«Единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему. Если же ему сопротивляться, то душу будет разрушать желание того, что она сама себе запретила». Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея»
Вообще Лер ожидал, что Жанна будет не в восторге, но он и предположить не мог, что настолько. Даже Васильцев впечатлился, явив миру озадаченное выражение лица. Когда Лер говорил, что Самсон не единственная причина подписания контракта с Дитрихом, он не врал — Жанна, несмотря на их прекрасные отношения, тяготила Лера тем, что он очень хорошо к ней относился и благодаря ей он не просто достроил дом, но и обустроил его изнутри. Лер как мог отплачивал ей взаимностью, помогал и вписывался во все ее проблемы и просьбы, но это же и сковывало его. Жизнь в столице затягивала все сильнее, приковывая к себе. Лер чувствовал, что все это может растянуться на очень долгий период, и это было не то, чего он хотел. Поэтому он поспешил с подписанием контракта, не обсудив это с Жанной, и не раз потом и пожалел, и порадовался данному факту. Потому что, когда Жанна узнала, началась такая буря, которую Лер и предположить не мог: сначала она не верила, потом, когда поверила, так вспылила, что вывалила на Лера ушат отборной нецензурщины, пообещав приехать к нему и разобраться с ним и с Васильцевым, которому она его, как оказалось, «доверила» Лера на время, и тот не уследил. Поначалу им было даже смешно немного, но когда позвонил консьерж с уточнением впускать данную женщину или нет, Лер попросил сказать, что их нет дома. Он сам не понимал, что его сподвигло так поступить, но потом еще не раз порадовался этому своему решению, потому что, как выяснилось позже, Жанна была действительно в ярости, она заявилась в офис Дитриха и устроила там грандиозный скандал, а потом каким-то образом пересеклась с Самсоном и умудрилась расцарапать ему лицо. Судя по всему, после этого Самсон так впечатлился, что сбавил обороты с нападками на бизнес Жанны, облегчив задачу Васильцеву и душу Леру. Бесилась Жанна еще долго, в хлам изрезала все Леркины вещи, кроме тех, что ему купил Васильцев, видимо на брендовые наряды у нее рука не поднялась, даже трусы и носки! С носками у Лера были особые отношения, потому что он как-то неосознанно коллекционировал необычные носки с разными рисунками, чем-то они его манили и он просто не мог ходить в простых серых. За время работы в Москве он обзавелся таким количеством классных носков, что ему даже пришлось купить для них небольшой комодик. Сначала Жанна прислала ему в ВК фотку изрезанной одежды, но, не получив реакции (которой от Лера в целом всегда было сложно добиться), отправила ему фото с тем самым заветным комодиком. Когда Лер увидел фотографию, то натурально спал с лица, что заметил Васильцев, находившийся в тот момент на кухне. — Что случилось? Мужчина завершил разговор и подошел к Леру, тот протянул ему телефон с фотографией. — И что? — Ничего так и не поняв, Васильцев пролистал еще несколько раз карусель с фотографиями обрезков и вернул Леру телефон. — Она сейчас изрежет мои носки. — И что? Купим новые. Или… Васильцев перевел взгляд на Леркины ноги и увидел канареечного цвета носки с ананасами. Даже нога в фиксаторе была с носком. Вообще он давно заметил за Лером эту странную тягу к необычным носкам, но он и предположить не мог, что тот столь трепетно к ним относится. — Ты коллекционируешь носки? — Мужчина поймал себя на том, что, кажется, вновь улыбается. — Нет… просто мне нравятся носки с рисунками. Лер нервно почесал запястье, и это было уже сигналом, потому что чесать запястья он начинал именно во время сильнейшего стресса. — Можем съездить к ней… Лер похолодел, представив, что его ждет, когда он там появится, но потом вспомнил свои любимые носки с новогодними медведями, с роллами и суши, с корабликами, и ему стало дурно. Носки были его странной и неожиданной слабостью, он не мог пройти мимо витрин с носками. Яркие цвета, необычные рисунки, все это парадоксально поднимало ему настроение даже в самый хмурый день. Все друзья уже привыкли, что ко всем подаркам на день рождения или Новый год обязательно будут прилагаться оригинальные носки. У Лера образовалась уже небольшая коллекция носков из Европы и Азии, их привозили заметившие его слабость друзья, и вот теперь все эти сокровища были под угрозой. Лера даже затошнило при мысли, как потрескивают его носочки под ножницами этой женщины. — Возьмем с собой телохранителей… Лер нервно рассмеялся, и в итоге через час он стоял у дверей Жанны с огромным букетом пионов любимого Жанной сорта Сара Бернар, наверное только благодаря этому охранники действительно не пригодились, но не то чтобы это очень облегчило ситуацию, но градус ярости Жанны точно был снижен до максимально безопасного. Почти час Жанна орала так, что соседи предприняли попытку возмутиться, но с ними договорились секьюрити. Когда Жанна немного успокоилась и отошла попить водички, Лер предпринял попытку прорваться к своему комодику, но не успел, Жанна перегородила ему дорогу. — Не так быстро! Покажи-ка мне договор! — Зачем… — уныло проблеял Лер, уже стягивая с плеча рюкзак и зная, что Жанна, пока не получит документ, к носкам не пустит. Он это предвидел, потому взял документы с собой. Жанна, получив файлы, пропустила его в спальню, где Лер, к великому своему облегчению, нашел целый и невредимый комодик с носками, которые принялся спешно запихивать в принесенный для этого рюкзак. Он почти успел завершить эвакуацию носков, когда снова взбеленившаяся Жанна принялась лупить его скрученными в трубку бумагами. — Бестолковый! Безалаберный идиот! — Лер закрывал голову руками и полз к выходу, распихав оставшиеся носки по карманам. — Непроходимый тупица и деревенщина! Ты читать, что ли, разучился? Про больную ногу они вспомнили, только когда Лер ударился ею о дверной косяк. Вообще удивительно, как во всем этом хаосе он почти забыл про боль и умудрился резво пробраться в спальню за носками. Как только Лер схватился за ногу, Жанна сдулась, утратив основной заряд ярости, но яда было еще хоть отбавляй, но, несмотря на это, им удалось нормально поговорить. В итоге подруга смирилась с этим решением, очень помогло ей в этом деловое предложение Васильцева, которое Лер передал. Они расстались на хорошей ноте, как прежде, друзьями, но с поправкой на то, что он забирает свои вещи из ее квартиры, поскольку она не хочет видеть, как из него будут выжимать по максимуму. Лер тогда не придал ее словам особого внимания, но когда нога зажила и он впервые вышел на «работу», то еще не раз вспоминал их. В тот день вместе с носками удалось вернуть и сам комодик. Когда Лер вернулся в квартиру Васильцева и за охранником, занесшим комод, закрылась дверь, он рухнул на мягкую скамейку и, не раздеваясь, привалился плечом и головой к стене, силы будто разом оставили его. Он выдохся и осознал, что только что перелистнул очередную страницу своей жизни. С Жанной, несмотря ни на что, ему было тяжело, слишком сильно он волновался и переживал за неё, и точно не смог бы сам уйти без веского повода, а его поиски могли растянуться на неопределенный срок, но теперь все сложилось как нельзя лучше. Лер стеклянными глазами смотрел на гостиную перед собой, точнее, на коридор и кусочек гостиной, на темные стены, точечную подсветку, благородный паркет, строгие линии мебели и большую картину в коридоре с парящим журавлем. Этого журавля, как ни странно, выбрал Лер, показал Васильцеву абсолютно без задней мысли, и через несколько дней журавль занял свое место на стене в коридоре. Картина была выполнена в стиле традиционной китайской живописи, всегда изображавшей мир более тонкий и духовно отчужденный от мирской суеты. Раскинув белоснежные крылья, журавль парил в темной синеве, и Лер часто буквально прилипал к нему глазами и чем дольше смотрел на прекрасную птицу, тем больше соглашался с тем, что не зря в Японии и Китае журавль — священная птица, в Китае красноголовый журавль считается посланцем богов. Его белоснежное тело олицетворяет чистоту, а ярко окрашенная шапочка — огонь жизни. Японцы вообще называют журавлей «людьми в перьях», и Лер признавал, что есть в них что-то завораживающее. Переключившись наконец с картины на рюкзак с носками и комод, Лер нервно передернул плечами, только в эту минуту осознав, что начался новый этап его жизни.***
К тому моменту, как нога более-менее пришла в норму и Лер смог ходить, прошел месяц, который он провел в квартире Васильцева. Это был странный месяц, Лер пребывал в полном замешательстве от того, в какую сторону двигаются их с Васильцевым отношения, притом что мужчина был явно доволен. Между ними появилось странное молчание, они оба избегали проблемы их отношений, по разным причинам не желая выносить их на обсуждение. Очевидно, что все это зашло дальше, чем оба предполагали, и Лер, в отличие от Васильцева, этому не был рад. Причем в этой дурацкой, искореженной конструкции все выстраивалось таким образом, что Лер метался на перекрестке двух непонятных перспектив. Во-первых, отношения с Васильцевым приобретали вполне себе стабильный характер, у них появились совместные маленькие привычки и традиции, и все это неизбежно начало перерастать в серьезные отношения с длительной перспективой, он привыкал и не мог не заметить, что ему с Васильцевым комфортно. Лер даже начал называть его Димой и при этом не ломал язык, но это становилось такой же проблемой, из-за которой он «порвал» с Жанной. Во-вторых, после выходки Жанны неизвестно, что за метаморфоза произошла в голове Самсона, но тот как-то резко угомонился и прекратил все действия относительно Жанны и ее бизнеса, а на телефон Лера около двух недель не приходило ни одного сообщения, пока однажды утром не пришло: «Доброе утро». Просто «доброе утро», и Леркино утро перестало быть добрым. Сначала он подумал, что Самсон просто забыл добавить слово «шлюха», но на следующий день снова пришло сообщение примерно с таким же содержанием, и вот от него Лера бросило в холодный пот. Это означало, что Самсон мало того не отстал, так еще и тактику сменил, и именно этой тактике было сложнее всего противостоять. До ноющей ломоты в теле хотелось ответить. Хотелось поверить, написать любезность в ответ, а губы самопроизвольно растягивались в улыбку. Но Лер не мог ответить. НЕЛЬЗЯ. Время шло, нога восстанавливалась, Васильцев рядом с Лером становился все более человечным и открытым, втягивая его в свое жизненное пространство, окружая заботой. И Лер, переступая через свои чувства, через наивные грезы, отвечал взаимностью — был тем, кем хотел его видеть Васильцев. Отзывчивым любовником. Отзывчивым. Любовником. Все чаще, находясь в одной постели, в самом начале прелюдии Лер ловил себя на мысли, что мир вокруг него становится стеклянным и он смотрит как бы из-за пусть кристально прозрачного, но толстого стекла на самого себя. Особенно сильно усиливало это ощущение зеркало напротив кровати. Оно было тут еще до появления Лера и очевидно не было предназначено для того, чтобы они оба смотрели в это зеркало во время секса. Лер пытался отводить взгляд, но их обоих словно примагничивало к зеркалу, и если Васильцев смотрел в него для того, чтобы в очередной раз убедиться, что вскруживший ему голову любовник действительно под ним и ему не мерещится, то Лер смотрел для того, чтобы запечатлеть, запереть происходящее не в реальности, а в зазеркалье. Будто не в реальности он выгибается в чужих руках. Не в реальности он не отказывает. Не в реальности он отвечает на чужие поцелуи, не его ноги обвивают чужую талию, не на его бедрах лежат чужие жесткие пальцы. Лер как загипнотизированный смотрел в зеркало, наблюдая за чужими руками, блуждающими по его телу. Порой ему даже удавалось убедить себя, что это не он в чужих руках, но боль быстро возвращала его в реальность. В постели Васильцев, как ни старался, был груб, ему все реже хватало выдержки, чтобы контролировать свои порывы. Лер как мог занимался днем самообманом, убеждая себя в том, что между ним и Васильцевым просто постель и «приятельские» отношения, что Дмитрий Александрович не видит в их отношениях долгой перспективы. Основным аргументом в этом было то, что он не давил на Лера, хотя мог и очевидно хотел, никак не комментировал их «отношения» с Самсоном и его планы на будущее. Но ночь, как это часто бывает, расставляла все по своим местам. Стоило сумраку окутать квартиру, как демоны Васильцева, черпая силу из вожделения, вылезали на поверхность. Лер кожей чувствовал этот особый взгляд и, не ища подтверждения в глазах, поднимался со своего места, шел в душ, а затем в спальню. Причем это было буквально каким-то ментальным воздействием, которое даже вода не смывала. Лер чувствовал эту энергию так же ясно, как одежду, которую сбрасывал в ванной. Это завораживало. Это возбуждало. Это пугало. Выйдя из душа, обернув бедра полотенцем, он подходил к запотевшему зеркалу, рисовал на нем две точки и корявую улыбку и ждал. Ждал, когда почувствует, как он подойдет к двери. Лер всегда это чувствовал, будто ванная — часть него. Он чувствовал кожей, как тот подходил к двери, клал руку на дверное полотно и ждал. Они будто оба ждали странного сигнала. В полной тишине, где собственное дыхание казалось оглушающим, Лер подходил к двери, прокручивал прохладный металл ручки и открывал дверь. Лер не знал, зачем Дима это делал, но тот всегда и везде выключал свет. Заходя в душ, Лер заходил в него пусть из брутальной, но достаточно уютной квартиры с множеством точечной подсветки и теплой паркетной доской, но выходил он уже в ночную синеву, оставляя за спиной кусочек света. Васильцев часто ждал его в спальне, а порой стоял, припав к стене напротив. Все внутри пугливо поджималось, жилы словно струны подтягивали колки, и когда демон подходил ближе и касался его разгоряченной кожи рукой, Лер дергался. Пальцы в ласке скользили по предплечью, а Леру казалось, что по предплечью скользит лезвие, подбираясь через ключицы к его шее, и лишь губы на собственной шее прогоняли этот морок, но ненадолго. Вместе с одеждой они словно сбрасывали иллюзии. В сексе всегда все очевидно. Волк сбрасывает овечью шкуру и является во всей красе. Лер никогда не был трусом, не пасуя даже перед более физически сильным противником, но у его демона была другая власть, чьи крылья не разглядеть при свете солнца, они раскрывались лишь при луне. Лер отзывался на поцелуи, послушно отклонял голову назад, давая доступ к шее. Наверное он бы даже не удивился, если бы однажды в его вену впились зубы, но пока в нее впивались лишь пальцы. Стальные пальцы обхватывали его за шею с каждым днем все чаще. В первое время этого не было, но чем дольше Лер был рядом, тем чаще чужая рука оказывалась на его шее. Он держал осторожно, но крепко. Лер чувствовал себя птицей, пришпиленной к чужой груди. Никакой инициативы, Лер был послушным и отзывчивым в постели, не давая этой темной сущности повода. Этот контроль больше не рассеивался с появлением зари и ощущение руки на шее не пропадало. Можно было себя сколько угодно обманывать в том, что этого не было, но все это было. Эта игра в молчанку… Нечеткие границы с каждым днем все сужались, и все это Лер пытался запихнуть в зеркало, не желая оставлять в своей реальности, и если бы не боль от проникновения, не жесткие, клеймящие толчки, ему бы это удалось.