Контраст

      — Я… Хочу сводить тебя в одно место.       Это единственное, что сказал Хуа Чэн при встрече насчет того, куда они собираются ехать. Вопросы, задаваемые Се Лянем, тщательно игнорировались все то время, что они добирались — на автобусе.       И если сначала транспорт был забит людьми, то, чем дальше ехали, тем меньше в нем становилось народа. Дошло до того, что помимо Се Ляня и Хуа Чэна видно было всего двух-трех человек. А шумный город с горящими вывесками и дорогими магазинами постепенно сменялся намного менее заселенной местностью. Се Лянь впервые ехал на этом автобусе и понятия не имел, куда он направляется.       Но и Хуа Чэн не отвечал: он сидел, немного — хмурый, много — задумчивый, смотрел то на Се Ляня, то в окно, на то, как снег падает крупными хлопьями — приятно, красиво, — и взгляд у него — тяжелый, наполненный чем-то таким, что Се Ляню, внимательно следившему за чужим выражением лица, пока не понять. Но совсем скоро сможет. По крайней мере, надеялся на это.       — Нам долго еще? — спросил Се Лянь, расстегивая совсем чуть-чуть куртку — они ехали уже минут тридцать, поэтому в теплой одежде стало довольно… Жарковато. — Я никогда не был в этом районе.       — А? Нет, не очень, — видимо, голос Се Ляня вывел Хуа Чэна из транса. — Ну, гэгэ повезло, — он рассмеялся — глухо, совсем не весело, — что не был там.       — Почему? — сейчас все силы были направлены на то, чтобы хоть как-то разговорить Хуа Чэна — иначе, казалось, тот просто утонет в мыслях и обратно всплывет разве что дохлой рыбой.       Пейзажи за окном становились все более унылыми — величественные многоэтажки центрального района постепенно сменялись не очень высокими домами, выглядевшими далеко не новыми; местами Се Лянь замечал все большее и большее количество людей в изношенной и порванной одежде, заходивших в том числе и в автобус, и даже один раз видел за окном, как прямо на остановке дрались два человека.       Сопоставляя все эти факты и крайне не веселое настроение Хуа Чэна, Се Лянь, кажется, постепенно понимал, куда они приехали.       — Увидишь, — Хуа Чэн улыбнулся, и Се Ляня слегка передернуло: ох, как же давно он не видел такой улыбки… С тех пор, как они сблизились, Хуа Чэн чаще вел себя искренне, поэтому сейчас будто попали в прошлое, месяца так на три назад, когда тот еще не показывал настоящего себя рядом с Се Лянем, когда каждое его слово было пропитано ядом и иронией, и… Стало не по себе. — Извини, гэгэ, — заметив, как Се Лянь мгновенно поник, Хуа Чэн поспешил объясниться, — я хочу, чтобы мы сначала доехали. Сейчас… Тяжело об этом говорить.       — Хорошо, — Се Лянь, вздохнув, немного успокоился: такой ответ его удовлетворил. Он положил голову на плечо Хуа Чэну, прикрывая глаза, и окончательно расслабился, когда почувствовал, как его одной рукой аккуратно приобняли за талию, чуть прижимая к себе.       Глубоко в душе Се Лянь был рад тому, что Хуа Чэн, наконец, решил открыть ему что-то сокровенное, что-то, что касается его прошлого, и произошло это не по его просьбе — по собственному желанию. Это было важно, потому что… Се Лянь хотел знать больше. Се Лянь хотел знать Хуа Чэна. Тем более на таком этапе их отношений. Он был готов ждать сколько угодно, на самом деле, и принял бы, даже если бы Хуа Чэн решил никогда больше не затрагивать тему своего детства, но… Все равно не мог не радоваться, что тот решил ему открыться. По-настоящему.       Они вышли из автобуса буквально через десять минут. Хуа Чэн остановился, осматриваясь, и негромко, так, чтобы слышал только его спутник, произнес:       — Давно я здесь не был, — он взял Се Ляня за руку, потянув за собой. И не смотрел ему в глаза — только на окружение, только на мимо проходивших людей, косившихся на уж слишком прилично и для этого района богато одетого Се Ляня, и оставшиеся еще со времен его далекого детства постройки. — Смотри в оба. Здесь не безопасно, — предупредил Хуа Чэн, но… Он бы и не позволил никому даже подойти к гэгэ. — Если, конечно, ничего не поменялось с того времени, — что очень уж маловероятно.       — Куда мы идем? — Хуа Чэн шагал быстро, стараясь надолго не задерживаться в людных местах. Се Лянь заметил, как тот резко дернулся в сторону и крепче сжал его ладонь, стоило кому-то из местных начать уверенно идти в их сторону; Хуа Чэн мгновенно свернул направо — в тихую, безлюдную улицу.       — Тебе понравится, — он улыбался, — и я надеюсь, что это место… Еще не разрушено.       Но несмотря на полное отсутствие людей поблизости, его взгляд все еще метался из стороны в сторону, будто искал что-то или кого-то, цеплялся за стоявшие мусорные баки, витрины маленьких магазинов, и был таким… Тяжелым. Посмотрев один раз ему в глаза, Се Лянь почувствовал себя беспокойно: состояние тревоги постепенно переходило и на него тоже. Заразно.       Он задумался о том, насколько же Хуа Чэн, шарахавшийся от любого прохожего и любого громкого разговора, травмирован, и о том, что стоило, наверное, лучше не приезжать сюда, не бередить старые раны, вскрывая их, заставляя кровоточить с новой силой — и Се Лянь сам же их потом зашьет. Аккуратно, с хирургической точностью, едва ощутимо, чтобы больше никогда не болело.       — О, — Хуа Чэн замер напротив одного из домов — небольшой, с окнами без стекол и облезлыми, разрисованными баллончиками стенами. — Мы идем в верном направлении, — однако он не сдвинулся с места.       — Что это за дом? — осторожно поинтересовался Се Лянь. Ну, не мог же он просто так привлечь внимание? Определенно с чем-то связано, учитывая, как равнодушно (или просто так казалось?) Хуа Чэн проходил мимо всех остальных зданий.       — Кажется, я здесь жил, — и снова улыбка — в этот раз вымученная, с явным трудом натянутая; Хуа Чэн глубоко вдохнул и все-таки пошел дальше, поворачивая за тот самый дом; он заметно ускорился, заставляя и Се Ляня, погруженного в мысли, идти быстрее.       Они вышли во дворы, через них — в другую улицу, и начали петлять между домами: Се Лянь молча следовал за своим проводником, не спрашивая больше, куда идти, потому что, казалось, Хуа Чэн сам не очень помнил, судя по тому, как тот местами останавливался и задумчиво осматривался, вспоминая, где они вообще, блять, находятся.        — Все-таки что-то здесь изменилось, — внезапно произнес он, а после потянул Се Ляня за руку в очередной темный переулок… Вот только в конце был тупик — высокий деревянный забор, ограждающий здания от «зеленого участка» — Се Лянь мог рассмотреть только траву, местами просвечивающуюся сквозь толщу снега, деревья, покрытые инеем, и, кажется, некое подобие искусственно сделанного озера с замерзшей водой. — Стало меньше наркоманов.       За весь путь они не встретили ни одного — по крайней мере, Се Лянь не видел. Но, наверное, Хуа Чэн заметил намного больше, чем он, потому как… Се Лянь… Никогда не… Ну… Не имел дела с наркоманами. И видел их только в фильмах. Оно и к лучшему — хорошо, когда сталкиваешься с подобным не в реальной жизни.       «Мой отец умер от передоза…»       Се Лянь вздрогнул — это единственное, что Хуа Чэн рассказывал о смерти своих родителей. После того разговора они никогда больше не затрагивали эту тему. Се Лянь не хотел даже думать о том… Через что… Через что… Через что тот прошел. Но его мысли все равно часто возвращались к этому. Он не знал абсолютно никаких подробностей, история детства Хуа Чэна была известна лишь поверхностно: жил в неблагополучной семье, родители умерли, провел год в детском доме, после чего забрала тетка; еще, в связи с недавней ситуацией, узнал, что будучи ребенком тот часто сбегал из дома — или его выгоняли. Всё. Всё, что касательно семьи (из памяти Се Ляня не выходила картина избиений в школе и чужих детских криков — та самая, оставившая на его жизни тяжелый отпечаток, и ставшая толчком для попыток сблизиться с Хуа Чэном). Ни слова больше не говорил — Се Лянь и не просил.       — Мы пришли.       — Ох? Тут же тупик.       — Нам на ту сторону, — ну, в принципе, так и предполагал: забор деревянный, перелезть — несложно, — когда я был маленьким, здесь была дыра, — он кивнул на несколько кривых досок пониже, прибитых друг к другу гвоздями, — сейчас ее заделали. Жаль.       Хуа Чэн помог Се Ляню перелезть через забор и сам довольно быстро взобрался, спрыгивая рядом.       — Он целый… Почти, — довольно произнес он, смотря куда-то вперед. Се Лянь проследил за чужим взглядом и наткнулся на…       — Дом на дереве? Ты про него?       — Да.       На недалеко от забора посаженном дереве расположился маленький, неаккуратный, местами разрушенный домик — по нему сразу видно, что делался явно не профессионалом и не взрослым человеком. И несмотря на совсем не красивый вид, Хуа Чэн не мог отвести от него взгляд, и улыбался — широко-широко, Се Лянь чувствовал, искренне-искренне.       — Это то место, куда я сбегал, — Хуа Чэн прошел вперед, потянув Се Ляня за собой, и они подошли ближе к дереву. Он поднял голову и, не переставая улыбаться, добавил: — Я строил его сам. Летом. Целый месяц… Мне тогда было девять… Или десять. Не помню. Он мне очень нравился. Чтобы его построить, я разбирал заброшенный сарай.       — Он миленький, — согласно кивнул Се Лянь. Миленький не по тому, как красиво выглядит, а… Просто сам факт, что он построен руками еще маленького Хуа Чэна умилял. Но когда вспоминалась причина, по которой тому вообще пришла в голову идея построить дом на дереве, умиление мгновенно проходило.       — Жаль только, что мы вряд ли туда поднимемся. Там наверняка осталось много хлама.       Да, слишком мал по размерам и уже почти развалился — страшно даже ступать на лестницу, неровно прибитую к стволу. Но сам по себе этот дом, если оттуда ничего не вытащили, являлся складом его старых записей, тетрадей, даже некоторой одежды. С тех пор, как Хуа Чэн попал в детский дом, он так и не забрал оттуда ничего.       — Я приходил сюда после школы, — он перестал улыбаться, — и проводил тут все время. Пока отец не начал мать бить. Тогда мне пришлось… — Хуа Чэн шумно вдохнул.       — Не говори, если тебе тяжело, — Се Лянь обнял его со спины — Хуа Чэн глухо рассмеялся, разворачиваясь лицом, вынуждая Се Ляня отпустить, и внимательно посмотрел в медовые, наполненные искренним волнением и — в то же время — заинтересованностью, глаза.       — Нет. Я хочу, чтобы гэгэ знал, — уверенно произнес он, но эта уверенность быстро испарилась, как только Хуа Чэн решил продолжить: — Мне пришлось оставаться дома. Чтобы защищать её, — Се Лянь себе напомнил — ему было десять. Десятилетний ребенок против взрослого, наверняка неадекватного мужчины… — Я кидался в него стульями, — будто прочитав мысли Се Ляня, объяснил он, — потом сам же их чинил. Иногда он бросал их в меня в ответ.       На его теле — тысячи гематом, порезов; большой ожог, начинавшийся на затылке и заканчивавшийся только между лопатками — следствие вылитой на Хуа Чэна кастрюли с кипятком, шрам от которого остался до сих пор. Буквально исписанный детскими травмами холст. Избавиться от большинства из них нетрудно — порезы уже давно затянулись, а синяки пропали, но это только физически.       Морально все совсем по-другому.       Хуа Чэн до сих пор чувствовал это. До сих пор не мог отойти от той боли, которой было наполнено его детство. До сих пор мучался от кошмаров, в которых фигурировал в основном его отец, не спал по ночам, вспоминая свое прошлое, и даже сейчас — мелко, едва заметно подрагивал, кусая губы.       — Это ужасно…       — Я еще более ужасен, — Хуа Чэн усмехнулся, наблюдая за тем, как непонимающе на него смотрит Се Лянь, и, прежде чем тот успел что-то возразить, заговорил снова: — Он заслужил не такой смерти. Я мечтал о том, чтобы… Чтобы он сгорел заживо. Чтобы его четвертовали. Чтобы он умирал мучительно и долго, — Се Ляню стало не по себе: Хуа Чэн говорил это настолько ледяным тоном... Ох, даже вспомнить сложно, когда последний раз Се Лянь видел его… Таким. — Но он сдох под кайфом. Даже не понял этого, скорее всего.       Се Лянь не стал никак комментировать и решил, что лучше перевести тему. Он не хотел давить на больное еще больше. Поднял взгляд на тот самый домик, ради которого они и пришли сюда, и тихо произнес:       — Давай построим такой же.       — Хах?       — Я хочу создать новые воспоминания с тобой, — Се Лянь тепло улыбнулся, теперь уже смотря на заметно напряженного после такого разговора Хуа Чэна, — правда, я никогда ничего не строил. Но я уверен, вдвоем у нас получится. Надо найти место, где его можно будет построить.       — Гэгэ… Хорошо, конечно, — Хуа Чэн склонился близко-близко к Се Ляню, настолько, что тот чувствовал, как обдает теплом лицо ­­­­с каждым чужим вдохом-выдохом. — Я рад слышать это от тебя, — практически прошептал он, смотря в глаза Се Ляню. Последний чувствовал, как на него накатывает смущение и… Что-то еще непонятное, граничащее с предвкушением. — Спасибо.       — Только не зимой. Подождем до весны...       Се Лянь не смог продолжить.       Хуа Чэн осторожно и мягко накрыл чужие губы своими — шершавыми, искусанными во время нервозного состояния. Поцелуй продлился всего несколько секунд — неопытный, неловкий, но наполненный абсолютной нежностью и любовью.       Для Се Ляня в сложившейся атмосфере это не было неожиданностью. Скорее наоборот — он хотел, он ждал, но… Он боялся. Хуа Чэн боялся не меньше — много-много сомневался, и в последнее время все его действия по отношению к своему парню делались с мыслью: «Если не сейчас — то никогда». Пока наполнен решимостью.       Заметив, что Се Лянь совсем не против и даже старается — так же неумело, как и сам Хуа Чэн — отвечать, он попробовал еще раз — теперь уже намного смелее, настойчивее сминая губы Се Ляня, несдержанно улыбавшегося в поцелуй. Он чувствовал себя ужасно счастливым в этот момент человеком… Впервые за долгое время.       Стоило Хуа Чэну отстраниться, Се Лянь неловко рассмеялся, отводя взгляд.       — Давай поедем домой, — под «домом» он подразумевал комнату в общежитии, потому что дом Се Ляня все еще под запретом. Все еще боялся, что, как только их увидят вдвоем, его родители… Опять обо всем догадаются… И…       Нет, сейчас не надо об этом думать. Нет.       — Давай, — согласился Хуа Чэн, поднося руку к лицу Се Ляня и аккуратно заправляя прядь каштановых волос ему за ухо. — И никогда больше не вернемся сюда. Хорошо, гэгэ?       — Конечно, — Се Лянь все-таки посмотрел на него, и улыбка до сих пор сияла на лице — счастливая, яркая, заставившая и самого Хуа Чэна улыбнуться тоже. — Спасибо, что поделился со мной… Этим.       — Гэгэ, гэгэ, гэгэ… — Хуа Чэн притянул к себе Се Ляня, приобнимая, и уткнулся в его макушку, тяжело выдыхая. — Я так рад, что встретил тебя.       Все его внутренние шрамы, все рубцы, оставленные на душе, заживали с каждым днем, проведенным рядом с Се Лянем — с его Се Лянем, с самым солнечным, самым прекрасным, самым любимым человеком на этой планете, с тем, ради кого он готов на все, с тем, кто вытащил его из болота ненависти, протянул спасительную руку, когда Хуа Чэн тонул, тонул, тонул, когда в легкие попадала ядовитая вода, заливала их, когда нечем было дышать, а люди — проходили мимо, смотрели, любовались, наслаждались зрелищем, делали забавные фото и били, толкая обратно, как только у Хуа Чэна появлялся хотя бы шанс вырваться на берег.       Его тянуло вниз — на самое дно, хоть Хуа Чэн и думал: глубже некуда. Он уже и так слишком низко пал, он уже и так стал отвратительным человеком, не способным ни на какие положительные чувства и эмоции… Так он думал.       Но с появлением Се Ляня… Все кардинально изменилось. С появлением Се Ляня он начал жить, начал, наконец, свободно, глубоко дышать, начал понимать, что на этой чертовой планете не одинок. Хуа Чэн схватился за эту руку — и взобрался наверх, и, кажется, почти выплыл, и чувствовал, как его ладонь сжимают все сильнее и сильнее, не отпуская, не давая вернуться, не позволяя вновь утонуть.       Главное, чтобы Се Лянь сам не упал в черный омут.