Его руки, смуглые и мягкие, пахнущие душистым оливковым кремом, цепляют его за кисть мертвой хваткой, будто боятся, что он вот-вот убежит.
Они по очереди снимают обувь и проходят внутрь — бас-гитара остаётся лежать в коридоре. Без нее Дикон чувствует себя ещё более беззащитно. Нет, он не покажет, что ему страшно — он будет сосредоточенно смотреть вперёд себя и глубоко дышать, успокаивая взвинченные нервы. Ведёт себя, как преступник, которого ведут на допрос с пристрастием. И знает ведь, что «допрос» закончится не в его сторону, ведь преступление совершил он, и все улики указывают только его виновность. Они проходят на кухню. Тут ещё холоднее. В этот раз — никаких предложений «пропустить бокальчик» или «по чашечке чая», все очень серьезно; Фредди отпускает руку Джона и садится первым, планируя разглядеть во втором признаки сомнений или волнения. Изнутри рвется дикое желание закричать во весь голос, но Джон удачно душит его и садится не напротив, а рядом. Он чувствует тяжёлый взгляд карих глаз на своей коже, то, как он проскальзывает по всему телу с оценивающим интересом. — Джонни. Давай с самого начала проясним один момент: я драться не собираюсь, но у меня есть разряд по боксу, поэтому, говорю сразу, это плохая идея. И, ещё кое-что — это была не угроза. — Спасибо. — Да. В общем… Говорить о таком без стакана чего-нибудь крепкого в руках — непривычно. Без сигареты в руках — сложно. В принципе, разговаривать о таком — страшно. Но он все подталкивает и подталкивает себя, старательно собираясь с мыслями, а внутренний голос подгоняет: «Ты эти два месяца, что, в мусор выбросишь? Хватит мямлить! Смелости позы строить хоть отбавляй, а разговор не осилишь?» — Между нами произошло много чего интересного, а? — осторожно подступает, теребит в руках связку ключей. Она единственная разбавляет напряжённую тишину своим звоном. — Да, много… Джон сильно кусает губы. Фред удивлен, как из них ещё не пошла кровь. Он видит в стремлении Фредди отчаянный интерес. Будто ничего важнее для него сейчас нету. Его целеустремленность и упорство выбивают из колеи, заставляют сердце биться чаще. Становится стыдно, когда тот между делом облизывает пересохшие от волнения губы, а Джон не в силах отвести взгляд. — Нам не удавалось уединиться все это время, и я… все думал о том, чтобы поговорить об этом в комфортной обстановке. Ты же не любишь громкие места. — Да. Именно поэтому ты той ночью повел меня в переполненный людьми гей-клуб. В его голосе — сталь, почти обида. И затаившийся в глубине страх. Кроваво-красный закат отражается в его глазах, придавая радужке новый, немного зловещий оттенок. — Хорошо, я буду честным… Я хотел проверить тебя. Побитая маска в очередной раз даёт слабину. — В каком это смысле? Фредди, нежданно-негаданно, стал зрителем картины, которую, наверное, не видел ещё никто. Скорее всего, он — первопроходец, ведь по Джону видно, что он сам не понимает, что ему делать с этими чувствами. Сильными, как тайфун. Смертоносными, как цунами. Как пробудившийся после многолетнего сна вулкан. — Джон, ты ходячая загадка. Можешь считать это за комплимент, пожалуйста, но, честно сказать, другого пути я просто не видел. — Хочешь сказать, что ты меня проверял все это время? На протяжении двух с лишним месяцев я был твоей подопытной крысой? Тон голоса — ни ниже, ни выше, а тело застыло в одной позе, как каменное. Взгляд стал настолько страшным, что Фредди разорвал зрительный контакт первым, смотря куда-то за спину Джона. — Как мне ещё понять, что ты чувствуешь? Ты не раскрываешься до тех пор, пока тебя не подвергнешь экстремальным условиям! С тобой сложно, Дикки, и только потому, что ты прячешься! Ты можешь сказать мне, почему?! Маску разрывает на мелкие кусочки. — Мне страшно, ясно?! Я чертовски напуган, Фредди! Ты так хотел это услышать?! У Фредди звенит в ушах от вязкой тишины, которая воцаряется сразу после оглушительного удара по столу. Кулак Джона дрожит, костяшки белые, вообще, он весь дрожит. Таким громким он ещё никогда не бывал. — Я знаю, что тебе доставляет особенное удовольствие изводить меня, забрасывать намеками, которые поймет, блять, даже камень!!! За что ты так со мной? Для тебя это все — гребаная игра?! Думаешь, я совсем ничего не почувствую?! Дикон громко сглотнул и прокашлялся. Кажется, что для него это вообще впервой — вот так срываться и повышать голос. Он уже через секунду выглядит ужасно виноватым, потупляет взгляд, до этого острый, как нож мясника, и прячет руки под стол. Очевидно, чтобы переплетать свои подрагивающие пальцы. - …У меня такого никогда не было. Ни с кем. Ни разу в жизни. Такое сильное чувство. Оно пугает меня. Но и сдерживать его внутри оказалось бесполезным делом. Эти слова согревают. Дают Фредди светлую надежду. Дикон сам рассказывает ему о результатах своих трудов. Но, что посеешь — то пожнёшь, и план Меркьюри оказался не без изъянов. «Удачно потрепал ему нервы, молодец, Фредди.» — Я пытался… правда пытался сделать вид, что мне все равно. Чтобы не давать ложных надежд, пустых обещаний, чтобы не сделать только хуже… Понимаешь, Фред? Я никогда не любил мужчину. Я не знаю, как это работает, и будет ли работать со мной. — Он понуро опустил голову, тяжело вздохнул, и, кажется, даже закрыл глаза. От прежней ярости и гнева не осталось и следа — снова тихий, снова нежный. Снова его старый, добрый Джонни. Теперь Фредди понимает. Этому человеку необходима мягкая подушка безопасности всегда и везде. Его чувства сравнимы с фарфоровыми изваяниями, с которых даже пыль сдувать опасно.А ещё Фредди понимает, что ему таки удалось вывести Дикки из себя.
Но это достижение приносит больше разочарования, чем радости. «Забрался на вершину горы — теперь попробуй слезть.» — Любовь — это не электромеханика, Джонни. Слово «любовь» заставило Джона почувствовать волну мурашек по всему телу. Такое громкое слово, любовь — и пугает, и притягивает. — Это не схемы, не законы. Послушай свои чувства, — он придвинулся чуть ближе, положив слабую руку Джона себе на грудь. Тот боязливо поджал пальцы, и сделал над собой усилие, чтобы расслабиться. — Чувствуешь? Под пальцами отчётливо билось сердце. И, почему-то, Дикона заворожил его стук. — Да… — Оно бьётся так часто из-за тебя. Понимаешь? — Фредди накрыл белоснежную руку своей, заключая в замок. — Ты мне нравишься. Очень. Его собственное сердце забилось чаще, подстраиваясь под ритм Фредди. Звучал унисон, работающий вне любых законов. — Тебе не нужно больше прятаться. Понимаешь? Только не со мной. Я чувствую тоже самое. Их все ещё разделяли добрые полметра — если так прикинуть, немаленькое расстояние — но любовь дарит крылья. Джон наклонился вперёд, сжимая в руках ткань одежды Фредди и на долю секунды прикоснулся к его губам своими. Лёгкий, воздушный поцелуй с привкусом самого ослепительного, теплого заката. Настолько воздушный, что в животе начинают трепетать бабочки. В его вьющихся рыжих волосах блестят лучи оранжевого закатного солнца, отчего они становятся ещё больше похожи на языки пламени. Но на ощупь они, как самый нежный шелк. Фредди поднялся со стула, утаскивая Джона за собой — обратно в гостиную, на диван. Здесь на окна опущены жалюзи, и свет красивыми, яркими полосами ложится на темное пространство комнаты. Они вдвоем иногда мерцают в них, как призраки, и снова исчезают. Невесомо касаться нежной кожи.Вдыхать любимый, пряный запах.
Любить, любить, любить.
Он льнет навстречу, робко положив те самые руки на плечи. Поцелуи остаются такими же воздушными, полными невесомых чувств единения и слабости друг к другу. Желания вырывается наружу в виде изнеженных поглаживаний, аккуратных движений, ласковых поцелуев за ушком и чуть ниже, на шее. Мягкие стоны то и дело выходят вместе с воздухом из часто вздымающейся груди, а пальцы, так и не найдя себе места, начинают путаться в пуговицах рубашки. В комнате прохладно, совсем не жарко, но Джон отчаянно хочет прикоснуться к смуглой коже. Меркьюри медленно, но верно теряет самообладание — знает, что Джон не против — и помогает ему избавиться от майки. И ему не сильно жарко. Позволяя скинуть с себя полупрозрачную ткань, он, наконец-то, прижимается ближе, и горячо шепчет: — Мы согреем друг друга. И Дикки неровно дышит в ответ, пока одна его рука взволнованно тянется к концертным брюкам клеш, дотрагиваясь до ноющего бугорка. Короткий кивок — и Фредди, не переставая улыбаться, опускается на колени перед диваном, протягивается выше, расположив обе руки на бедрах Джона, и целует его шею. Он помнит наизусть каждое чувствительное местечко, и, прикасаясь к ним губами и языком, слышит нежные, прерывистые вздохи. Джонни будто совсем не торопится, реагирует лениво, и поэтому — сладко. Стоит Фредди спуститься ниже, как басист вздрагивает и закусывает губу. Сколько же у него чувствительных мест? Создаётся ощущение, словно он весь — одно большое сплетение оголенных нервных окончаний, с которыми грех не поиграть; особенно, если это ему нравится. Маленькие, нежные бусинки сосков напрягаются от горячего дыхания. Сначала он облизывает их вокруг, а затем берет в рот, задействовав язык. Джон шипит от жгучего тепла и даже отклоняется назад — Фредди следует за ним. Его ладони гуляют по узким бедрам, оглаживая и сжимая, слепо натыкаются на руки самого Джона, которые массировали его возбуждённый половой орган. Фред осторожно касается горячего паха и начинает помогать Дикону, по-настоящему радуется такой бурной реакции. Джонни стонет и по-детски жмурится, руки снова перемещаются на плечи, он прижимает Меркьюри ближе, задыхается от прикосновений горячего, влажного языка к прохладной коже. …Фредди поднялся с колен, забрался на диван, и, целуя Джона страстно и глубоко, повалил спиной вниз. Руками он взял его под колени и пристроился так близко, что чувствовал эрекцию Джона своей собственной. Страх мелькнул в его щенячьем взгляде, так что Фредди разорвал поцелуй, чтобы уверить: — Не бойся. — Я знаю, — внезапно звучит ответ. Фредди, сам пока не совсем понимая, что делает, толкнулся вперёд, провоцируя безумно приятное трение. Джон тут же отреагировал, вскрикивая так, будто его напугали. Внутри взорвались тысячи салютов — вот оно, удовольствие. Парс снова и снова толкался навстречу Джону, и совсем скоро вошёл в азарт. Ласковые поглаживания, одобряющие все, что происходит, прибавляли уверенности в себе. Поцелуи, беспорядочные и несдержанные, топили их стоны, что непременно сливались в единую, уникальную гармонию, не похожую ни на какую другую. Он лихорадочно глотает воздух, старается не кричать, но у него не выходит. Зарывается носом в смуглое плечо, целует там и прикусывает солоноватую кожу, а ногти впиваются в загорелую спину. Фредди вжимает его в диван так сильно, что побаивается, что сломает мебель. Член буквально взрывается, он кончает с грудным стоном — берет чистую ноту в диапазоне первой октавы. Хныкающий от очевидной сверхстимуляции Дикки получает столько любви, сколько ещё способен «унести», и лишь достаточно нескольких непрошенных касаний пальцами к возбуждённой плоти, которые забрались под ткань брюк и дальше, чтобы довести его до долгожданной разрядки. Первым делом он смаргивает слезы и пытается восстановить дыхание. В свете оранжевых полос его слезы блестят на пушистых ресницах, как нанизанные на них бриллианты. Затем он приподнялся на локтях, только чтобы дотянуться до Фредди снова и поцеловать во влажные, малинового цвета губы. Удивительно, но они и на вкус схожи с малиной. Обниматься, и ни о чем не думать — ни о завтрашнем дне, ни о том, что было вчера или неделю назад. Лежать и просто слышать дыхание друг друга, искренне радоваться. Просто любить, и все. Разговоры получаются обо всем и ни о чем, пространные и долгие, от которых неизбежно клонит в сон; он же обещает быть приятным и спокойным. — Эти чувства такие сильные… Я никогда в жизни таких не испытывал. Именно ты разбудил их во мне. Искренности Джона вызывают бурю эмоций со стороны Фредди, проявляющейся в беспорядке телячьих нежностей. Он ничего не говорит, только улыбается во все зубы, и даже тихо хихикает, заметив, что Джон озадачен. — Что? Ждёшь, когда я тебя поздравлять начну? — Не нужно, дорогуша. Я и так уже все понял.Любить, любить, любить.