Дом для меня

От подписанного Леркой контракта, как ни странно, выиграл больше всего Васильцев. Мужчина с самого начала знал, что это самый лучший для него вариант развития событий, и поначалу даже не рассчитывал, что ему так повезет, но в итоге он не зря терпел, никак не подталкивая Лера к этому решению, дав возможность самому его принять. Единственное, что он сделал, это напомнил Дитриху о Лере. Именно Дитрих в свое время обмолвился о новенькой конфетке, находящейся не в тех руках, и сказал, что возможно этот юноша заинтересует Васильцева, и только после этого Дмитрий Александрович вновь навестил Жанну. Дитрих был птицей высокого полета, потому за моделями не бегал, но вовремя сделанный Васильцевым звонок помог напомнить агентству Дитриха о себе очень вовремя, отправив Леру очередное предложение на почту. Несмотря на то, что Жанна не могла представлять особой угрозы планам Васильцева, она тем не менее являлась тем убежищем, в которое так ревностно рвался Лер, и тут как нельзя кстати произошла травма ноги, и уже зная некоторые слабости Лера, Васильцеву оставалось лишь слегка надавить на чувство ответственности, и Лер попал в его "объятия", не желая обременять Жанну. Ну а дальше больше, выскочка Самсон загнал Лера в угол, и тот совершил "благородный поступок", лишивший его пусть и балласта в каком-то смысле в виде Жанны, но и территории для отступления, к тому же, как бы то ни было, с Жанной Лер мог распрощаться в любой момент, потому что их ничего не связывало, кроме дружеских отношений, а теперь на шее Лера был годовой контракт, предварительное расторжение которого облагалось внушительной неустойкой, и это как минимум на год точно обеспечивало нахождение Лера в Москве. К тому же владелец агентства был его давним знакомым и им удалось обговорить некоторые нюансы, по которым Лера не просто нагружали работой, но и заставляли мотаться по разного рода вечеринкам и фуршетам, где модели обычно находили себе "спонсоров". Все это проходило в рамках обязаловки, и Васильцев как самый благородный человек сразу тактично предложил Леру машину и охранника, но ему, конечно же, отказали. Дмитрий отступил, но затаился в ожидании часа Х, когда Лер позвонит с просьбой о помощи. Дитрих со своей стороны делал все возможное, чтобы открыть на Лера "охоту", но Лер был тайным шиноби деревни Скрытого Листа, потому просто профессионально шкерился по темным углам на всех вечеринках, мастерски ускользая от всех предложений совместно выпить или еще чего лучше - закинуться парочкой веселых таблеточек. С самыми настойчивыми Лер соглашался выпить и просил подождать, пока он сходит в уборную. Куда потом из этой уборной Лер исчезал, осталось тайной, которой даже Дитрих озадачился. В итоге, поскольку Лер так и не прокололся за два месяца, Васильцев ослабил контроль и перестал ждать желанного звонка, чтобы "спасать" принцессу из пасти дракона и вновь предложить сопровождение охраны. Пока Васильцев праздновал свою маленькую победу, Лер боролся с собой и... с Самсоном. Чертов паршивец решил сбросить волчью шкуру и сменить ее на ангельские перья. Началось все с утренних сообщений, с пожеланием доброго утра. Причем сначала это были простые эсэмэски, то потом Самсон стал писать Леру в ватсап, и Лер понял для чего: так как он не отвечал на эсэмэски, Самсон не знал, прочел ли он их, может быть он в чёрном списке, а в ватсап было видно, что Лер сообщение прочел. Лер твердил себе, что обязан заблокировать контакт, но каждый раз руки будто парализовывало, стоило настроить себя на то, что он должен его заблокировать. Сначала Самсон писал дежурное "доброе утро", потом к нему прибавилось и "спокойной ночи", постепенно сухие слова стали обрастать смайликами, ну а через две недели дурацких сообщений Самсон начал каяться, и это стало новой ступенью в мучениях Лера. Гораздо легче было выносить сложившуюся ситуацию, когда Самсон был грубой скотиной, но когда он начал писать эти свои дурацкие эсэмэски, а потом методично извиняться за каждый эпизод, каждое грубое слово и не просто извиняться, а подробно излагать, почему он психанул, и признавать, что был не прав, это стало просто личным адом Лера. Самсон почти сразу объяснил, причины такой откровенности: оказывается его подруга-психолог давно предлагала ему свою профессиональную помощь, похоже, видела зачатки неадекватности, но он, естественно, от нее отказывался, пока не наломал дров с Лером и сам не приполз к ней с бутылкой коньяка, чтобы выяснить, почему "влюбился в эту суку" - так он и написал в сообщении. Очевидно первичное осознание собственной неправоты заняло у него больше двух недель, к концу которых он и начал писать Леру свои дурацкие эсэмэски, а потом он взялся за "объяснение" причин своих поступков, и это выкинуло Лера в какую-то особую плоскость мучений. Оскорбительные сообщения почему-то никогда особо Лера не задевали, не то чтобы они его вообще не трогали, но время шло, а они продолжали прилетать раз или два в неделю, но Лер их ждал. Искореженная от боли душа ждала даже этих эсэмэсок, объясняя себе, что раз пишет, значит, не забыл, раз царапается, значит, и ему больно. Лер уже не пытался ставить себе какие-либо диагнозы, как-либо себя ругать или оправдывать, потому что боль, несмотря ни на что, не проходила. Он только по ней и определял, что еще жив, все остальное воспринималось словно через стекло. Когда эсэмэски с оскорблениями вперемешку с претензиями пропали на две недели, Лер не хотел это озвучивать даже мысленно, но сутками грел телефон в руках в ожидании сообщения. Неужели забыл? Неужели отпустил? К счастью, никто, кроме самого Лера, не знал о его унижении. Об унижении ждать хотя бы эти гадости, лишь бы знать, что он не забыл. Если бы ему кто-нибудь сказал, что так бывает, Лер не поверил бы. Порой он радовался, что успел наломать дров и связаться с Васильцевым до того, как окончательно понял, насколько влип, потому что, пробудь он с Самсоном чуть дольше, прилипни он к нему сильнее, он бы уже, вполне возможно, не смог себя отодрать от него и с каждым днем спускал ему с рук все больше и больше гадостей. Хотя зная самого себя, он, вполне возможно, даже и тогда отодрал бы себя от Самсона, его ослиное упрямство на многое способно. Но тогда получилось бы гораздо хуже, потому что было бы гораздо больше связывающих его с Самсоном вещей, "приятных мелочей", что острыми крючками зацепились бы за его душу и драли ее ежедневно. Возможно, все это было лишь утешением, будто он успел сбежать с Титаника. На самом деле Лер не сбежал, он на нем просто заснул, но, как и прежде, был все там же, несясь на всех парах к айсбергу с одной лишь надеждой утонуть наконец в ледяной воде. Когда пришла первая эсэмэска без упреков, Лер сразу понял, что проще не будет даже со временем. Самсон взялся за голову и не мудрствуя лукаво стал просто писать, почему вспылил, как ему было больно. Он своим корявым языком писал о том, на что рассчитывал со стороны Лера и что был не прав, ожидая этого от него. Лер кожей чувствовал, когда приходили от НЕГО эсэмэски. Он сам не знал как, не было особого оповещения для них, просто знал - это он. После первого "извинительно-объяснительного" сообщения Лера пробило нервной лихорадкой, он буквально забежал в ванную, схватил стопку сложенных на тумбе полотенец и закричал в них. Но это не помогало, он вжимал в полотенца лицо и рычал, выл в него, кусал губы и просил, просил, чтобы все это дерьмо с ним прекратилось, что все прекрасно, все так, как должно быть, он там, где должен быть, он поступил правильно, он ушел, но в груди все буквально выло от боли. Казалось, будто от живота до сердца по мышцам и венам под самой кожей разлился не горячий, а ледяной металл, сковавший и парализовавший все тело. Лер сгибался словно от боли и бился лбом в свои колени. В голове был лишь один вопрос: когда это пройдет? Когда станет легче? Когда? И станет ли... Лер хотел ему ответить, написать какую-нибудь гадость, но не смог, это было уже выше его сил. Нет, только не диалог. А Самсона как прорвало, он писал и писал, и писал свое бесконечное покаяние и даже великодушно прощал Леру его "тишину": "Я знаю... понимаю, почему ты молчишь, но спасибо за то, что хотя бы читаешь". После этой эсэмэски Лер забрался в душ, включил воду и внушил себе, что это не слезы. Даже рожица на запотевшем зеркале больше не улыбалась. Так прошел почти месяц, Лер словно на дозу подсел на эти эсэмэски, и Самсон не мог не видеть, с какой скоростью он их прочитывает, стоило тому лишь написать, как две зеленые галочки появлялись под сообщением почти мгновенно. На время помогла новая работа, его загрузили таким количеством дел, что Лер не успевал даже поесть, засыпая порой на заднем сиденье такси по дороге "домой". Он мотался по кастингам, отрабатывал повинность у нового тренера, который взялся за него с каким-то просто фанатичным рвением, особенно за его больную спину и "корсет", которые они должны были возвести вокруг позвоночника, и Лер радовался. Он был рад даже тому, что обстановка в коллективе, с которым ему достаточно регулярно приходилось пересекаться, была жесткой и ядовитой. Разного рода зависть и подставы отвлекали, но от Лера достаточно быстро отстали, поняв, что он очевидно какой-то блаженный, раз улыбается от этих ситуаций, а Лер улыбался, потому что ему на время удавалось спрятаться от сверлящих сердце чувств, от мыслей, которые, словно кислота, разъедали душу. Потом Самсон пропал, почти неделю никаких сообщений, ни очередных извинений, ни признаний в любви - ничего... Но весточка пришла, откуда не ждали - в пятницу вечером позвонила ошарашенная Жанна и рассказала, что "его Самсон" точно тронулся. Лер был рад, что сидел в тот момент, потому что колени ослабли. Самсон заявился в офис Жанны, заказал рекламу, и судя по тому, что Жанна к нему явно потеплела и пыталась осторожно намекнуть, что, возможно, Самсон не такой уж и ужасный, они поговорили по душам. Правда, восторженная интонация Жанны быстро завяла, потому что они понимали, в какой сейчас ситуации Лер. Отношения с Васильцевым вышли на ту стадию, при которой Лер уже предупреждал его, где он и когда вернется. Лер и сам не знал, как так вышло, ведь они ничего не обсуждали, не обговаривали и никаких рамок не устанавливали, но тем не менее это произошло. ОН БЫЛ В ОТНОШЕНИЯХ! В отношениях, черт возьми! Не в простых отношениях и не с простым человеком. Мало того, он был с человеком, который действительно заботился о нем. Заботился не просто дав распоряжение прислуге, а буквально заботился: в первую неделю после травмы Дима помогал принимать ему ванну. Засучив рукава, садился на бортик ванной и мыл ему голову. Лер нервно шутил о том, что он травмировал связки на ноге, а вовсе не парализован, но это были лишь неловкие шутки, он не мог ему запретить проявлять свою нежность так, как тот умел. Васильцев сам не готовил, но всегда самостоятельно сервировал поднос и шел с ним к Леру, хоть тот и пытался объяснить, что он дойдет до кухни сам. Таких мелочей был миллион. Порой Дима касался его рук, и если те были ледяными, а из-за нервов независимо от погоды они всегда были такими, потому Дима просто брал их в свои и грел, нагоняя на Лера волну смущения. Количество врачей, которое посетило их в тот период, Лер так и не смог сосчитать. Он пытался объяснить, что не стоит... - Не стоит что? - перебил Васильцев. - Не стоит так волноваться. - Лер замялся и отвел взгляд. - Я не волнуюсь. Это элементарная забота о том, кто сам о себе позаботиться не в состоянии. Васильцев развернулся и ушел, а Лер остался с пылающим лицом и пониманием того, что "позаботиться не в состоянии" - это не потому, что он травмировал ногу, а потому, что он безалаберный и сам лечиться не будет. Лер не мог через это переступить. Между ними что-то происходило, и он до жути боялся, что Дима мог влюбиться в него так же, как он в Самсона. Конечно, такой серьезный человек, как Васильцев вряд ли так же наивно и глупо мог вляпаться, как и он, но вдруг... Меньше всего Лер хотел причинить кому-то такую же боль, которую испытывал сейчас сам. Тем более тот, кто так заботился о нем. И конечно, Васильцев был не тем человеком, которого можно было бы так явно использовать, чтобы сбежать от неудобных обстоятельств, а потом бросить, как только ситуация изменится. Жанна это тоже понимала, поэтому восторг в её голосе в том звонке быстро потух. Они всё понимали. Возможно, кто-то бы мог наплевать на это все и сделать так, как хочется, но этот условный "кто-то" не Лер. Лер не мог так поступить, и все на этом. Поэтому Лер по мере своих сил восстанавливал стены рассыпающегося песчаного замка своей жизни и пытался жить как прежде, но с каждым днём это давалось ему всё с большим трудом, потому что ситуация изменилась и он хотел вырваться из этих обстоятельств, переставших быть хоть какой-то анестезией к происходящему и наоборот ставшей отягчающим обстоятельством. Но самым ужасным и катастрофичным было даже не это, а то, что он до ломки в руках, до темных мошек перед глазами хотел коснуться Самсона, хотя бы увидеть его одним глазком. И с каждым днем, с каждым сообщением, от которого глупое сердце оживало и вспыхивало мириадом фейерверков, это желание росло, но Лер продолжал молчать, не отвечать, потому что боялся, что если решится хоть что-то написать, то это окажутся не упреки, не обвинения и не вопрос о том, как у Самсона дела, а просьба приехать, и это будет катастрофа... точнее, это уже и есть катастрофа, это просто еще плывущий к айсбергу Титаник. Лер никогда не любил и все бы сейчас отдал, но не ради того, чтобы все изменить, переписать их историю, не сделать этих ошибок или как-то все переиграть, нет... он бы все отдал, чтобы не испытывать этих чувств. Он не хотел любить, хотя свое состояние он не мог назвать любовью, потому что любовь для него - нечто светлое, теплое, животворящее, то, что дает жизнь и вдохновение, крылья за спиной, но не это раздирающее изнутри проклятье, парализующее его волю, выворачивающее его наизнанку, впивающееся в шею прохладным, нежным и одновременно жестоким шелком, который, несмотря на свою красоту, лишал его воздуха. Когда он до кровавых корок обкусал свои губы, Васильцев, кажется, забеспокоился и стал внимательнее к нему присматриваться. Просто чудо, что он раньше не замечал плачевного состояния Лера, в этом, пожалуй, помогала их общая занятость. Титаническим волевым усилием Лер взял себя в руки и заблокировал контакт Самсона, предварительно удалив все сообщения, но "титаническое усилие" развеялось в пыль ближе к ночи. Он понял, что сойдет с ума, если эта тонкая нить между ними разорвется, но для себя принял окончательное и бесповоротное решение, что должен поставить точку в отношениях с Самсоном, потому что как бы тот ни раскаивался, люди не меняются в одночасье, и в глубине души Лер не хотел воссоединяться с Самсоном, он просто хотел перестать испытывать эту боль в груди, хотел вернуть свой штиль. Пусть даже не штиль, но хоть какое-то подобие равновесия. В любом случае в эту ситуацию внесла свои коррективы судьба или фатальная случайность. В самый обычный, ничем не примечательный четверг, в самый обычный, рядовой вечер при вполне рядовом посещении офиса Дитриха Лер спускался в набитом людьми лифте в фойе бизнес-центра, и когда двери лифта разъехались... он даже не сразу понял, отчего его тело парализовало, организм среагировал на долю секунды быстрее, чем мозг, в дверях стоял Самсон. Люди выходили, а он как волнорез не двигался с места. Лер словно трещинами пошел, ПК в голове дал сбой. Он не знал, как должен поступить, точнее, что ему вообще сейчас делать. Когда кабинка опустела и ее стали заполнять входящие люди, Лер дернулся, собираясь выйти из лифта, но толчок в плечо вернул его в кабину. Самсон шел, а Лер пятился, пока не уткнулся в угол кабины. Было так много людей вокруг, но стоявший перед ним Самсон будто отрезал его от остальной реальности. Они просто смотрели друг на друга. Держали друг друга глазами за шею, впитывая каждой клеткой то, что видят. Лер прикусил зубами губы, чтобы хоть немного привести себя в чувства, и это видимо вывело из оцепенения не Лера, а Самсона, тот перевел взгляд на его искусанные губы с множеством подживших ранок и словно в замедленной съемке потянулся к его истерзанным губам, чтобы освободить их из плена зубов. Лер странно дернул головой, то ли собираясь убрать голову, то ли отвернуться, то ли отмахнуться, но вышло лишь едва дернуться, пальцы с едва ощутимым запахом сигарет осторожно коснулись губы, высвобождая ее из плена зубов, и надо же такому "совпадению" случиться, никого не было в кабинке. Самсон наобум хлопнул по панели управления, попав на стоп. Лер дернулся, чтобы этому воспротивиться. Он, кажется, собирался сказать "нет", но голос пропал. Лер, словно выброшенная на берег рыба, что-то сказал онемевшими губами, а в следующий миг оказался в осторожных объятиях. Это были самые неожиданные и трогательные объятия в жизни Лера, потому что неуравновешенный псих Самсон просто обнял его, причем настолько осторожно, будто если он сожмет чуть сильнее, Лер рассыплется в его руках. И возможно это было недалеко от правды, потому что, когда Самсон видел его в последний раз, Лер не выглядел настолько выцветшим и каким-то погасшим. Их вдвоем вынесло в какое-то подпространство, Лер стоял в чужих объятиях, уперев лоб в мужское плечо. Самсон, прижавшись к его затылку щекой, впитывал в себя словно губка все возможные ощущения, запах волос и ощущение солнечного счастья, будто все необходимые атомы наконец воссоединились и запели свою мелодию. В отличие от Лера, Самсон остро чувствовал, как убегают секунды, потому с каждым мгновением ему сильнее хотелось сомкнуть объятия, но он держался, позволив себе лишь крепче вжать Лера в себя. Но любое волшебство когда-нибудь рассеивается, их двоих слишком рано выбросило на берег, когда из динамиков раздался голос техподдержки, обслуживающей лифты. Что говорил голос, никто из них не понял, но Лер, очнувшись, шарахнулся в сторону, ударяя рукой по панели и снимая блокировку. Самсон не помнил, что сказал Леру, но тот, вскинув на него лихорадочный, пронзительно-больной взгляд, невнятно что-то прошептал, так же как и Самсон, не понимая, что говорит, но они словно настроились на одну волну. И Самсон, все поняв без слов, шагнул назад, до белых костяшек сжав перила, в надежде, что сможет удержаться и не рвануть следом. Двери за спиной наваждения закрылись как-то слишком быстро, Самсон не успел запомнить, у них было слишком мало времени, словно и не вдохнул он ни разу за это время, раз сейчас задыхался. Может быть нельзя было отпускать его, но Лер был на грани, казалось, чуть нажми, и он сломается. Поэтому Самсон лишь сильнее сжал перила, обещая себе, что так надо... что наступит время, когда ему не придется его отпускать.