Мафия

      И только из уважения к чужому похмелью Артём не лезет с претензиями к близнецам в тот же день. Вообще, он даже не придумал, с кем конкретно лучше разговаривать, может, сразу с двумя, а может, с каждым по отдельности. Правда, для этого надо как-то научиться различать их, но Дзюбе не хочется напрягаться совершенно. Ему эти знания в голове ни к чему, потому он решает пустить всё на самотёк. С кем судьба столкнёт, тому мозги вправлять и будет.       На самом деле, Артём ни на что не надеется, ибо знает заранее, что Миранчуки ещё хуже, чем Федя. Если он просто упрямый и не видит того, что происходит у него прямо под носом, то близнецы могут из банальной вредности и желания позлить Дзюбу изобразить саму невинность. Значит, нужен ещё и третий, запасной, план. Наверное, не было ни одного дела в жизни Артёма, к которому он так ответственно подходил, обдумывая чуть ли не все возможные варианты.       Итак, он дожидается следующего утра и надеется на адекватный вердикт судьбы. Правда, сначала всё-таки надо позавтракать. На письменном столе Артём обнаруживает невымытую со вчерашнего дня кружку и берёт её с собой. А на кухне Артёма встречает очень необычная картина. Во-первых, около раковины всё залито водой. Во-вторых, Игорь, матерясь себе под нос, устраняет последствия незапланированного потопа.       — Блядская хуйня, никакой помощи в этом доме, — бурчит Акинфеев, вытирая лужу рядом с тумбой. — Всё самому, всё один. Раньше хоть Головин был, а теперь вообще всем на всё похер. Вот так сдохнет тут кто-нибудь, никому и дела не будет.       — И тебе доброе утро, — говорит Артём, задумчиво смотря на напарника, повёрнутого к нему пятой точкой.       — Не трогай кран! — не успевает выкрикнуть Игорь, потому что Дзюба уже подошёл боком к раковине и покрутил вентиль, желая помыть свою кружку.       Струя воды ударяет прямо в лицо Артёму, он на какое-то мгновение теряет способность видеть, начинает пытаться закрыть кран наощупь, но тут на помощь приходит Игорь. Правда, ему далеко не сразу удаётся отпихнуть руки Дзюбы, чтобы закрутить вентиль обратно. В этой неравной борьбе проигрывают все, кроме крана.       — Он, блядь, сломался, — договаривает Акинфеев, которого тоже окатило водой. Причём, второй раз за утро.       — Я об этом не знал.       — Слушать до конца надо.       — Извини.       — Что? — удивляется Игорь. — Похоже, я захлебнулся водой и умер. Не знал, что ты умеешь извиняться.       — Случайно вылетело.       Артём ставит всё ещё грязную кружку на стол, смотрит себе под ноги, думая, сможет ли он перепрыгнуть лужу или даже пытаться не стоит. На всякий случай, бросает взгляд на Игоря, оценивая свои шансы в том, чтобы позже не быть обруганным или вообще избитым. Да, опытными методами Артём смог-таки узнать, что Акинфеев умеет драться, да и вообще не зря занимает своё место в «Ригеле». Только испытывать это на себе снова, как-то не хочется.       В какой-то момент у Дзюбы мелькает в голове идея помочь напарнику с устранением потопа, ведь не зря же тот матерился по поводу отсутствия поддержки и внимания к проблемам со стороны всех остальных. Внимание к проблемам... Буквально вчера Федя втирал Артёму то же самое, да и кто-то из Миранчуков в защиту Головина приводил похожий аргумент. Как же они заебали со своим вниманием! Взрослые же люди, а ноют будто дети.       — Долго столбом стоять будешь? — интересуется Игорь, снова беря в руки тряпку.       — Сам пройти не даёшь и ещё возмущаешься, — фыркает Дзюба и намеревается как-то обойти лужу, но вдруг от входа раздаётся удивлённо-вопросительное:       — Доброго утра, а что тут произошло?       Вот судьба и подкинула некого Миранчука буквально Артёму в руки. Что ж, придётся поесть потом, может, к тому времени Игорь уже приведёт кухню в божеский вид.       — Пойдём-ка поговорим, — кивает в сторону коридора Дзюба.       — О чём это мне с тобой разговаривать?       — Вот сейчас и узнаешь.       Он тянет Миранчука за собой, крепко держа за локоть, как будто тому очень хочется вырываться и сбегать. Артём тащит парня в самый конец коридора, к лифту, где обычно с утра никого нет, а ближайшая комната вообще пустует, так что и подслушивать некому.       — Ну и? — спрашивает Миранчук, разводя руками.       — Отъебитесь с братом от Феди.       — Чё?       — Чё услышал. Чтобы я вас больше рядом с ним не видел.       — Ты там головой ёбнуться уже успел, что ли? Я не понимаю...       — Для непонятливых повторяю: со Смоловым впредь общайтесь только в рамках этой... бля... корпоративной этики! — произносит Артём, притягивая парня за ворот футболки. — Теперь дошло?       — Если честно, нет. Какое тебе вообще дело до нас с Лёшей и Федей? — о, замечательно, Дзюбе повезло натолкнуться на Антона. Хуже и не придумаешь. Ну, зато можно пустить в ход кулаки, этого не жалко.       — А такое, что я понятия не имею, кто вы и откуда взялись в нашей организации, что тут вынюхиваете и каким образом планируете нас разваливать. Только я вижу, что Головина вы уже слили, сейчас за Смолова принялись...       — Так-так, стоп, — перебивает Антон, отпихивая от себя руку Артёма. — С какого хера ты решил, что мы слили Головина? То, что он порыдал на плече моего брата, вообще не говорит ни о чём. Мы до того времени с ним общались едва ли меньше, чем с тобой, — дабы показать свою честность, он смотрит прямо в глаза Дзюбе, хотя это не самая лёгкая задача, так как тот уже готов заранее переходить к насилию. — Ты, блядь, прекрасно это понимаешь, но не признаёшь, потому что мы с Лёшей тебе чем-то не угодили... А, я понял!       — Что ты понял? — сквозь зубы спрашивает Артём.       — Да ты ревнуешь. Федя же был твоим другом, ты уже привык, что тот реагирует на твои подколы, слушает тебя, проводит с тобой время. И тут Федя находит себе ещё друзей в виде меня и Лёши. Это его косяк, что он тебя практически кинул, но ты, конечно же, видишь проблему в нас. И сейчас из-за своей ревности и злости готов меня убить. Охуенно, Дзюба. Просто потрясающе. Ещё и напридумывал херни какой-то про развал «Ригеля», чтобы как-то оправдать свой мотив.       — Ты, я смотрю, догадливый больно.       — Да уж, в отличие от некоторых, родился с мозгами.       Артём замахивается, но Антон вовремя уворачивается в сторону. Промах буквально приводит Дзюбу в бешенство, но он старается сохранить капли самообладания, так как знает, что иначе ничего не выйдет. Сейчас, конечно, всё в пользу Миранчука. Он даже версию неплохую состряпал на ходу, чтобы сбить Артёма с толку. Но тот прекрасно помнит, с чего всё началось и не поддастся на эти уловки.       — На твоём месте, я бы меня послушал и оставил Федю в покое.       — Господи, да что ты так приебался к Феде? Я не понимаю, нам всем нельзя с ним общаться, что ли?       — Куда уж общаться! Мозги ему запудрили, во всё влезли, крутите им, как хотите. Удобно устроились. Не удивлюсь, если ещё и трахаетесь там, чтобы этот доверчивый дебил ни о чём не догадался.       — Пиздец, блядь, что? — смеясь, переспрашивает Антон. — Никогда не думал, что человеку от ревности к другу может так крышу снести. Мне, конечно, очень интересно, что ты там ещё про меня и Федю придумаешь, но давай пока остановимся на этом моменте. Мне переварить надо, — на этих словах он хлопает Артёма по плечу и уходит вдаль по коридору, скрываясь за дверью своей комнаты.       Всё пошло не так. Артём не успел сформулировать ни одной внятной мысли до своего разговора с Миранчуком, поэтому теперь получалось, что тот был совершенно прав. Нет, Дзюба никого ни к кому не ревнует, ему вообще фиолетово. Его волнуют только собственные предчувствия великой подставы со стороны близнецов. Он чувствует, что те ещё устроят «Ригелю» весёлые деньки, да только поздно будет исправлять. Он, как человек, работающий на благо организации почти четыре года, просто обязан вмешаться и предупредить последствия. Что ж, у него есть запасной вариант. Если не сработает и он, придётся придумать новый. В конце концов, в самую последнюю очередь можно пойти прямо к Денису и обо всём доложить. Однако придётся предоставить какие-нибудь доказательства виновности Миранчуков, а у Артёма пока только внутренний голос и немного несостыковок.       — Ты представить себе не можешь, какой бред мне только что пришлось услышать, — говорит Антон, заходя в комнату. — Дзюба поймал меня в коридоре и начал докапываться на предмет того, что мы, видите ли, слишком много времени проводим с Федей.       — А его это как касается?       — Да ревнует. Типа друга мы у него увели. Но это всё вообще не важно! Дальше он начал обвинять нас в том, что мы якобы планируем разрушить «Ригель» и избавились от Головина. Ну, так сказать, внушили ему свалить со своим дилером в светлое будущее, — Лёша нахмуривается, думая сразу об «Империи». Со слов Антона обвинения Артёма звучат, конечно, беспочвенно, но всё-таки... Вдруг они как-то выдали себя? — И это ещё не самое интересное, братик! Ты лучше сядь. Под конец своей пламенной речи Дзюба заявил, что мы, правда, он имел в виду, скорее, только меня, трахаемся со Смоловым! Нет, ты слышал? Я и Федя. Или ты и Федя. Или вообще, блядь, мы вдвоём и Федя. Я просто в шоке. Ты понимаешь, какую херотень он нанёс?       — Да уж, — усмехается невесело Лёша. — Интересно, с чего бы ему пришло это в голову?       — Вообще без понятия. Вроде бы ничего двусмысленного мы не делали. Ну, я так точно.       Не успевает Лёша закончить свои размышления об «Империи» и том, что Дзюба относительно прав, как Антон делает очередное заявление, ещё более бредовое и странное, чем предыдущее. Но, тем не менее, в каждом из них есть доля истины, и близнецам очень повезёт, если Артём не накопает каких-нибудь весомых доказательств.       — Мне интересно, как бы на подобное отреагировал сам Федя, — продолжает Антон.       — Пойди расскажи ему.       — Обязательно, хоть поржём вместе. Нет, но я до сих пор охреневаю. Надо же такое выдумать!       — Всё это, конечно, весело, Тош... Ты же понимаешь, что нам теперь надо быть ещё осторожнее? Мало ли до чего дойдёт Дзюба.       — Да это понятно, — отмахивается Миранчук. — Не давать никаких поводов для сомнений, следить за собой... не спать с Федей.       Ему смешно, Лёша тоже находит ситуацию несколько забавной, правда, улыбка исчезает у него с лица буквально через минуту. А ещё с этого момента он начинает приглядываться к тому, как Антон ведёт себя с Федей. Слова Артёма здесь, конечно, не при чём, во всяком случае Лёше хочется так думать. Просто лучше он лишний раз проконтролирует брата, склонного к забывчивости. Чёрт, а ведь Дзюба в чём-то да прав. Если не знать всей ситуации, то можно предположить что угодно, касаемо Антона и Феди.       Лёша не ревнует, нет, ни разу. Ему вообще глупо ревновать брата, поскольку у того было предостаточно разных связей, но он всегда любил и любит только Лёшу... И снова сомнение начинает разъедать мозг, хотя, казалось бы, всем всё понятно. Ну, какие вообще Антон и Федя? Да со стороны кажется, что между ними вполне может что-то быть, тем более, эта манера общения у Миранчука-младшего — что-то на грани между дружескими шутками и откровенным флиртом. Но его бессмысленно в этом винить. У Антона никогда не было друзей дольше, чем на один вечер. Всё его общение сводилось к профессиональным отношениям с коллегами в «Империи» и любви к брату. Так было на протяжении многих лет, а потом вдруг появился Смолов. Появился и как-то подзадержался. Естественно, Антону ничего не оставалось делать, как только совместить свои два умения общаться и применить их к Феде. Вот и выходит эта самая дружба именно такой.       Но Лёша, придумав достойную версию, успокоиться всё равно не может. А если правда? А если там действительно что-то есть? И это сейчас говорит сам себе он, Лёша, целовавшийся с Федей однажды в ночи. Вообще-то, это он фактически изменил брату, любовь к которому осознавал всю жизнь. Но, действительно, зачем чувствовать вину за собой, когда можно ревновать Антона? Да, он всё-таки его ревнует. Сильно. Очень, блин, сильно.       — Ты чего так на меня смотришь? — спрашивает Антон, наклоняя голову чуть вбок.       — Ничего. Просто. Уж и посмотреть на тебя нельзя.       — Лёш?       — Да всё нормально.       Всё происходящее и даже собственные мысли, однако, совершенно не мешают ему продолжать общаться с Федей и смотреть на то, как брат буквально вешается на него. Лёша не понимает, чувствует ли он неприязнь ко всему этому или оправдывает Антона неумением дружить, как все нормальные люди. Потому что, вроде бы, ревность не просыпается каждый раз, когда близнец касается Феди, хоть мимолётно, хоть совсем невинно. Но она просыпается каждый раз, стоит братьям оказаться вдвоём в комнате.       — Дебилизм какой-то, — бормочет Лёша в ночи, переворачиваясь на другой бок.

***

      Рома прекрасно читает стихи, хотя, на самом деле, он прекрасно читает всё. Илья понял это однажды, когда Зобнин изучал какую-то научную статью, полностью погрузившись в неё. Илья спросил, о чём статья, а Рома зачитал ему отрывок. Конечно, Кутепов почти ничего не понял из-за обилия медицинских терминов, которые встречались буквально через каждые два-три слова, но ему безумно понравилось, каким ровным, спокойным, а главное очень уверенным голосом Рома всё это прочёл. Вроде бы, ничего необычного, наверное, все так могут, но Илья сразу отнёс чтение своего психиатра к разряду наиболее приятных в жизни вещей. Сразу вспомнилась мама, которая когда-то давно, в детстве, читала ему перед сном сказки.       — Тебе бы стихи читать, — произносит Илья, скорее, самому себе, чем конкретно Роме. Он даже отворачивается немного в сторону.       — Хочешь, могу стихи тебе почитать в следующий раз?       Им всё равно практически нечем заняться в компьютерной. Во всяком случае, Роме, ибо он просто целыми днями присматривает за своим подопечным. Наверное, ему ужасно скучно, вот и приходится постоянно придумывать себе какие-то развлечения: то паззлы собирает, то статьи читает, то украшает помещение к Новому году. На самом деле, Илья уже давно хочет сказать Роме, что тот совершенно не обязан крутиться около него. Да, у Кутепова всё ещё случаются приступы, да, зачастую он не может их контролировать, но это не обязывает Рому чахнуть тут. Иногда Илье становится до боли в груди жаль своего психиатра. Зачем он вообще решил связаться с ним, предложил свою помощь?       — Вообще, я помню, как мы читали их в школе, — говорит Рома, закрывая книжку со стихами Есенина. — И я тогда думал, что это какая-то сопливая чушь, в которой ничего конкретного и понятного нет. Стихи очень тяжело понимать, а от нас вечно требовали всяких анализов, поисков глубинных смыслов.       — А теперь? — спрашивает Илья, подпирая щёку рукой.       Они сидят за столом у дальней стены, друг против друга, и в помещении витает нечто особенное, будто сейчас вот-вот произойдёт какой-то важный для обоих мужчин момент. Они чувствуют это, хотя не до конца догадываются, что именно должно случиться, ведь вариантов много. Пока что, можно просто поговорить на довольно странную тему лирики Есенина. Странную, потому что никто вдруг не начнёт в повседневной жизни обсуждать стихи, даже не Есенина, а, скажем, Блока или Ахматовой. Да хоть банального Пушкина, это всё равно не происходит так спонтанно.       — Теперь мне кажется, что я начинаю понимать больше. Во всяком случае, я чувствую, о чём он хотел сказать. Да и вообще красивые стихи, — уголки губ Ильи едва дёргаются в попытках изобразить улыбку. Всегда серьёзный Кутепов, вряд ли выражавший бурные эмоции и до своей личной трагедии, на самом деле не настолько непробиваемый и холодный. Если узнать его получше, можно открыть много нового, что не видно ни в первый, ни в сотый раз. — Извини, у меня очень приземлённое мышление.       — Так и я вроде не литературовед.       — А тебе вообще стихи нравятся?       — Смотря какие. Многое зависит и от того, кто читает, — Илья отводит взгляд к окну. — Помню, когда я только начинал встречаться со своей будущей женой, мы сидели с ней в парке. Я хотел произвести на неё впечатление, выписал какой-то стих о любви, выучил его и пересказал ей.       — Ей понравилось?       — Она сказала, что обычно все дарят друг другу цветы и конфеты, а стихи — это что-то более редкое. Она была рада, что я решил быть чуточку оригинальнее среднестатистического двадцатилетнего парня.       — Я думаю, если бы ты сыграл ей на пианино, то точно выделился бы из толпы.       — Ну, в парке пианино не было. Прочти ещё один.       В глазах Ильи всегда столько грусти и тоски, когда он вспоминает своих близких, будь то мать, жена или ребёнок. Рома не понимает, зачем он постоянно себя мучает, ведь можно просто не вспоминать, стараться не зацикливаться на этом. Ему легко говорить, ведь у него никогда не было полноценной семьи. Да, было несколько девушек, на каждой из которых, в теории, можно было бы жениться. Только Рома, доходя до того момента, когда вторая половина начинает ждать предложения со дня на день, всегда останавливался. Стоило на горизонте замаячить призраку подразумеваемой свадьбы, и Зобнин чувствовал, что сейчас ещё слишком рано, надо или подождать годик-два, или расстаться. В большинстве случаев девушки не могли больше ждать, они банально уставали от какой-то неопределённости и подсознательного страха, что в итоге всё равно ничего не выйдет, а они просто теряют время зря. Поэтому Рома никого себе так и не нашёл.       Конечно, причина была не только в его нерешительности и желании быть точно уверенным, она крылась и в повседневной жизни Зобнина. Были в его прошлом некоторые обстоятельства, не дававшие стабильности, к которой Рома стремился всегда. Ему хотелось спокойной, тихой, размеренной жизни. Он даже готов был возобновить общение с родителями, хотя сделать это было бы достаточно трудно.       Его отец ушёл из семьи, когда Роме исполнилось пятнадцать, но они не прекращали общаться. Рома не испытывал к родителю никакой ненависти, он совершенно спокойно принял тот факт, что у мужчины появилась другая женщина, которая вскоре родила ему сына. Свою мать Рома, естественно, любил, как всегда любят людей, подаривших тебе жизнь. Всё сошло на нет ровно в тот момент, когда Рома принял одно очень спорное решение. Честно говоря, он до сих пор не знает, зачем сделал это, до сих пор жалеет, но, с другой стороны, тогда он не встретил бы Илью.       Родители, хотя не поддержали сына, никаких истерик ему не устраивали. Не было фраз по типу: «Тогда ты больше не существуешь для нас». Рома сам выбрал этот путь и отдалился от родственников, надеясь тем самым обезопасить их в случае чего. Наверное, поступил правильно. Только вот уже восемь лет Зобнин ничего про свою семью не слышит и не знает даже, чем они сейчас живут. Не то чтобы он сильно грустил по этому поводу. Просто иногда накрывает приступом ностальгии по прежним временам. Всё могло сложиться иначе, но чего уж теперь сокрушаться и рвать на голове волосы, если всё сделано?       — Рома, я давно сказать тебе хотел, — дождавшись конца стиха, произносит Илья, смотря на психиатра с какой-то особенной проникновенностью. — Ты постоянно сидишь рядом со мной, так сказать, держишь руку на пульсе. Ты ведь не обязан...       — Я твой врач, это мой долг.       — Да, но, понимаешь, ведь в последнее время, благодаря тебе, мои приступы стали случаться реже. Мы даже теперь примерно знаем, когда происходит обострение, да и те таблетки, которые я пью каждый июнь, помогают. Просто я же вижу, что тебе здесь уже осточертело сидеть. Наверное, это как пытка какая-нибудь, ведь ты вообще ничем больше не занимаешься.       — Ну, я иногда помогаю тебе разгребать завалы перед годовыми отчётами, — улыбнувшись, говорит Рома. — Плюс одно время на мне висело состояние Марио, да и сейчас я беспокоюсь за него. К счастью, пока всё более-менее. К тому же, у меня полно всяких хобби.       — Ром, но это всё не то. Тебе бы, наверняка, хотелось нормальной жизни.       — Прости, конечно, но моя нормальная жизнь закончилась очень давно. Как и у любого, кто влез в преступность.       — Мне больно смотреть на тебя, — признаётся Илья. — Я иногда не понимаю, почему ты вообще связался со мной. В стране полно психиатров, полно соответствующих учреждений, ты мог бы просто сдать меня в больницу. Но ты упорно возишься со мной... сколько лет?       — Пять с половиной.       — Вот, ты даже помнишь точную дату. Небось, считаешь каждый день и думаешь, что прошёл ещё один год этого бесконечного ада.       — Илья, мне, правда, несложно совсем. Я даже очень счастлив, что работаю именно с тобой, а не просто в больнице с кучей пациентов. Я не чувствую никакой скуки, усталости или ненависти к своему делу. Я бы ещё лет сто с тобой тут сидел...       — Извините, что прерываю вашу романтику, — у двери стоит Артём, который стучал, наверное, раз десять, но никто на него так и не отреагировал.       Дзюба, разумеется, слышал последние минут шесть разговора. Как раз, когда Рома закончил читать стих, однако потом Зобнин и Кутепов были слишком заняты друг другом и не заметили, как Артём зашёл в компьютерную. Да, тяжело следить за происходящим вокруг, когда смотришь только в глаза напротив. Впрочем, детали разговора почти мгновенно улетучиваются из головы Артёма, ведь у него здесь конкретная цель, и за ней он пришёл.       — Илюха, есть кое-какая просьба. Личная.       Кутепов понимающе вздыхает, бросает последний мимолётный взгляд на Рому и идёт к своему компьютеру.       — Выкладывай.       — Мне надо, чтобы ты нашёл всё про Миранчуков. Прямо всё, хоть роддом, из которого их выписали.       — Извини, не уверен, что смогу помочь, — хмурится Илья.       — Почему?       — Копать под своих — не моя обязанность. Тем более, когда в прошлом году тут были Головин и Фернандес, они просматривали всю базу данных и даже твоих Миранчуков. Нет там ничего странного. Не думаю, что что-то появилось.       — Могли подтереть соответствующие люди, — Артём рассказывает все свои предчувствия, правда, выдавая их за уже существующие факты, которые всего лишь требуют письменного подтверждения. Он знает, что иначе Илья просто не сдвинется с места, больно конкретно он обозначил свою позицию.       — Ты уверен, что они представляют угрозу для нас? — с сомнением спрашивает Кутепов. — Ты мог бы обсудить это сначала с Денисом.       — Ага, чтобы он назвал меня ебанутым и послал подальше. К нему без доказательств соваться бессмысленно.       — Тоже верно, — Илья барабанит пальцами по столу. — Мне всё ещё не нравится эта идея, что-то меня в ней смущает. Я никогда раньше не занимался подобным крысятничеством.       — Илюх, ты работаешь на благо «Ригеля». Это нужно нашей организации, ты можешь всех спасти и найти предателей, — наклоняясь ближе к Кутепову, произносит вкрадчиво Дзюба. — А если ты сейчас из благородных побуждений откажешься, то мы проиграем войну «Империи».       — Что-то я не слышал, чтобы у нас с ними была прямо война. К тому же, ты, кажется, не говорил мне, что Миранчуки как-то относятся к «Империи».       — Конечно, я пока только догадываюсь об этом. Но ты, Илюха, можешь подтвердить или опровергнуть мои предположения.       — Ладно, я постараюсь сделать всё возможное, раз это во благо «Ригеля», — вздыхает Кутепов, потирая переносицу. — Однако мне потребуется, наверное, достаточно много времени. Но ты мне точные сроки для выполнения всё равно не назовёшь.       — Благодарствую, — раскланиваясь, говорит Артём. — Зайду послезавтра, идёт?       Илья только кивает головой и дожидается, пока Дзюба покинет компьютерную. Илья поднимает взгляд на Рому, молча объясняя ему своё колебание. Он всё ещё не чувствует правильности в том, о чём попросил Артём. Но ведь на благо организации же! А если Дзюба прав? Сейчас они упустят Миранчуков, и всё будет потеряно. Как бы не было мерзко, надо исполнять свою работу, иначе зачем его тут вообще держат?       Рома возвращается к чтению стихов, только делает это теперь про себя, чтобы не отвлекать Илью.

***

      Очередное задание Игоря и Артёма завершается вполне успешно и даже без каких-либо внезапных поворотов. Игорь, пожалуй, несколько удивлён, так как привык вечно разгребать за своим напарником. Что ж, теперь наконец-то не стыдно будет показаться с докладом на глаза Денису.       Они едут обратно в здание «Ригеля». За рулём, как всегда, Артём, поскольку Игорь в дороге вечно занят разными техническими аспектами. Обычно он ещё раз сверяет все данные от Ильи, запоминает известную информацию, но на обратном пути Акинфеев всегда занят только разглядыванием проплывающих мимо улиц и зданий. Да, он просто смотрит в окно и молчит. У них с Артёмом почти никогда не бывало тем для разговора, всё сугубо в рамках пресловутой корпоративной этики, которую Дзюба вчера утром требовал от Антона. Надо признать, это достаточно скучно, но что поделать... Зато гораздо пристойнее всяких объятий и поцелуев «по дружбе».       — Это правда, что ты попросил Илью достать всю подноготную Миранчуков? — в полной тишине салона спрашивает Игорь.       — Фига у нас слухи быстро распространяются. Кто сдал?       — Трудно не заметить, когда на трёх из пяти компьютеров бесконечное количество вкладок про них, — Акинфеев поворачивает голову к Артёму. — Да и потом Илья особо не стремился скрывать. На вопросы ответил сразу и честно. Не думаю, что кто-то ещё знает, если не брать в расчёт Рому.       — Не хотелось бы, чтоб всё всплыло раньше срока.       — Срока чего? Ты зачем вообще устроил эти расследования?       Артём думает, стоит ли рассказывать Игорю. По идее, тот уже знает о случившемся, глупо его обманывать или соскакивать с темы. А ещё Акинфеев может рассказать, кому надо, поставив своего напарника в отвратительное положение. Впрочем, это бред, никогда он с ним так не поступал. Уж если всё время врал Черышеву о сорванных Артёмом заданиях, то и сейчас доносить не будет. Выходит, что Игорю вполне можно доверять.       — Забавно, — усмехается Акинфеев по окончании рассказа. — Только получается, что Антон или прав полностью, или отчасти.       — Это ещё почему?       — Потому что ты действительно ведёшь себя, как ревнивая девушка, — Артём сильнее сжимает руль. — Всё-таки прав полностью.       — Да с чего вы, блядь, все так думаете?! — взрывается мгновенно Дзюба. — Почему верите каким-то одинаковым с полуслова, а не человеку, проведшему в «Ригеле» четыре полноценных года?!       — Артём, твои обвинения действительно немного странные. По сути, ты обосновал их только необычным поведением Феди, которое, кстати, очень для него типично. Неужели ты не помнишь, что происходило между Смоловым и другими его напарниками? Он же и заигрывал с ними, и спал, и даже не пытался это скрыть. Почему бы Антону просто не оказаться очередным? Ну, или Лёше. Или даже им обоим, Федя же любит экспериментировать.       — Ну да, а Миранчук у нас, блядь, местная шлюха. Такой весь доступный и не против!       — Не знаю, как тебе ответить... — Игорь действительно задумывается, что-то прикидывает в уме. — Вообще, как хозяин борделя, могу сказать тебе, что есть в нём что-то такое, похожее. Нет, может быть, это его способ общения, тут нельзя сразу ярлыки вешать. Федя, вон, практически не уступает в конкуренции. По поводу Лёши говорить не буду. Он тоже странный, но по-другому.       — Заебись, то есть это я параноик, которому просто из ревности хочется избавиться от них?       — В целом, пока так и выходит. Артём, послушай, ты посмотри на это всё более спокойно. Ты сразу заводишься, стоит только упомянуть эту тему, что, кстати, охренеть как подтверждает теорию Антона. Если уж ты решил клеймить близнецов манипуляторами, то хоть сам не поддавайся.       — Я и не поддаюсь, — бурчит под нос Дзюба.       — Ещё как поддаёшься. А вообще, знаешь, я где-то слышал, что вор всегда орёт громче всех о том, что его ограбили.       — Чего?       — Ну, типа тот, кто виноват, пытается как можно ярче строить из себя жертву, чтобы на него не подумали. Вот тебе на конкретных примерах. Ты услышал от Антона про ревность к их с Федей дружбе, тут же начал отрицать, устроил целое расследование. Орёшь на всю Москву о том, что близнецы совершили семь смертных грехов и собираются развязать Третью мировую... Я утрирую, не надо меня бить, — предупреждает заранее Игорь, видя, как вновь загораются злостью глаза Артёма. — И получается, что во всём виноват только ты и твои задетые чувства, и ты это понимаешь, а потому ещё больше пытаешься убедить себя в обратном.       — Блядь, хорошо. Да, мне обидно, что какие-то одинаковые, подобранные Дэном с улицы, превратили моего друга в... в влюблённую восьмиклассницу, нахуй. Да, меня это бесит, потому что Федя страдал, ныл и загибался, а тут вдруг расцвёл, блядь, как тюльпан на поляне. Видите ли, ему с ними комфортно!       Игорь смеётся тихо, отворачиваясь к окну, чтобы Артём не увидел. Взбесится ещё больше, а это сейчас никому не надо.       — Так, значит, тебе просто не хватает друга? — намекает Акинфеев, подавляя улыбку. — Тогда почему бы тебе не сказать об этом Феде? Пусть пересмотрит своё отношение, начнёт уделять время всем понемногу.       — Да пошёл он, блядь. Нужны мне такие друзья, как рыбе зонт.       В салоне молчание воцаряется до момента, пока они не подъезжают к зданию организации. Артём ведёт машину резко, с явной злостью в каждом движении. Игорь до сих пор находит ситуацию забавной. Давно он так не веселился, конечно. Казалось бы, ну, что эти тридцатилетние люди могли придумать? А с фантазией у них всё прекрасно.       — Слушай, а как ты теперь вообще без друзей будешь? Если Федю послал далеко и надолго, — говорит Игорь, выходя из машины.       — А есть какие-то предложения?       — Ну, пока мы ехали, мне в голову пришла идиотская мысль.       — Чё, тебя что ли взять?       — В друзья? Почему бы и нет. Только давай не как Федя с близнецами.       — Хм, — Дзюба изображает великий мыслительный процесс на лице. — А, может, мне тоже не хватает объятий и поцелуев.       — Ой, ну, если капец как присрётся, то могу и поцеловать разок.       — Ебать, где-то точно сдохла популяция чего-то крупного... Я точно с Акинфеевым разговариваю? Где это ненавидящее весь мир и меня в особенности лицо? Неужели я выбил из тебя всю эту дурь от Дмитрия Николаевича? Вот ему сейчас икается, наверное. Нет, а если серьёзно, реально, в чём прикол?       — Весна, — пожимает плечами Игорь и ускоряет шаг.       Артёму приходится его догонять. Одно слово не является объяснением, но напарник наотрез отказывается от подробностей. Дело в том, что действительно наступил март, и Игорь уже несколько дней ощущал какое-то странное, но вполне ожидаемое чувство. Оно было такое тёплое, приятное, заставляло радоваться любой фигне, улыбаться чаще, чем нужно, и даже шутить. Акинфеев всегда испытывал этот душевный подъём, даже во времена Дмитрия Николаевича, просто тщательно подавлял его при некоторых людях. Зато давал волю чувствам и собственной душе наедине с собой.       Бессмысленно скрывать, что та потасовка с Артёмом прошла для Игоря даром. Он действительно кое-что осознал и пересмотрел, понял, что прошло достаточное количество лет, и жизнь немного изменилась. Иногда такие очевидные вещи, находящиеся буквально перед глазами, упорно исчезают из поля зрения. Нужен определённый толчок, сильное событие, которое могло бы подтолкнуть и заставить, наконец, понять очевидное. И Игорь понял. Разумеется, он не стал тут же выбрасывать из головы все те вещи, внушённые многими годами службы у Черышева-старшего. Просто решил попытаться совместить их с теми эмоциями, что всегда тщательно скрывал и оставлял исключительно себе. Он искренне надеялся на успех.       Судьба подкинула ему неплохую проверку на прочность. Если удастся добиться результата при взаимодействии с Артёмом, то Игорь, пожалуй, будет счастлив на все оставшиеся дни. Сейчас лучшее время для этого — весна.