Zoom

Иногда я думаю, что это болезнь. Нельзя быть настолько помешанным на человеке. На линии его острых плеч, на забавно острых коленках, на россыпи бледных родинок на груди рядом с левым соском, на аккуратном провале пупка. Моя лаборатория теперь завешана его фотографиями. Как он спит, как ест, как читает, как пишет, как мастурбирует. Возможно, виной всему мое любопытство и его молчание. Я не мог не заметить острый взгляд зеленых глаз из-за дурацких круглых очков. Слишком внимательный и мимолетный, слишком заметный на фоне его всегдашнего отстраненного состояния, в котором его не могла растормошить даже его подруга Паркинсон. И тогда в столовой мне просто стало любопытно, смогу ли я вывести его на эмоции, что увижу за круглыми стекляшками с чудовищной цифрой диоптрий. Я не был разочарован. Прекрасный коктейль чувств, который видел только я, который вызывал только я. Это оказалось подобно наркотику — каждый раз открывать в этом парне родник, фонтанирующий эмоциями. Тихими, видными только в глазах. Прошло уже полтора года, но Гарри остается для меня все такой же загадкой. Я не могу понять, что кроется в этой голове. Я хочу запечатлеть на пленке каждый его вздох, каждый взгляд. Я хочу влезть под его кожу, окружить его сердце, застрять в лабиринте его извилин. Даже сейчас, когда он лежит подо мной, я не могу отделаться от мысли, что что-то упускаю в нём. Руки вторят глазам, прочерчивая тот же путь от острых позвонков и лопаток, вдоль позвоночника к маленьким ямкам на пояснице и округлым ягодицам, призывно растянутым самим Гарри. Его пальцы до покраснения впились в кожу, выставляя на обозрения нежную гладкую кожу вокруг дырочки.  — Гарри, потрогай себя, — мой голос жесткий и твердый, хотя внутри все дрожит от перевозбуждения, когда я вижу, как спина Гарри изгибается еще сильнее, чтобы дать среднему пальцу большую амплитуду движения, когда он осторожно погружает его в себя. Я не могу понять его отчаянного желания подчиняться моей воле, но я прекрасно понимаю, насколько отравляюще его покорность действует на меня. Потому что звон в голове нарастает с каждой секундой, с каждым лихорадочным движением его пальца внутрь.  — Два пальца, Гарри, — требую я, и он с покорным стоном подчиняется, растягивая себя сильнее. И я чувствую, что готов взорваться от напряжения из-за вида его непослушных волос, расчерчивающих тонкую спину каждый раз, когда он запрокидывает голову назад, крутого прогиба поясницы, дрожащей руки.  — Убери руки и держись крепче за изголовье, — приказываю я. Гарри безропотно подчиняется, хватается за железные прутья кровати и подставляется мне.  — До чего же послушная кукла, — восхищенно шепчу я, грубо дергая Гарри на себя, и вхожу в него сразу на всю длину. Гарри вскрикивает и подается назад до упора так, что я чувствую гладкую кожу его задницы низом живота.  — Том, Том, — это едва ли не первые слова, которые произносит Гарри за все время нашей долгой-долгой прелюдии. Мы не играем в полноценных доминанта и сабмиссива. Я никогда не выставляю условий молчать или слушать меня беспрекословно. Гарри сам всегда выбирает такую роль, и меня это полностью устраивает. В голове снова вспыхивает мысль, что такая модель поведения может свидетельствовать о каком-то отклонении в развитии личности. Но Гарри движется мне навстречу нетерпеливо, и я перестаю что-либо соображать. Я не сдерживаюсь и поддаюсь вперед так, что Гарри почти врезается в изголовье. Пальцы наверняка до боли сжимают его бедренные кости, но он только коротко стонет на каждое движение члена внутри него. Вскоре я понимаю, что близок к финалу, поэтому резко отстраняюсь от Гарри, разворачиваю его лицом к себе и взбираюсь на грудь. Гарри послушно открывает рот, не дожидаясь приказа, и начинает активно сосать. Его лицо в этот момент — произведение искусства. Надлом темных бровей, капельки пота на лбу, пухлые и красные, как раздавленная малина, губы, обернутые вокруг моего члена. И его глаза — зеленые впадины, полыхающие такой страстью, что я забываю себя и кончаю, долго и ошеломительно, пока Гарри старательно сглатывает. Я опустошен, но Гарри еще нет, поэтому я отползаю в изножье и сажусь на пятки, окидывая его внимательным взглядом.  — А теперь ты, моя любимая куколка, доведешь себя до конца одними пальцами в твоем прекрасном растраханном заду. И не смей отводить от меня глаз. Гарри дрожит от предвкушения и кивает, осторожно приподнимаясь и ложась на гору подушек. Он достает банку смазки и аккуратно погружает в нее пальцы. А моя рука сжимает прохладный металл надежного, как Парабеллум, Олимпуса, готовая в любой момент взвести затвор.