Zoom

Я смотрел на свой портрет, освещенный тусклыми лучами неоновых ламп. Блики зеленого подсвечивали мои глаза, ядовито-розовый выделял мои рот с зажатой между зубами футболкой, мягкий синий свет ровно ложился на голую грудь. Беспорядок на голове, влажный взгляд, сведенные к переносице брови. Кадр не захватывал остальное тело, но едва ли хоть кто-то мог не понимать, чем я занимался в тот момент. Портрет был большим, почти во всю стену. Говорящим за Тома всё без слов. Потому что остальные фотографии были едва ли метр на метр величиной.  — Гарри, мне казалось, или он обещал не выставлять тебя? — осторожно спрашивает Панси в промежутке между глотками шампанского. Она, как всегда, безупречна с этим алым оттенком на полных губах и в своей трогательной заботе обо мне.  — Нет, не показалось, — не менее осторожно отвечаю я и перевожу взгляд в сторону, непрозрачно намекая на нежелательность последующих расспросов, и вижу его. В черных брюках и белой рубашке навыпуск он выглядит, как модель с обложки. Кто бы знал, каких трудов мне стоило уговорить его надеть что-то более официальное, чем толстовка и джинсы. Том что-то лениво объясняет очередному журналисту, когда видит мой взгляд. В его лице ни капли сожаления. В этом весь Том. Он добивается своего любой ценой. И это то, что заставляет меня восхищаться им. Я никогда не был целеустремленным человеком, мне никогда не хватало достаточно сил и терпения, чтобы погрузиться в дело полностью, отринуть все условности в попытке получить желаемое. Том же готов был пойти по головам, если это понадобится для идеального кадра. В том числе, по моей голове. Я чувствую кожей взгляды посетителей выставки, среди которых полно людей из нашего университета, взгляды журналистов, слышу щелчки уже их фотоаппаратов, запечатлевающих главную модель на фоне своего портрета. Но мне плевать. У меня есть кое-какие вопросы к Реддлу и я намереваюсь их задать прямо сейчас. Еще пару месяцев назад я бы убежал в свою крохотную квартирку переживать очередной экзистенциальный кризис в немоте стен, глубоко рефлексируя. Но я кое-чему научился у Реддла.  — Извини, Панс, мне надо отойти, — шепчу я в маленькое ушко подруги, в котором сверкает рубин. Панси лишь отмахивается и просит:  — Будь хотя бы ты благоразумным.  — Ничего не могу обещать, — уклончиво отвечаю я и ускользаю в толпу. Люди вокруг меня выражают явную охоту поговорить, скользят по мне глазами, в которых горит нечто, что мне сложно расшифровать. Я предпочитаю игнорировать их и вскоре добираюсь до своей цели.  — Томас…  — Том, — поправляет Реддл с совершенно пустым лицом, и я представляю, как он на самом деле негодует, потому что ненавидит, когда его называют полным именем.  — Том, как проходит процесс выбора модели и получения ее согласия на съемку? Все же тема, выбранная вами, довольно интимная и далеко не каждый даст согласие на съемку.  — О, я могу вам рассказать. По крайней мере, о последнем, — грубо влезаю в диалог я и вижу, как идеальные брови Тома хмурятся, а взгляд становится тяжелым. Я достаточно изучил его за эти месяцы, чтобы понимать, когда он просто недовольная тупостью окружающих жопа, а когда действительно злится. И сейчас все неминуемо говорит о втором. Но меня уже не остановить, тем более, я вижу, как на лице журналиста расцветает довольная улыбка.  — Как вас зовут? — любезно интересуется он.  — Гарри Поттер.  — Отлично, Гарри. Первый вопрос — кем вы приходитесь мистеру Реддлу? Ваш портрет является ключевым на этой выставке.  — Конечно же, я любимая модель мистера Реддла, — не менее любезно отвечаю я, особо выделяя слово модель. Том рядом со мной закатывает глаза и складывает руки на груди.  — Гарри, вы можете рассказать, каким образом происходит процесс съемки? Что делает мистер Реддл для психологического раскрепощения моделей? Вас не смущало, что за вами наблюдают в столь деликатный момент?  — Хм…. я не могу сказать за всех, но думаю, схема всегда одна. Мистер Реддл проявляет сексуальный интерес к объекту съемки, заставляет его чувствовать себя желанным, затем просит немного попозировать. Конечно, никакого насилия и принуждения, все исключительно по обоюдному согласию, так сказать. Журналист что-то быстро черкает в своем крошечном блокноте. А рука Реддла сжимает мой локоть почти до боли. Он хочет, чтобы я замолчал. Но я собираюсь отплатить ему той же монетой, поэтому вырываю руку из железной хватки и продолжаю:  — Возможно, на процесс раскрепощения влияет также тот факт, что модель не знает изначально, для каких целей ее снимают. Глаза журналиста на мгновение расширяются и перескакивают на лицо Реддла, который больше не может молчать и делать вид, что все в порядке, и шипит мне:  — Гарри, прекрати.  — Ой, Томас, я не знал, что это твой секрет, — делано удивляюсь я и продолжаю. — Знаете, Томас гениальный фотограф, он умеет ловить моменты и эмоции. Но он считает, что для этого объект наблюдения не должен знать, что его снимают. Ну или как в данном случае, не должен понимать, для каких целей его снимают. И вы не можете не согласиться, глядя на его сегодняшние работы, что это оправданные меры.  — О, безусловно! — лицо журналиста сияет так, что его можно заметить из космоса. Очевидно, вечерком из-под его пера выйдет весьма занимательная статья. Зато лицо Реддла мрачнее тучи. Он повторно хватает меня за руку и пытается увести в сторону уборных, но я не чувствую себя достаточно отомщенным, поэтому снова делаю попытки освободиться. Пальцы Реддла крепко держат меня, так что в итоге это перерастает почти в потасовку, пока мне не удается вырвать руку и сделать пару шагов назад от тяжелого дышащего Тома, который уже не сдерживается и выкрикивает:  — Какого черта, Гарри? Что за нелепая сцена?  — У меня встречный вопрос. Куда делись твои заверения, что ты не хочешь, чтобы все видели меня таким? Реддл снова хватает меня за руку и тащит к выходу. Толпа перед нами расступается, и я замечаю Панси. Она крутит пальцем у виска, как школьница, а другой рукой нервно сжимает пачку сигарет. Уверен, завтра она не даст мне покоя своими нравоучениями. Мы резко тормозим перед дверью, и Том разворачивается к толпе, громко и четко объявляя:  — Дамы и господа, сожалею, что нам приходится вас так быстро покинуть. Но мой бойфренд хочет незамедлительно выяснить отношения, а я не могу отказать ему в этой малости. Надеюсь, вам всем понравились мои работы. Спасибо. Голос Реддла звучит спокойно, на лице бродит вежливая улыбка. Он крепко держит меня за ладонь, и я осознаю, что он впервые официально объявил о наших отношениях. Не то, чтобы мы договаривались хранить их в тайне, но за прошедшие пару месяцев мы едва ли хоть раз оставались наедине на людях, проводя все время либо в моей квартирке, либо в студии Тома. И учитывая нашу разговорчивость, мы не особо распространялись об этом кому-либо. Исключение составляла только Панси, но она вообще предпочитала делать вид, что ничего не происходит. Она была не в восторге от Тома, но принимала мой выбор и не стремилась обсудить его. В ответ на заявление Тома толпа разражается громким смехом и аплодисментами. Я уверен, что большая часть банально не слышала того, что говорил я минуту назад. Но также я уверен, что Тому все сойдет с рук. Как я узнал, Реддл был таким человеком, который может выпутаться из чего угодно и любую дерьмовую ситуацию использовать с максимальной выгодой для себя. Том кланяется напоследок, затем толкает дверь и выходит наружу, потянув меня за собой. Мы идем молча до первого закоулка, в котором Реддл толкает меня к стене и тяжело приваливается всем телом, не давая даже пошевельнуться. Он тяжело дышит и буравит меня внимательным взглядом.  — Зачем ты это сделал? — повторяю я свой вопрос, отвечая ему таким же внимательным взглядом. Том не раздумывает ни секунды, прежде чем его красные потрескавшиеся губы выпускают на волю стайку слов, которая оглушает меня, как взрыв бомбы.  — Я хотел, чтобы все знали, что ты мой. Я хотел, чтобы все знали, что таким тебя могу видеть только я. Я хотел, чтобы ты знал, что все серьёзно. Я не нахожу ничего лучше, чем ответить на его признание отчаянным поцелуем, полным злости, обиды и прощения. Кажется, мы только что выиграли в номинации на самую больную пару на свете — эгоист-собственник и жадный до внимания и любви дебил.