молчать — большой талант

петербургский июль всегда приводил её в восторг. но юноши и девушки, её совершенные ровесники, при встрече обольщающие роскошные одежды и прекрасный вкус в выборе экстерьера и интерьера, оставались недовольны непостоянством культурной столицы России. под их постоянное ворчание её мысли складывались даже лучше: тогда ей не приходилось бороться со звериным рвением вскрикнуть из-за полосатых «лесных друзей», жужжащих над ухом. Петербург ей подходил – потому что сочетался с её «непостоянством». хотя, наверное, каждое дуновение ветра в этом городе имело значение – за каждую сплетню следовало наказание, потому и нельзя было назвать его беспричинно непостоянным. но её совершенная и искренняя любовь к этому городу заключалась не только в предыдущих строках. холодный ветер сменяет слепящее солнце лишь из-за действий опрометчивых жителей и гостей (в чём было её глубочайшее убеждение), а к этим хладнокровным существам наша героиня не питала положительных чувств. она была искренне влюблена в рельефы роскошных зданий на Большом проспекте, в замысловатые обрамления окон ближе к Гостиному двору и в невероятные каменные решетки, заключающие в себе Неву. она была влюблена в город, но не в его жителей. и была польщена ответными их чувствами. она была убеждена (о, как же она была убеждена!), что в её душе заключено столько тайн, сколько не сосчитать в тех, что собираются на вечера в «важных» домах. их слепая ненависть, глупые прозвища и интонации тешили её самолюбие – от восклицаний о нигилизме девушки люди дошли до обсуждений её своенравности, со временем превратив её имя в устрашающий слух, гуляющий по улицам Петербурга. «каково это – быть городской легендой?». те же люди ждут однозначного ответа, а его дать, к счастью, или, напротив, невозможно. нельзя сказать, что та была непоправимым злом в глазах большинства, она была, что называется, «несомненной добротой», милым личиком, испорченным буйной юностью и дурным воспитанием. но и на подобные заявления Настасья Филипповна лишь усмехалась, не подозревая, что её хорошенькие черты лица, выражающее искреннюю усмешку, лишь подкрепляли городские легенды. сегодня было тепло, но не жарко. на ней было легкое платье оттенка крем-брюле – утром она долго простояла перед зеркалом, стараясь разгадать, что же её так привлекало в, казалось бы, незамысловатой вещице. его подол чуть не касался пола, но пышные цветы, что составляли большую его часть, тянулись к её талии. мелкая россыпь неясной породы цветов проходила по всей нижней части изделия, формируя аккуратную веточку шоколадного оттенка, обвивающую и талию девушки. рукава напоминали увядшие лепестки ромашек, которые она любила вплетать в темно-русую косу. платье было будто соткано из противоречий – начинаясь пышными цветами, оно позволяет заканчивать себя лишь умершими их родственниками. она остановила себя на мысли о том, что её сегодняшний наряд метафорически отражает её саму – конечно, в наиболее изящном и романтичном стиле (хоть душа Настасьи Филипповны питала любовь к творчеству десяток лет назад, это светлое чувство теперь было застрелено в самое сердце). она любила часами проводить время у прудика – даже не из Великого «единения с природой» (которое она, несомненно, уважала, но никогда не ощущала), а из молчаливости этого места. бывали времена, когда ей не хотелось думать – и тогда она приглашала к себе юношей на чаепития или занимала своё время чтением дряхлых книг, которые были открыты ею во многие трудные минуты. сложно сказать, в каком настроении сегодня находилась наша героиня – её мысли плавно перетекали из одной в другую, как реки, впадающие друг в друга (о такой картине она часто фантазировала, но увидеть смогла лишь раз). но на её пути были и плотины – сегодня от безмолвных восхищением над платьем незнакомой женщины они доходили до нещадящих скал, которыми и выступила та, чьем платье поразило Настасью несколько минут назад. — нигилистка! самозванка! — звонкие крики женщины, преследующей объект её интереса, доносились до скамьи с середины пруда, — я привела тебе… этакого! а ты! — наконец, они приблизились ближе к нашей героине, дав ей шанс рассмотреть их лица. кричавшая создавала впечатление светской барыни – золотистые кудри, рассыпавшиеся по платью лазурного оттенка, гармонировали с милой дамской сумочкой, которую Настасья нашла даже забавной (никогда она не видела в них особого прока из-за их незначительного размера). лицо барышни выражало крайнюю степень недовольства и раздражительности, а взгляд был устремлен на предмет криков, потому читателю пока не известно, какие же тайны хранили её глаза. вторая же девушка, казалось, была противоположностью первой – её хрустально-голубые глаза, в которых играли желтые пятнышки, были устремлены на Настасью Филипповну. собеседница схватила черноволосую девушку за руку, на что та издала жалобный писк – и тут же устремила умоляющий взгляд на нашу героиню. — на что ты там уставилась! — раздраженная барышня наконец сделала тот шаг, о котором скоро пожалеет – она встретилась взглядом с ней. Настасью поразил цвет глаз этой женщины – яркая зелень, ближе к носу сменяющаяся желтизной пшеничного поля. их оболочка показалась ей прекрасной, но эмоция, застывшая в них, прогнала её ненарочную симпатию. в них застыл страх – даже ужас, ей неясно было, как такой пылающий гнев вдруг сменился таким леденящим трепетом. — на… — её голос предательски задрожал, выдавая волнение, которое скрыли её глаза, — на эту… уставилась? — её ресницы тут же выразили знакомое нам выражение, каким люди выказывают презрение по отношению друг к другу. мысли девушки, так смело обвиненной незнакомой женщиной, стремительно вернулись на свои места. очередная дама, «наслышанная» о ней, приняла её за ночное чудовище посреди бела дня. Настасье хватило одного взмаха ресниц для потери интереса, однако, она ловила на себе всё ещё пристальный взгляд девушки с хрустальными глазками, потому снова приняла задумчивый вид и ответно взглянула на неё. пока собеседница, обидевшая достоинство одной (казалось бы, израненное больше, чем чье-либо) и пробудившая любопытство другой, пыталась сдвинуть девушку с места, та хранила драгоценные секунды для того, чтобы разгадать кареглазую напротив – чего же ужасного нашла в ней её мамаша? читатель простит мне, если я оторвусь от мыслей Настасьи Филипповны и расскажу о той героине, что теперь появилась перед нами. она питала явный интерес к сидящей напротив – девушку очаровывал её образ. она сидела на почти облупившейся белой скамейке под рябиной, легко свисающей совсем близко к её локонам, в таком, казалось бы, «несложном» платье, но какой же таинственной она казалась. черты её лица были удивительно милы ей, но не понять было, чем – её вздернутый носик не внушал доверия, как и щеки, необычно худые для девушки её возраста. так же не привлекал её выступавший лоб безымянной особы, но всё её лицо было однозначно красиво – и не могла она найти этому объяснения. взгляд, взгляд – вот в чём была её тайна! невообразимо, как её карие глаза бегали по лицу существа напротив, какой интерес и, в то же время, недоверие, они отражали. она вызвала невероятное множество чувств у случайной прохожей – то было смущение от такого пристального надзора незнакомки, иль симпатия, иль даже страх. все эмоции слились воедино, её душа испытала необъяснимый момент блаженства.