, также имеющего три любовных связи на стороне. Одна из его любовниц учится на том же факультете, что и парень. А ещё она пишет иконы, потом продаёт их на самом обычном рынке в Осло. Одну из картин покупает неизвестная девушка азиатской внешности. В следующем кадре эта девушка уже занимается сексом с той, что продаёт иконы.       На этом моменте Антон засыпает, предварительно уложив голову на плечо Феде. Смолов, в целом, его понимает, фильм действительно не особо блещет сюжетными изысками — все просто спят друг с другом, и на ком прервётся эта цепочка, вообще не ясно. Может, не прервётся никогда.       Тем не менее, в какой-то момент герои начинают пересекаться друг с другом, выясняется, что они знают, о ком говорит каждый из них, раскрываются все измены. Парень, который спал со своей преподавательницей, хочет окончить жизнь самоубийством, но его вовремя останавливает девушка, купившая не так давно икону. Дело в том, что она его соседка по квартире и лучшая подруга. Минут пять они просто курят на балконе, разговаривая о жизни.       Федя переводит взгляд на Лёшу и замечает, что тому, кажется, нравится. Он с таким интересом смотрит на экран, будто там показывают, по меньшей мере, его собственную жизнь. Смолов искренне надеется, что это не так, и никакими пересечениями тут даже не пахнет.       В итоге, фильм заканчивается тем, что парень переезжает в Англию, где встречает одну из любовниц мужа своей преподавательницы и женится на ней. Другая любовница попадает в аварию и теперь навсегда приковала к инвалидному креслу. Её брат, о котором вспомнили буквально три раза за фильм, начинает роман с продавщицей икон. Она же продолжает спать с той самой девушкой-соседкой, а потом драматично бросает её на мосту. Непонятно, за каким вообще хреном она это сделала, так как объяснений в фильме не даётся. Эта девушка пьёт, как самый последний алкаш, около трёх минут, после чего возвращается к мосту и прыгает с него. Ну, а преподавательница и её муж продолжают свою «очень счастливую» семейную жизнь.       И вдруг сюжет возвращается к престарелой паре в Париже. Оказывается, что они и были преподавательницей с мужем. Они идут на какую-то выставку работ известной норвежской художницы. Мужчина видит ту самую продавщицу икон, с которой некогда имел связь. После выставки он подходит к ней и кивает головой, она ему улыбается, и далее идут титры.       — Ну, хвала небесам, — произносит Федя и уже планирует встать с места, как вдруг вспоминает о всё ещё спящем Антоне. — Просыпайся. Оно закончилось.       — Уже? — зевая, спрашивает Миранчук. — Какой же интересный фильм. Надо будет ещё как-нибудь сходить. Только на что-то другое.       По дороге до здания «Ригеля» они обсуждают сюжет. Вернее, Федя рассказывает его Антону, который пропустил всё, что можно было пропустить. В конце Смолов заявляет, что он всё равно ничего не понял, просто зря потратил время.       — Надеюсь, теперь все осознали, что артхаус мы смотреть не будем.       — Не знаю, а мне понравилось, — говорит Лёша. — Просто история о том, что у каждого человека полно тайн. Ну, и о вечной любви вопреки всему, на которую способен не каждый.       Антон хмыкает, качая головой, потому что полностью солидарен с Федей: фильм — редкостная дичь. Как Лёша вообще что-то там разглядел? Хотя он может.       Попрощавшись с близнецами у двери их комнаты, Федя собирается зайти за кухню и поставить чайник, ибо путь от кинотеатра они прошли пешком, а на улице сейчас далеко не лето. Он банально замёрз. Но вдруг его останавливает Миранчук-старший, придерживая за локоть.       — Помнишь, ты как-то спросил у меня, когда я понял, что люблю Тошу?       — Э-э, ну, допустим.       — Так вот. Я к этому всю жизнь шёл.       И оставляет Федю с этой информацией жить дальше. То есть просто стоять в коридоре.

***

      Первое марта начинается для Смолова просто прекрасно. Как минимум потому, что он проснулся по будильнику, а не как обычно ткнул куда-то в экран телефона, чтобы тот поскорее замолчал. Настроение тоже удивительно приподнятое, да и вообще Федя уверен, что этот день будет просто замечательным. К тому же, сегодня важная дата. Вот уже два месяца, как он нашёл себе новых друзей. Невероятных, потрясающих друзей.       Вообще-то, их дружба в её нормальном понимании началась гораздо позже, чем наступило первое января. Однако Федя считает, что в тот момент, когда они с Антоном решили поучаствовать в идиотских игрищах от Артёма, между ними произошло нечто, от чего вполне можно вести отсчёт. Близнецы, кажется, тоже не против считать тот день своеобразной точкой невозврата, ведь они сами предложили вчера отметить столь знаменательное событие где-нибудь, где захочет Федя. Федя, правда, понятия не имел, где ему хочется, но подумать пообещал.       Смолов бросает мимолётный взгляд на полку, где раньше стояла его фотография с Ингой, и счастливо улыбается. Теперь там уже другая фотография. Федя и близнецы. Он помнит, как долго они пытались сделать нормальную фотографию, потому что кто-то постоянно всё портил. Сначала в кадр никак не мог влезть Лёша, так как вечно отказывался двигаться ближе к Феде, что даже вызвало целый поток вопросов у Антона. Потом они придумали, чтобы Лёша встал не рядом, а чуть впереди Смолова. Но тогда они вдвоём перекрывали Антона, который мог бы нормально поместиться только при определённом условии. Ему всего лишь надо было обнять Федю за шею и буквально прижаться к нему щекой. Лёшу, конечно, это возмутило, но он промолчал, одарив брата недовольным взглядом. Тот это заметил, потребовал другого решения проблемы, но Миранчук-старший махнул рукой, и они смогли наконец-то перейти к снимку. Однако и здесь всё было не так просто: то кто-то моргнул, то Федя заржал в самый ответственный момент, то Лёша зевнул. Тем не менее, фотографию они сделали, чему втроём были очень рады. Сейчас же радуется конкретно Смолов.       Надо сказать, что Федя помнит буквально каждый день из этих двух месяцев. Может быть, они проходят по примерно одному и тому же сценарию, иногда разбавляясь заданиями, однако каждый имеет для Смолова какое-то особое значение. Если разбудить его посреди ночи, он обязательно вспомнит, что делал с близнецами, допустим, в третий четверг февраля.       Кроме того, Федя на сто процентов уверен, что он за эти два месяца узнал о близнецах всё. Он различит их даже с закрытыми глазами, хотя, боже, как их вообще можно спутать? Они же такие разные! Вот взять, например, Антона. Вспыльчивый, заводится буквально с полуслова, ему всегда нужно движение, а ещё внимание. О, Антон обожает, когда его слушают и ненавидит, когда перебивают посередине фразы. Часто смеётся, любит шутить сам, хотя делает это достаточно редко, непонятно по какой причине. Антон ужасно тактильный, кстати говоря. Ему постоянно надо обниматься, трогать человека, с которым он разговаривает, а закинуть какую-нибудь свою часть тела на Федю — это вообще его самое любимое занятие. Иногда Смолову кажется, что скоро Миранчук совсем обнаглеет и будет использовать своего друга вместо предмета мебели.       Лёша совсем не такой. Он спокойный и тихий, иногда даже чересчур тихий, что начинаешь думать, будто ему некомфортно в компании собственного брата. Просто Лёша не настолько общительный, застенчивый, часто задумывается над чем-то, поэтому отвлекается от предмета разговора и потом не может его поддержать. Зато у него очень милая улыбка. Он почти никогда не смеётся во весь голос, как Антон, только улыбается. Лёша практически всё может выразить взглядом, вздохом, ему вообще не нужны слова. Только Федя пока не умеет этого понимать. Да, телепатия на данный момент доступна для общения лишь близнецам, но Смолов пытается, ведь ему надо понимать своих друзей так же, как они понимают друг друга.       Федя заметил ещё, что Лёше нравится просторная одежда, желательно на несколько размеров больше. Да, ему нужны мешки, в которые можно завернуться, в которых можно чувствовать себя защищённым и которые постоянно падают у него то с одного плеча, то с другого, то с обоих сразу. И во всём этом Лёша сразу становится таким тёплым и домашним, никогда и не подумаешь, что он на досуге убивает людей. Впрочем, Федя уверен, что ему работа очень не нравится, он просто смиряется с обстоятельствами, так как не привык к неожиданным переменам. Наверное, раньше у него было много жизненных потрясений, и теперь он всячески их избегает.       Зато Антону пофигу. Если что-то не нравится — взял и ушёл, передумал, забыл, а лучше вообще громко хлопнул дверью и сломал всё, что было с таким трудом построено. Впрочем, это снова не касается работы. Её Миранчук бросить не может, и Феде хотелось бы знать, чем она так отличается от всего остального. Смолов больше, чем уверен, что Антон не пропадёт, если займётся какой-нибудь другой деятельностью.       Что особенно отличается в Антоне от брата, так это его способ дружить. За счёт своего характера и, наверное, каких-то личных убеждений, он постоянно ходит по грани, отделяющей простую дружбу от чего-то, напоминающего начало отношений. Иногда Антон ведёт себя с Федей так, будто они встречаются уже года два, ну, может быть, чуть поменьше, хотя знают друг друга лишь полгода. Смолов никогда не забудет фразу Антона, которую тот сказал ему на вопрос: «Слушай, а Лёша ревновать не будет?»       — Федя, во всякой любви должна быть дружба, а во всякой дружбе — любовь, — после этого Миранчук поцеловал его в щёку и сел пить чай.       Пожалуй, Федя согласен. Да, он совершенно точно согласен. У них именно так и получается, и это просто прекрасно. Федя счастлив, это главное.       Он вспоминает, как они отмечали его очередной день рождения. Федя не говорил, что родился девятого февраля, однако ровно через неделю ему предъявили претензию, какого, собственного, чёрта он молчал. Смолов начал рассказывать про Дзюбу и его шутки, которые просто не пережил бы ещё раз, да и вообще отмечать тридцать один год как-то бессмысленно. Впрочем, что бы он ни сказал, это не стало бы весомым аргументом для близнецов, собственно, поэтому через два часа они уже ели праздничный торт и пили вино. В какой-то момент Антон очень тупо пошутил, но это всех рассмешило, даже Лёша не сдержался. Правда, он в тот момент как раз планировал откусить ещё немного от торта, но засмеялся и испачкался. Сразу не заметил, но потом Федя сказал, и начались безрезультатные поиски салфеток, которые никто не догадался принести. В итоге, Смолов решил не тратить время зря и просто стёр большим пальцем с Лёшиной щеки часть сливок. Миранчук мило покраснел, отвёл взгляд и до конца их небольшого праздника только улыбался.       А теперь они идут в какое-нибудь кафе, чтобы отметить два месяца своей дружбы. Антон, как всегда, рассказывает, что в последний раз был в кафе миллиард лет назад, и пытается уговорить Федю заплатить хотя бы за него.       — Мы всё ещё не на свидании, — разводит руками Смолов.       — Конечно. Ты меня так ни разу и не пригласил. Я вот всё жду, жду...       — Что вообще за прикол с тем, чтобы я за тебя платил? Почему ты так яростно этого добиваешься?       — Да без понятия, — легко отвечает Миранчук. — Просто почему бы тебе за меня не заплатить?       — Просто Тоша охрененный нахлебник, — находит причину Лёша. — Ему лишь бы за чужой счёт пожить.       — Ой, да больно нужны мне ваши счета! Я вполне взрослый и самостоятельный. Мне всё-таки двадцать пять.       И этот взрослый и самостоятельный человек всё-таки умудряется напиться в этот день, хотя ещё утром убеждал брата, что это будет их самый культурный праздник. Собственно, на тот момент уже было всё понятно. Лёша только согласно покивал головой, саркастически улыбнувшись. Ладно, пусть развлекается, он ведь любит это, а Лёша любит, когда Антону хорошо.       Сделав очередной глоток из горла бутылки, Антон виснет у Феди на шее, рассказывая что-то про звёзды на небе.       — Ты отчаянно пытаешься добиться свидания, — усмехается Смолов.       — Я? Да ничего подобного! Ты просто посмотри на это небо, — Миранчук указывает рукой за темнеющий небосвод, пытаясь разглядеть там хоть что-то, чтобы это можно было показать другу. — Кстати, всегда было интересно, почему вы называетесь «Ригелем»? Это же звезда, насколько я помню.       — Да, звезда. Дэн говорил, что его отец увлекался астрономией, поэтому и назвал свою организацию в честь одной из самых ярких звёзд. А Ригель в этом... В созвездии Ориона, или как его там называют.       — Капец, какой ты умный, Федя.       — Капец, какой ты пьяный, Тоша.       — Кхм-кхм, я вам тут не мешаю? — интересуется его брат. — Давайте, может, присядем? А то я боюсь, Тоша скоро вообще реальность осознавать перестанет. И бутылку мне отдай.       Миранчук недовольно смотрит на близнеца, бутылку отдавать ни в какую не хочет, но Лёша обещает, что просто подержит её у себя какое-то время, чтобы брат не разбил. Однако стоит тому согласиться и отдать бутылку, как Лёша подносит её к губам и допивает всё содержимое.       — Я просто тоже хочу дойти до состояния звёзд.       Антон что-то недовольно бурчит и поворачивается к Феде, как бы говоря ему: «Представляешь, и вот с этим человеком я уже семь лет в отношениях».       Кое-как им удаётся добраться до своего этажа и даже дойти до комнат. Антону становится совсем хорошо, он уже раз пять поцеловал Федю в обе щеки, всё намеревается поцеловать в губы и постоянно повторяет, насколько же Смолов классный друг.       — А я-то думаю, что за херня происходит. Теперь всё ясно, — произносит Артём, высовываясь из-за своей двери. Он прищуренными глазами смотрит на происходящее и снова ощущает эту странную неприязнь вперемешку с предчувствием подвоха.       — Ладно, Федь, спокойной ночи, — произносит Лёша, сумев оттащить от Смолова брата. Они коротко обнимаются, Лёша по привычке едва касается губами виска друга, тот проводит ладонью по спине Миранчука. Артём видит в этом то ли какой-то подтекст, то ли что-то ещё более ужасное.       — Если люди желают тебе спокойной ночи, то они подразумевают, что будут думать о тебе перед сном, — глубокомысленно изрекает Дзюба.       — И хорошо. Я же о них думаю, — пожимает плечами Федя, заходя к себе в комнату.       Зато Артём не видит ничего хорошего в этой дружбе. Поскольку он тоже своего рода друг для Смолова, то решает взять ситуацию под свой контроль и поговорить для начала с самим Федей. Потому что разговаривать с Миранчуками нет никакого желания. Следующим же утром Артём приглашает Федю к себе, чтобы посмотреть футбол, как в старые-добрые времена. Совершенно неважно, что в то время, на которое они договорились, по телевизору показывали только матч Урала и Уфы, да и тот в записи. Федя всё равно в футболе ничего не понимает, а тут нужен лишь повод для встречи. Самое интересное, что Смолов ещё раздумывал, вспоминал, нет ли у него чего-нибудь с близнецами, но те после вчерашних празднований оказались не в том состоянии, в котором хочется с утра пораньше идти к кому-то в гости.       Артём смотрит на экран телевизора, чуть-чуть убавляет громкость, так как комментатор слишком уж приукрашивает происходящие на поле события. Игра всё равно закончится унылыми нулями, но комментатор будто бы смотрит совсем другой матч и видит то, чего и в помине нет.       — Ну, как ты? — спрашивает Дзюба, чтобы хоть как-то начать разговор. Он чувствует, что лёгкой беседа не получится, да и Федя, наверное, уже догадывается, к чему они планируют прийти.       — Нормально, вроде. Живу потихоньку. А что?       — Просто поинтересовался. Мы же всё-таки друзья, должны иногда делиться последними событиями. Вот я, например, недавно с Игорем был на задании. Чуть не сдохли, благо Илья вовремя написал про взрывчатку в здании. Игорёк, правда, потом истерить стал из-за проваленного задания... Ну, в общем, ничего нового. У тебя что-нибудь интересное происходило?       — Что-то раньше тебя это вообще не беспокоило.       — Так раньше у тебя все развлечения начинались и заканчивались всякими однотипными тусовками. Зато сейчас, я смотрю, каждый день новые события. То в кино, то в кафе, то ещё куда-нибудь.       — Судя по голосу, тебе это не нравится, — усмехается Федя, поворачивая голову к Артёму.       — Ну, скажем так, я не в восторге. Лучше бы ты продолжал трахать всяких баб.       — Почему же?       Удивительно, что Федя не начинает тираду на тему того, что его жизнь — это его жизнь, а не дело Артёма. Он вполне спокойно реагирует на все высказывания и вопросы Дзюбы, так как отчасти был готов к ним. Наверное, многие у них в коллективе, если им, конечно, есть до этого хоть какое-то дело, заметили перемены в жизни Феди. Просто не спрашивают, ибо не считают нужным.       — Потому что одинаковые, поверь мне, не те люди, с которыми тебе надо... дружить и общаться в принципе.       — Интересные новости. Что же с ними не так? По-моему, достаточно милые парни, не без приколов, конечно. Ну, и ты не подарок.       — Милые... Разумеется, как иначе-то. Хорошо они тебе мозги запудрили.       — Ты о чём вообще?       Артём выключает телевизор, тем более, что там началась реклама. Он встаёт с дивана и несколько раз проходит туда-сюда мимо Феди, пытаясь подобрать слова, которые точно дойдут до Смолова. Это достаточно трудно, поскольку Артём не особо склонен к расшаркиваниям. Уж если и говорить, то только прямо в лицо, без всяких попыток сгладить углы.       — Тебе не кажется, что несколько странно, когда люди на протяжении месяца тебя дерьмом поливают, всячески унижают, открыто показывают свою неприязнь, а потом вдруг втираются в доверие, лезут с поцелуями и объятиями?       — Ты очень приукрашиваешь. Ну, обозвал меня Тоша несколько раз, так и я ему отвечал тем же. Это не значит, что мы теперь обязаны стать врагами на всю жизнь.       — Да? А с чего бы вдруг ему менять своё мнение о тебе?       — Мы в Новый год отлично посидели и сблизились. Спасибо твоим играм и алкоголю.       — Но ведь потом ещё какое-то время Миранчук продолжал вести себя, как последняя сука.       — Ты выражения выбирай, — резко меняет интонацию голоса Федя. — Для начала, я вполне заслуживал такого отношения. Портил им все задания, ни черта не делал, только страдал из-за всяких своих... Ну, неважно.       — Прикольно. Это они тебе так сказали, да? Ну, что ты во всём виноват и так далее. Как же охрененно они по мозгам тебе ездят, а ты и не замечаешь.       — Блядь, Дзюба, что за хуйню ты мне втираешь? Никто ни по чему не ездит. Я сам это понял. Буквально на днях.       — Ну да, или они сделали так, чтобы ты как бы сам всё осознал.       Федя тоже поднимается с дивана, смотрит на друга с претензией. Да, он знает, что Артёму почему-то не нравятся близнецы, кстати, возможно, хотя бы потому, что они близнецы, то есть он не может их различить, и это его бесит. К тому же, Антон довольно несдержанный в плане своих слов, это могло как-то задеть Артёма. Впрочем, он ведь сам такой, нафига обижаться на ответную реакцию? А чем может не понравиться Лёша, вообще не ясно. Казалось бы, уж кто-кто, но Лёша точно не делает ничего такого, за что его можно было бы ненавидеть и теперь обвинять во всех смертных грехах.       — Послушай, Артём. Я в душе не ебу, почему ты так их невзлюбил, но они мои друзья. А пока они мои друзья, никто, даже ты, не имеет права говорить вот такую чушь.       — И что же ты знаешь о своих друзьях, чтобы сейчас защищать их?       — Всё, что нужно для нормальной дружбы.       — Да? И тебя ни разу не смутил хотя бы тот факт, что они первые в рейтинге, но при этом не принадлежали ни к одной организации? Столько убийств... Интересно, зачем?       — Илья ведь тоже ни к кому не принадлежал.       — Но Илья был киллером, а эти... Кто они вообще такие? Откуда взялись? Почему оказались в преступности? О, да ты не знаешь! Тогда, как ты можешь их защищать? Слушай, а вдруг они, допустим, из «Империи»? Просто послали их сюда вынюхивать всякое или поручили разрушить нас изнутри. Головина они уже сплавили куда подальше.       — Я не понимаю, что за хуйню ты несёшь, Артём. Головин, насколько мне известно, сам выбрал своего дилера, а не нашу организацию.       — Не без помощи твоих драгоценных Миранчуков.       Федя молчит, обдумывая слова друга. Он действительно не знает ничего, что касается жизни близнецов во всём её масштабе, только какие-то незначительные факты. Вроде бы, они довольно близки, чтобы делиться моментами из своего детства, юности, рассказывать про семью или друзей, которые у них были до присоединения к преступному миру. Во всяком случае, Федя рассказывал. Он и про Ингу рассказал. Причём, ещё тогда, когда не общался с Миранчуками настолько тесно, как теперь.       Они всегда уходили от ответа, переводили тему, отвлекали его внимание, и это, пожалуй, странно. Не хотели бы говорить, так и сказали бы. В конце концов, у них существует «Правило №6». Но, быть может, они это подразумевали? Федя не знает, а Артём уже смотрит на него, не скрывая торжества справедливости на своём лице.       — Я вижу, до тебя начало доходить, насколько странна и опасна эта ваша дружба.       — Да, если честно, мне похер, — вдруг говорит Федя. — Будь они хоть пятьдесят раз из «Империи», они всё равно мои друзья. Мне плевать, как они добрались до первого места в рейтинге, на кого работали и работали ли вообще. Мне плевать, что у них там было в прошлом. Захотят — расскажут.       — Пиздец, всё гораздо хуже, чем я думал.       — А ты поменьше думай, тебе вредно. Ты даже представить не можешь, что они для меня значат. Они единственные, кому я нужен, единственные, кому вообще было до меня дело, когда я узнал о смерти Инги. Они пришли, выслушали и решили помочь мне не упасть на дно окончательно. Знаешь, я теперь прекрасно понимаю Головина. Вот от него так же все отвернулись в самый нужный момент, а какие-то левые Лёши и Тоши помогли. И мне нравится дружить с ними как раз из-за этого. Потому что я знаю, что нужен им, а они нужны мне.       — Ах, блядь, ну да, как я мог забыть! Вечно всеми обиженный Федя, которому не хватает внимания. Теперь ясно, чего ты так к ним прицепился. Я уж начал было подозревать, что у вас там далеко не дружба, а какая-то более серьёзная хуйня на троих... Хотя одно другому не мешает, верно? Кажется, ты когда-то именно так рассуждал, Феденька.       — Иди на хуй, а? Ты понятия не имеешь, почему мне с ними хорошо. Пояснять я не буду, обломись. До тебя всё равно не дойдёт, так что лучше останемся каждый со своим мнением и разойдёмся.       — Ещё вспомнишь мои слова, Феденька. Выйдет тебе эта дружба боком, будешь потом опять ходить, ныть и страдать.       Федя ничего не отвечает, просто оставляет Артёма одного в комнате. Он наконец-то нашёл людей, которым может доверять целиком и полностью, и эти люди его совершенно точно устраивают. Мнение всяких там Артёмов, пытающихся изображать заботливых друзей, Смолова интересует едва ли меньше, чем нынешняя погода на улице.       Артём, в целом, готовился к такому исходу. Федя тупой и упрямый, ещё бы до него дошло с первого раза, тем более, Миранчуки неплохо так влезли в его жизнь, заполонив собой, кажется, всё. Вон, Смолов даже про любовь всей своей жизни забыл. Ну, ничего, Дзюба так просто отступать не привык, он тоже упрямый. Значит, теперь придётся провести диалог с другими представителями этой дружбы.