Я тебя не выбирал

      Если рассуждать обо всём случившемся, то вполне можно прийти к выводу, что во всём этом от начала и до конца был виноват он сам и никто кроме него. Даже не «вполне», а просто. Никак иначе. Всё началось с хорошего общения, весьма приятного. Потом вдруг случилась эта белиберда с соулмейством. Мирону пришлось разрывать свои только-только наступающие отношения ради незнакомого человека, к которому он не испытывал толком ничего. Больше всего на свете он ненавидел делать то, что ему навязывали остальные. Когда отец говорил идти в науку, Мирон ещё сильнее углублялся в книжки, историю и музыку. Когда мать говорила вести себя там-то хорошо, он нарочно гримасничал, чем заставлял её закатывать глаза и цокать. Когда на него стали рычать из-за курения, он стал дымить раза в два чаще, а когда предъявили за то, что поздно пришёл — на следующие сутки вернулся домой только к утру. И каким бы не было его итоговое наказание — ему было принципиально важно сделать так, как ему самому хочется, а лучше вообще наперекор тому, что говорили и о чём просили его самого.       Такой уж паршивый характер он имел. Женя лучше всех это знала, поэтому первая перестала как-либо на него давить в этом плане. Но и молчать было бессмысленным. Всё же, а аморальным и бессовестным человеком Мирон никогда не был и даже боялся им стать. Была у него такая, будто бы фобия. В полноценный страх он это отнести не мог, но это было как «клуб 27», в который он боялся попасть. Есть такая возможность, и он её страшился.       Всё пошло неправильно по нескольким причинам. Одна из главных — ему его навязали. ЕГО — Славу. Слава навязал себя сам. Общество из друзей, из близких людей просто взяло и в один голос сказало — он твой соулмейт, и даже если ты этого не чувствуешь, всё равно должен принять его. Из-за этого Мирон замкнулся, он почувствовал тогда, как в нём что-то сломалось в первый раз. А дальше он уже сел на разрушенную телегу и стал скатываться с горы.       Второй из возможных причин явно была его зависимость. Он часто завидовал другим людям, которые не имели сильных зависимостей. У него было несколько таких друзей. Они начинали курить, потом раздумывали и бросали. Не все легко, но и не сказать, что это давалось им с каким-либо трудом. Он же боролся с этой зависимостью лет десять, и она каждый раз неумолимо брала верх. Его небольшая личная катастрофа. Жизнь не связала его с наркотиками только из-за того, что ощущения от дури ему не понравились, да и случай, когда он блевал в поезде метро тоже оставил очень неприятный отпечаток. А вот с алкоголем воспоминания всегда были только самые лучшие (хотя это преувеличение), поэтому он никогда и не стремился избавиться от этой напасти.       Однако даже в книги он проникал слишком глубоко. Начинал читать одну — погружался на сутки, потом не мог остановиться и начинал читать следующую или думать о чём-то, напрямую с книгой связаннанным. Когда увлёкся политическими движениями, его затянуло в какие-то дебри советских политиков. Смешных и плачевных, но тогда переебало, что пиздец. Он ничего не мог с тем поделать. Чувствовал себя отчасти даже анархистом. Потом всё же остыл, но скорее переключился на что-то другое.       Так всегда. Он увлекался чем-то одним конкретно, уходил в это с головой, что потом еле получалось вылезти, и это касалось отнюдь не только книг. В алкогольные дебри он тоже не раз захаживал, когда просто не вывозил. Когда с раком в больницу слегла мать — и, слава Богу, её смогли вылечить. Когда в аварию попала близкая подруга и потеряла обе ноги. Когда друг погиб от передоза. Другой близкий знакомый оказался гнидой, бросившей в очень тяжёлый момент. Когда ещё пару знакомых попрощались с жизнью.       Помимо этого на голову свалилась ответственность. Он же перестал быть задротом, милым мальчиком Мироном. Он стал рэпером Оксимироном. Ему нужно светить ебалом, писать треки, выпускать мерч и прочее. Женя вовремя его осадила, сказав, что если думать через это «нужно», то он опять загонется. В целом, это и случилось, но не так катастрофично, как могло бы быть. Друзья вытянули. Сам себя вытянул. Фэны вытянули.       И сейчас нужно было себя вытягивать. Водоворот, в который его затянуло, нужно было уже развеивать. Он точно знал, что отчасти создал его сам. Не в одиночку и не по желанию, обстоятельства так сложились. Но, что бы не послужило к его появлению, нужно было настроить силы на выход из этого состояния.       Была лишь одна проблема — не хотелось.       Мирон осознал себя и Славу. Это было самым большим достижением. Он наконец-то поставил его жизнь наравне со своей, сделал его не каким-то абстрактным соулмейтом, а человеком, со своими потребностями, своим духовным миром и прочим. Стало не «Господи, как твои треки могут слушать», а «он пишет треки, неплохие, блин! Не моё, но кому-то явно ведь нравится». У него есть душа, есть вот эти вот потребности в погулять, почитать, поиграть, поговорить, поласкаться.       И это осознание очень больно ударило по груди. Ведь по сути, Мирон всё это время ни во что его не ставил, бранил без повода, стыдно вспоминать — бил. Не избивал до синяков, но порой истязал куда больнее, чем изнывают от любых физических травм.       Катализатором стал Ваня с его «а если бы он умер». И ответ Славы «Да», то есть подтверждение желания, что он хочет умереть. Раз хочет — есть причины. Мирон вспоминал все те моменты, когда сам хотел умереть, и его, мягко говоря, совсем не радовали те воспоминания. А здесь — он был причиной такого ответа и такого ощущения себя Славой.       Осчастливить соулмейта подобного типа — дело плёвое. Мирон не раз видел, как Слава практически без повода расцветал наисчастливейшей улыбкой и сверкал довольнейшими глазами. Добиться этого и правда труда не составляло.       А он, блять, получается, заставлял его убиваться, а не улыбаться.       В каком-то смысле.       Читатель может вспомнить, что такое было практически наяву, когда Мирон говорил про «выпилиться» и всё такое подобное. Да, такое, конечно, было, однако сам Мирон тогда был не то, что в сознании, поэтому в итоге ничего из того не запомнил. Это запомнил лишь Слава, и запомнил очень хорошо.       В общем, Мирон немного потравился с того дня, как услышал от Славы «да (хочу умереть)», оклемался, денёк осмыслил, обдумал, переварил, с трудом переборол желание послать всё к чёрту, даже Жене позвонил и сказал что-то наподобие: «Прости, я, кажется, не могу даже сказать, мне так…». К счастью, они были долго знакомы, и она его поняла. Они говорили где-то полчаса. Женя наставила его на то, чтобы он попросил Славу вернуться домой, а не просто забрал его. Это она назвала первым шагом. Мирон понимал, что по сути это ничего не меняет — Слава в любом случае вернулся бы, но послушно выполнил её поручение и…       Ему словно легче стало.       Правильное первое действие.       Он действительно начал видеть Славу живым человеком. И из-за этого ему самому стало неловко, а неловкость передалась по воздуху и Славе. Первое время они много сидели в молчании. Обстановку никак не получалось разрядить. Мирон начал чувствовать вину и загоняться из-за этого в разы больше. На алкоголь он теперь смотрел как на Люцифера, лично поднявшегося из Ада, и как на своё спасение, как на лестницу спущенную с вертолёта над вулканом, готовящимся вот-вот начать извергаться.       Но Слава ему не давал. Он был выше, больше, и когда хотел, действительно мог выглядеть устрашающе. Стоило ему встать, заслонив собой тумбочку с запасами спиртного, и сложить на груди руки, так и взгляд его сразу приобретал взрослую строгость, и Мирон колебался. Порой начинал препираться и пробовать приказывать, но не настолько настырно и непреклонно, как мог это сделать.       Потому что понимал одну простую вещь — это не дело. Если надо — ему разрешат. Но…       Жизнь не закончена, а он сам себя загоняет в могилу, заодно унося за собой и ещё одного человека.       К Славе у него уже не было отторжения, было лишь чувство вины.       Не сказать, что на этом чувстве можно было построить хорошие отношения, однако это в других отношениях. В самых обычных отношениях действительно у каждого был страх начать вспоминать прошлое. Давить на то, что было раньше, напоминать все косяки. Со Славой же такого случиться было не должно. Он бы никогда не прибегнул к подобным методам. Напомнить о чём-то соулмейту, чтобы осадить его, задеть — слишком подло. Они не могут так поступить со своим «богом», ведь он идеален, а если и нет, то всё равно да. Главное надеть нужные очки и не видеть того, что лучше не видеть.       Гладко всё совсем не шло. Мирон часто нервничал, срывался. Без рукоприкладства и выгоняний из дома, однако порычать и поорать порой мог. И каждый раз после тяжело хватался за голову, словно не понимая, что на него нашло.       Ему было сложно возвращаться в реальность, покидать свой болезненный рай алкогольной истомы. Слава в один день позволил ему немного выпить: «Я же не хочу тебя ограничивать», пояснил он на немой вопрос Мирона, «я и сам раньше выпить любил, в этом нет ничего такого…».       «А почему ‘любил’?», спросил тогда Мирон.       Слава грустно и коротко улыбнулся.       «Порой ты начинаешь любить что-то другое», туманно ответил он и больше ничего не добавил.       Мирон вновь не помнил, быть может он когда-нибудь высказывался о том, что не любит пьяных людей, поэтому Слава и перестал пить. Такое вполне могло быть. Хотя тогда получалось, что Мирон в один раз сильно запизделся, потому что «нелюбовь к пьяным» была явным лукавством. Ему наоборот нравилось находиться в компании набуханных людей. Главное — быть самому набуханным, и чтобы компания была всё же хорошей. Тогда создавалась неимоверно приятная лайтовая обстановка.       В общем, тогда он тоже предложил Славе выпить, но тот коротко качнул головой со словами: «на сегодня хватит». Мирон фыркнул по привычке — это кто ему тут запрещать будет? А потом поджал губы и кивнул.       Нужно было ещё попытаться, ещё перетерпеть и всё бы получилось.        В трезвом состоянии мозги начинали усиленно болеть, потому что приходило осознание всего сотворённого в пьяном состоянии. Совесть у Мирона присутствовала всегда, правда порой могла очень изящно извиваться. Всё же, а было время, когда он и в магазинах не гнушался вещи за пазуху прятать, а в некоторые моменты и от ментов приходилось по тёмным улицам бегать.       Но то время уже давно прошло. И хоть осадочек оно оставило явный, всё же по своей сути злым и бесчестным человеком Мирон не был. И старался им не быть. Теперь ему вновь не хотелось потерять друзей, родителей и себя. И уже не хотелось потерять Славу. Он перед ним чувствовал самую сильную из возможных привязанностей — чувство вины. Ничего не сравнится с этим ядовитым чувством по своей силе.       Спустя где-то две недели Мирон вроде бы вернулся в жизнь. Сперва он общался только с самыми близкими друзьями, на контакт со Светло вообще не шёл, на любые претензии в свою сторону замыкался и щерился — от него отставали. Ему не напоминали о том, насколько сильно исказилось его поведение, но он постоянно видел это в лицах окружающих.       И это утяжеляло. По окончании этих двух недель, когда Слава отошёл в магазин за продуктами, Мирон не выдержал и немного пригубил водки. Так сказать, собраться с духом, в последний раз и всё — завязывает.       Когда Слава вернулся домой, отобрать бутылку у него не получилось. Во время трезвяка Мирона он стал немного поувереннее, но вся та уверенность вновь испарилась так, словно её никогда и не было. У него даже не было сил позвонить Жене и нажаловаться на то, что произошло. Это было только его дело, он и держал его в себе.       Наутро Мирон, удивительного в этом было ровным счётом ничего, просил прощения и говорил, что вот теперь он точно бросает — однако через, буквально, пару минут попросил дать ему «маленькую», чтобы опохмелиться.       Из этого замкнутого круга хрен выберешься. Слава знал это на личном опыте — не своём, отца, но всё же. Он сидел на краю кровати и качал головой, выслушивая клятвы Мирона, что это всё, это последняя и это конец.       Проблема их отношений не была в зависимости Мирона от алкоголя, как однажды предположил Евстигнеев. Их отношений Мирон вообще не видел, потому что не хотел видеть. И даже в трезвом состоянии так и было. Он стал обращаться к Славе как к человеку, они спокойно ложились вместе в одну постель, но ни в их разговоре, ни в касаниях, ни в чём не было того самого, что должно присутствовать в отношениях.       С этим моментом Слава смирился. Он рассуждал не как бы сделать так, чтобы его полюбили, а как бы сделать так, чтобы его близкий человек чувствовал себя вновь нормально. Это всё, что он мог сделать.       Он сказал тогда Мирону, когда тот в очередной раз попросил «0,5» с убеждением, что это самый последний раз:       — Ты немного не так думаешь. Я и все твои друзья не хотим, чтобы ты просто бросил пить. Это… в идеале не сложно. Запри тебя здесь на месяц с одной едой и водой, ты протрезвеешь и ок. Мозги мы тебе повыносим, пить ты как-нибудь да бросишь. Но смысла в этом не то, чтобы много. Пьющему человеку всегда чего-то не хватает. Почти всегда, ладно. Мы все хотим, чтобы тебе самому было нормально. Чтобы ты не искал повода лишний раз выпить. Я могу тебе принести хоть ушат алкоголя. Честно, мне не сложно, деньги у нас… у тебя есть. И я и не хочу, чтобы ты бросал это дело. Ну нравится тебе — кто я такой, чтобы запрещать? Мне тоже… В смысле, многим людям нравится так проводить время, особого вреда это не наносит. Спортом заниматься и то опаснее. Так что, если ты хочешь — пей. Просто старайся не делать алкоголь — выходом из всего и ответом на все вопросы. Алкоголь не решает, а просто закрывает глаза. Я не знаю, что творится у тебя в голове, но всё же очень надеюсь, что… ты сможешь в себе разобраться и продолжить нормально жить. Нужно ли оно тебе сейчас, эта чарочка? Просто хочется? Вновь и вновь? Просто… не забывай, что ты не один.       После этих слов Слава ушёл в магазин. У него слегка покраснели глаза, в них появился блеск, однако никаких слёз, даже самой маленькой капли, не последовало. Вернулся он минут через пять, поставил на стол те самые последние «0,5». Ничего не сказал.       У него были дела. Ему нужно было встретиться с одной девушкой обговорить новый клип. Мирон не то, что отпускал или не отпускал его, он скорее стал призраком. Стоял в сторонке и только и поинтересовался, что за девушка. Без сильного интереса и совсем без ревности.       Когда Слава вернулся, Мирон ходил на кухне по кругу, пробовал накидать текст, но постоянно отвлекался на вибрирующий сообщениями телефон и стоящую бутылочку на столе. К ней он так и не притронулся, хотя взгляды в её сторону кидал крайне жалостливые.       — Я же тебе говорил, не давай мне, как бы я тебя не просил, — сказал ближе к вечеру Мирон.       — В горле сохнет? — мягко поинтересовался Слава и поставил перед ним красные щи.       — Просто давать — это какой-то хуёвый метод.       — А не давать ещё хуже, — качнул тот головой. — Можем… если хочешь, вместе выпить. Только не всю.       — Да тут пить нечего, — возмутился Мирон, а затем опустил тяжёлый взгляд и мотнул головой.       Однако спустя минуты две согласился. Слава безмолвно и спокойно разлил им по рюмке и убрал бутыль в шкаф. Мирон видел куда и провожал её трагичным взглядом.       — За что выпьем? — спросил Слава.       — За то, чтобы!.. А за что можно выпить? Чтобы не пить? Чтобы этого больше не было? Чтобы всё наладилось? Или за счастье просто выпить. За что ты хочешь выпить?       Слава коротко и словно бы грустно улыбнулся.       — За тебя.       Брови Мирона резко дёрнулись друг к другу. Он покачал головой и протянул стопку, чтобы чокнуться.       — Тогда за тебя, — пробормотал он.       Слава удивился и едва заметно усмехнулся. Оба опрокинули свои рюмки. Водка горячей струёй пробежала по горлу и пищеводу.       Больше в тот день они не пили. И, вроде бы, отношения у них наконец-то начали налаживаться.              ***              — Ты так всегда говорил. Что у вас что-то там налаживается, — осадил его Ваня. — А со мной встретиться и побазарить твой Мироша не хочет? Знаешь, у меня есть, что ему сказать. И даже без мата и обзывательств!       Слава осуждающе и лукаво на него посмотрел. Ваня фыркнул.       — Ну ладно, может быть про «без мата» я и погорячился, однако не обзываться я постараюсь! Не первый месяц уже, научился.       — Ты опять надавишь на него…       — И эта принцесса не выдержит обстоятельств и кинется под поезд. Ну что ты так на меня смотришь?!       — «Без обзывательств»?       — Ой, да это разве обзывательство?! Не смеши меня. Сам-то его сколько императрицей называл. Я понимаю, конечно, что это было до того, как ты в него вкрашнулся, однако было же дело. И это я не то, чтобы со зла. Да-да! Я же тебе плохого ничего не желаю. А если Мирону будет плохо, то будет и тебе. Значит, я и Мирону плохого ничего не желаю. Так уже получилось! Поверь, я сам этому не рад!       Слава вздохнул и с улыбкой покачал головой.       — Ты неисправим.       — Ага. Скажи лучше, как он тебя отпустил? Не контролит что ли больше?       — Вроде нет.       — И чего это за грустная интонация? С каких это пор ты мазохистом заделался?       — С чего ты это взял? — нахмурился тот. — Не в том дело.       — А в чём?       — Да ни в чём. Всё нормально.       Это «всё нормально» по Ваниному лицу вызвало недовольную рябь. Как бы он после не пытался разговорить Славу ничего не получалось. Тот уткнулся рогом и так не ответил, в чём было на самом деле дело.       А дело было в банальном внимании. Раньше Мирон постоянно контролировал его, что-то спрашивал, а скорее выпытывал информацию. Теперь же он не смел спрашивать, только порой коротко интересовался, словно бы его это совсем не волновало, и отпускал куда угодно. Они из-за этого стали проводить меньше времени вместе. Меньше общаться.       Ревность часто была в связи с близкими отношениями. Друзей можно ревновать к другим друзьям, к тому, что они проводят свободное время с кем-то другим, а вторую половинку, как бы кто не говорил, человек всегда ревнует, хоть краешком сердечка, хоть одним острым взглядом, но ревнует.       А когда тебя стараются избегать и ни в чём не ограничить, не лезут и всё разрешают — значит на тебя в целом пофигу. По крайней мере делать и показывать это можно по-разному. Хотя, конечно, Слава уже смирился с тем, что ему ничего не светит с Мироном в любовном плане.       Он радовался просто тому, что у них выходили на человеческие отношения.       Но…       Своего горького взгляда при любом коротком касании со стороны Мирона Слава сдержать не мог, поэтому отворачивал голову.       Они пересекались пальцами. Коленками. Локтями. Порой Мирон гладил его по голове. А порой Слава набирался немного смелости и касался его спящего: живот, обнажённая рука, может быть и щетина на виске — главное быстро убрать руку, чтобы не разбудить. Или притвориться, что это не ты. Это ветер, одеяло соскочило, просто показалось, почудилось…       Как можно было до него не прикасаться?..              ***              — Не хочешь пойти погулять?       Почему-то, когда Слава так смотрел в ответ, Мирон чувствовал угрызения совести, словно бы он не предлагал, а выкидывал его из дома, чтоб не мешал. С некоторыми вещами было сложно совладать.       Кажется ведь, идёшь на уступки, стараешься вести себя правильно, выпутываться из собственных дебрей, а всё равно в ответ такой взгляд, словно ты что-то делаешь не так. Недостаточно делаешь, неправильно.       Ну, а что можно тут ещё сделать?       Мирон не понимал. Он ведь и разговаривал, и не утяжелял своим присутствием, и не давил, и ничего не запрещал, и никак не командовал. Но Слава смотрел так, словно наоборот ждал этого. Хотел, чтобы сорвался? Выводил так нарочно? Или в душе был мазохистом? Или было что-то такое третье, чего никак не мог понять Мирон?       Тупиковый вопрос.       ***                     — И зачем нам туда идти? — пробормотал Мирон, глядя в зеркало.       Слава замешкался, он стоял позади и сделал нерешительный шажок к нему поближе.       — Можешь не идти, — осторожно сказал он.       И так было всегда. Слава не менялся. Он хотел угодить любым действием и любым ответом. Мирон скосил на него взгляд и качнул головой.       — Ну я же уже на это согласился. Эх, почему жизнь такая сложная хуйня? Никогда раньше не было проблемы во встрече с друзьями. А сейчас идти не хочется.       — Там будет Ваня, а с ним ты не ладишь, — обосновал Слава.       Мирон вздохнул.       — Я знаю. И всё равно раньше это не было такой проблемой. Может, для храбрости…       Он ждал, что его прервут, но Слава только поджал губы и отвёл лицо в сторону. Ничего говорить не собирался. Ни осуждать, ни отказывать, ни отговаривать.       И это, пожалуй, тоже давало свой эффект.       Мирон вернулся к зеркалу со сложной физиономией и потёр свой хмурый лоб. Время шло, а между ними продолжало витать в воздухе не пойми что. Неловкость, напряжение — и откуда только они брались?       — Ты пиво пьёшь? — спросил Мирон. — Раньше точно пил, ты с ним на баттле стоял, насколько я помню. М…       Он осёкся, когда через зеркало посмотрел на Славу. Тот улыбнулся краешком губ и вновь сделал лицо обычным.       Это что было?       Та самая соулмейская черта радоваться без повода? Или это была какая-то насмешка над ним? Мол любыми путями выпить хочешь, вообще не меняешься ты, Мирон Янович, дед старый, алкоголик треклятый.       — Можем по баночке, — закончил он. — Отказ не принимается. С твоей стороны. С моей ещё рассматривается.       — Как я могу тебе отказать? — мягко спросил Слава.       — Словами? — предположил Мирон. Хотя он точно знал, что это всё глупость. Слава мог отказать ему только в том случае, если бы Мирон сам его об этом настоятельно попросил, другие варианты не рассматривались. Чтобы услышать его мнение, нужно было спросить напрямую, а не ждать, что тот его выскажет. — Ну, а как тебе в целом идея?       — Все дороги ведут в алко-маркет.       — Остришь — это хорошо. Ладно, пошли. А то опоздаем. Пиво возьмём на обратном.       Посидеть в компании они забивались за неделю. Специально, чтобы ни у кого не было срочных дел. Спонтанных никто не отменял, конечно, но в целом попасть на выходные получилось. Это опять походило на тест. Женя, Ваня, Светло, даже Марик и Порчанский — все там будут. Это ведь просто встреча, чтобы поболтать и расслабиться, поесть хорошо, обсудить планы или новости.       Но нихуя. Это был экзамен. Мирон воспринимал это только так. Экзамен, как он обращается со своим соулмейтом. А что он мог сказать? У них ничего не складывалось. Это было, безусловно, лучше чем в прошлые месяцы, но всё равно не дотягивало до идеала. Что-то было не так.       К тому же Мирон чувствовал, что пытается изменить Славу. Сделать его «нормальным человеком». Хотя на этот раз он понимал, что это неправильно. Во-первых, Слава нормальный человек настолько, насколько ему позволяет быть нормальным его соулмейство. Во-вторых, его по-любому было не исправить. В-третьих, кто он вообще такой, чтобы кого-то исправлять? Самого себя сначала нужно подредактировать, а потом уже за других браться, если желание и силы останутся.       Когда они приехали, большинство уже присутствовало. Вани сидели рядом на диване, залипая в телефоне. А Марк и Женя о чём-то болтали. Порчи пришёл минуты через две.       Женя включила ненапряжную музыку, далёкую от русского хип-хопа, приготовила вкусности и разлила всем чай. Она была прекрасна, легка и открыта. С ней всегда тянуло на любезность и общительность, но в этот раз говорить всё равно было трудно.       — Может, слетаем как-нибудь отдохнуть? Подальше от серой России, на недельку, — предложила она.       — It’s a good idea! — воскликнул Дарио. — I want to visit my family soon, we can all fly.       — Куда лететь? — опешил Светло. — Тут есть переводчик для людей без знания второго языка?       — Есть гугл, — веско ответил ему Евстигнеев. — Не знаю, насчёт Португалии, хотя идея в принципе неплохая.       Он призадумался, посмотрев в потолок и почесал свою рыжую бородку, на губах заиграла незаметная улыбка. Она могла значить, что он уже надумал, чем мог заняться в этой поездке. Второй Ваня нахмурился и фыркнул, он воскликнул в лёгком негодовании:       — Да ну, Португалия! А там жарко вообще? А стоит это сколько?       — Да ладно тебе к стоимости цепляться, — закатил глаза Евстигнеев и ударил того в бок. — У вас сейчас как будто денег не привалило после баттла. Насколько я слышал, концерты «Еже» нормально так собирают.       — Нормально-то нормально, а был бы Слава, собирали бы больше! А он почти всегда отказывается, а до этого вон какая белиберда творилась, так что мы собрали куда меньше, чем могли бы. Из-за некоторых, — ядовито добавил Светло, бросив короткий острый взгляд в сторону Мирона.       Мирон на это ожидаемо огрызнулся:       — Мне тебе моральную компенсацию выплатить?       Светло же, словно и ждал чего-нибудь подобного, сразу зыркнул на него с очень недобрым блеском в глазах, однако потом потух, переведя короткий взгляд в Славину сторону.       — Славе лучше выплати.       Гордо вышел из перепалки он и демонстративно уставился в телефон.       Им было сложно находиться в одном помещении, поэтому на протяжении всего вечера они даже не пересекались взглядами, бывало, конечно, но редко и всего секундно. С остальными разговоры начали выстраиваться как в старые добрые. Марк под самый вечер украл Мирона на кухню поболтать. Они курили и обсуждали всё случившееся, Мирон незаметно изливал душу, Марк так же незаметно поддерживал. Он редко когда по-настоящему ругал, это было не в его характере. Человеком он был мягким и неконфликтным. К тому же ему нравилось поддерживать других, их начинания и моральный дух в сложные этапы их жизни.       — Он милый, когда пытается тебе угодить, — улыбнулся Марк. — Не думал об этом?       — И что в этом милого? — скривился Мирон. — Если он будет постоянно мне угождать, ничего хорошего из этого не выйдет. Я проверял.       — Оу, я про другое, бро. А не потакать тебе он не может, с этим ты уж смирись.       — О чём ты тогда? — полюбопытствовал Мирон, немного нахмурив лицо, так оно всегда становилось особо участливым в разговоре, словно он обдумывал что-нибудь важное. Хотя в действительности так было далеко не всегда, или это «что-то важное» важность имело сомнительную.       — Мгм, вроде и стал вести себя наконец-то нормальнее, а голова до сих пор не работает, да? Ты же ещё помнишь, что вообще означает «соулмейт»? — мягко улыбнулся Марк, коснувшись его плеча своим.       — Каждый знает это с детского садика, — закатил глаза Мирон. — Человек, данный тебе судьбой, с которым тебе будет комфортнее всего жить. И здесь я во многом не согласен, если честно.       — Ох, боже, о чём ты мечтал классе во втором, когда впервые появился курс по соулам? И потом, где-то в девятом-десятом?       — Известно о чём. О чём все мечтали тогда — встретить избранного судьбой пораньше.       — Представлял это? Как снишься кому-то, или как находишь на теле какую-то метку? Или идёшь такой…       — Да-да, у всех так было, — перебил Мирон, многократно кивая и добавляя: — А потом разочарование, когда, ни в двадцать, ни в тридцать лет нифига нет.       — Угу… Но каждый год всё равно думаешь, вот сейчас-то будет, вот сейчас-то познакомлюсь с таким человеком, с которым такую семью заведу, что за все эти года отыграюсь.       Мирон прислонился к балконной двери затылком и зажёг ещё одну сигарету. Его лицо исказилось лёгкими морщинками и на короткий момент окрасилось рыжим светом зажигалки.       — К чему ты клонишь? — спросил он, выдыхая дым.       Марк усмехнулся, склонив голову.       — Ты встретил. Тебя любят. Нехорошо это игнорировать. Поиздевалась судьба или нет, тебе от этого должно быть ни горячо, ни холодно, — он постучал по его лбу кулаком, несильно, по-ребячески. Мирон поморщился. — Давай, отходи уже от этого стрёмного синдрома, я по старому доброму Мирону соскучился.       Мирон резко выдохнул воздух, криво улыбаясь лишь правой частью губ.       — Иди ты, — пробормотал он и ударил ногой в ответ. Так же несильно, как тот по лбу — по-ребячески.              Слава сидел в телефоне и только и делал, что бросал косые взгляды в сторону кухни. О чём они могли разговаривать так долго? Почему не здесь? Вдруг обсуждают что-то такое, неправильное. Хотя да, личное — у всех должна быть возможность иметь свои маленькие тайны и разговаривать без третьих лиц. Просто от этого… ну, грустно было. Мирон ведь не расскажет даже приблизительную тему разговора, хотя откуда Славе знать, если он даже не спросит.       Он старался вникнуть в разговоры окружающих, но ближе всех из присутствующих ему был именно Ваня, а он только и делал, что трепался о чём-то со своей тёзкой. Нарушать их гармонию не хотелось. Женя старалась завести какой-нибудь диалог, но Слава настолько коряво и неуверенно отвечал, что она перестала и пытаться. Без Мирона в компании его друзей было неимоверно некомфортно.       Поэтому, когда тот вернулся, Слава наконец смог вздохнуть спокойно. Он подвинулся, освобождая немного места, и посмотрел на пустые чашки на столе. Времени уже было много, скоро они должны были пойти домой. Если Мирон ещё не забыл, то по пути им нужно было зайти в магазин и купить пива. Не сказать, что это было целью или строгим планом, но из этого могло выйти хорошее завершение сегодняшнего вечера и в целом дня. Такую возможность упускать не хотелось.       — Давайте всё-таки выберем, куда полетим отдохнуть? — сказал Мирон, раскидываясь на диване. Слава слегка вздрогнул, когда его плеча случайно коснулась рука Мирона. Он отвернул голову, стараясь найти хоть какой-нибудь ответ в своей бушующей башке, но в итоге получалось только: «куда ты хочешь», поэтому он промолчал.       Он уже выучил — этот ответ не понравится Мирону, не стоит и заговаривать. А другого ничего не лезло.       Начались обсуждения разных мест. Настолько разных, что всё путалось в голове. Светло топил за Турцию, Марку понравилась идея поехать с Дарио на его родину, Женя хотела во все места сразу, добавляя штук десять различных названий, Евстигнеев предлагал места в основном живописные, где он мог бы пофотографировать, например в Бразилию. Минуту на пятую все не просто это обсуждали, а прямо-таки горели идеей куда-нибудь поехать. Правда на десятую она всем уже надоела, разговоры утратили весь свой пыл.       Худо-бедно остановились на Португалии. Славу радовала лишь одна мысль — он постоянно будет рядом с Мироном, как минимум из-за того, что совершенно не знает иностранных языков. Он ещё никогда так не был этому рад.       Обсудив поездку, разошлись. Заскочить в магазин время ещё позволяло. Они доехали до дома на такси. Слава не знал, стоит ли напоминать о дневном уговоре или он был вообще несерьёзным. Да и сам не понимал, хотел ли выпить с Мироном или это было желание в очередной раз угодить его прихотям.       — Мы домой? — спросил Слава, когда они стояли у подъезда.       Мирон обернулся и удивлённо поднял брови.       — Если хочешь, можем погулять. Погода неплохая, — предложил тот моментально.       Слава имел в виду совсем не то, но отказаться язык у него не повернулся. Голова сама по себе кивнула и вместо квартиры они пошли во дворы. Об их отношениях общественность до сих пор не знала, даже совместных фотографий у них не было. Графики никак не пересекались, открытых диалогов на просторе интернета между ними не было. Если бы здесь встретился фанат начались бы вопросы, в сеть полились бы фотографии, а за ними и обсуждения, почему они вместе. Конечно же надумают фит, альбом или будут заголовки, что они помирились после баттла, а может придумают что и покруче. Когда ничего не происходит, фанаты становятся хуже экстрасенсов.       От подобных мыслей было некомфортно. Но Мирон казался невозмутимым. Шёл спокойно, даже мечтательно в неком плане, смотрел вперёд немного туманным взглядом, руки держал в джинсах, слегка горбился. По пути закурил.       И вдруг остановился, хотя ничего не предвещало, почесал задумчиво подбородок.       — Я тебя часто брал?       Слава остановился следом и непонятливо на него обернулся.       — Куда брал?       Мирон усмехнулся, отчасти трагично. Жест получился едва различимым, это на его-то пластичном лице. И скорее походил на короткий тик, чем на определённую эмоцию. Дальше он спокойно пояснил:       — Я про постель. Когда был пьян. Я многого не помню. Не сильно обижал тебя в кровати?       — Как ты можешь обижать меня в кровати? — осторожно ответил Слава, стремительно смущаясь подобной темы разговора. С чего бы она возникла прямо сейчас? Посреди улицы? Когда даже предпосылок к этому не было и когда их могли услышать посторонние.       — Не знаю, как-нибудь. Ты же чувствуешь что-то, можешь сказать понравилось тебе или нет. То, что ты будешь любить то, что люблю я, это одно. Но что тебе больше нравится, когда я делаю — это уже другое.       — Мне всё нравится, что ты со мной делаешь, — без раздумий сказал Слава.       — И что я тебя бью? — подметил сразу Мирон.       Слава нахмурился и вздохнул. Это прозвучало не то, как упрёк, не то, как хладнокровный интерес заинтересованного учёного.       — Я могу это принять, а если тебе это нравится, я буду рад это принимать.       — Мгм, никогда не говори мне так, — подумав, вздохнул Мирон и оглядел его быстрым странным и отстраннёным взглядом. — Ты не понимаешь, насколько опасны твои слова. Они совсем развязывают руки. Очень сложно потом завязать их обратно. Отчасти Женины слова. Она молодец. Что бы мы без неё делали? Ладно, как я понял, тебя спрашивать бесполезно. Давай попробуем условиться — выражай своё хоть какое-то мнение. Насколько мне известно, вы не теряете полностью свой разум, да и, насколько я помню, ты когда-то своевольничал. Я не в упрёк говорю, не смотри на меня так. Хочешь что-то сказать?       Новые условия были занятными и сложновыполнимыми. Собственное мнение зачастую перемешивалось с мнением Мирона в соотношении один к ста. Так что откопать эту единичку было задачей не из лёгких. Да и ладно откопать — высказать вслух что-то, отличающееся от его мысли — вот уж верх невыполнимого. Скажи в Северной Корее что-то плохое про их президента на центральной площади через рупор — да тебя в бассейн к акулам кинут или зажарят живьём на вертеле, а мясо отдадут бедным.       — Пошли за пивом.       Это было сказано, честно, спонтанно. Слава сам от себя этого не ожидал.       Мирон вот тоже удивился, затем с улыбкой выдохнул и кивнул.       — По одной нам, наверное, будет мало… — протянул он, косясь в его сторону.       У Славы потяжелели брови. Но он ничего не сказал. Хотя хотел и мог, ведь ему прямо наставили делиться своим мнением.              ***              В Португалии было жарко, все говорили на иностранных языках, Слава ничего не понимал. Он хмурился на чужеродную речь, даже не стараясь различить редкие знакомые английские слова или какие-нибудь англицизмы. Зато он не отходил от Мирона. Совсем. А тот и против не был, только порой посмеивался, как бывалый учитель над своими юными учениками.       В отеле они были в одном номере, в котором стояла всего лишь одна большая кровать. Они в принципе привыкли спать вместе, это было обыденностью. Но всё равно Слава воспринимал это немного иначе. Одно дело, когда они к этому привыкли дома, а другое дело — в незнакомом месте. Мирон вполне себе мог забронировать номер с отдельными кроватями, но он этого не сделал. Либо забыл, либо не посчитал нужным, либо за него вообще резервировала Женя.       Последнее, кстати, было весьма вероятным, но Слава всё равно надеялся на то, что так выпало специально. Он всегда надеялся на всё самое лучшее, то есть любил полетать в облаках. По крайней мере там его не обломят, хотя и эмоции от подобных мыслей ощущались куда тусклее, чем от действий в реальном мире.       Марк полетел с ними всего на два дня, Женя на три, Дарио останется потом ещё на недельку. Ваня постоянно хвостом ходил за своим тёзкой, жалуясь ему на то, что он нихуя не понимает даже с переводчиком. Евстигнеев удручённо вздыхал и помогал ему с переводами. На русском здесь, о открытие, никто не разговаривал.       В первый же день, как только приехали и обустроились в номерах, они всей толпой пошли на ближайший пляж. Народа там было много. Детей и продавцов тоже. Слава был только однажды на Крымском пляже, остальные пляжи были либо от озера, либо от речки и выглядели совершенно не так. Не так ярко и оживлённо, не так шумно и красочно.       Крем для загара догадались взять только Женя и Марк, у них понемногу тырили все. Славе не терпелось попробовать воду телом, однако Мирон заболтался о чём-то с Дарио, поэтому вместо воды он загорал. Мирон раз сказал идти купаться без него. Слава не то, что боялся утонуть, просто одному как-то неимоверно сильно не хотелось уходить.       Когда разговор был наконец-то закончен, Мирон потёр по-еврейски руки и направился к морю. Слава сразу же оказался рядом с ним, возбуждённо смотря на блестящую водную гладь и на лёгкую пенку от слабых волн.       Вошли быстро, слегка поёжились. Сперва показалось, что вода была холодной, но потом привыкли настолько, что она стала настолько тёпленькой, особенно если отплыть немного подальше от берега, что и выходить не хотелось. Мирон сделал несколько заплывов брассом, затем пару минут лежал, раскинув руки, на спине, прикрыв глаза и расслабленно улыбаясь. Слава в это время плавал рядом с ним, смотря, чтобы его никуда не унесло и не перевернуло, попутно защищая собой от волн.       — Умеешь на спине плавать? — пробормотал Мирон из такого положения.       — На речке пытались научить, но там течение сильное было, меня уносило постоянно.       — В солёной воде это по-прикольнее, соль лучше держит, — сказал Мирон, возвращаясь в воду. Он потёр успевшие подсохнуть глаза и, щурясь от солнца, предложил попробовать так полежать.       Слава попробовал, но у него жопа перевешивала на дно, и ноги начинали рефлекторно разбрызгивать воду. Мирон посмеялся, а после стал помогать, в основном поддерживать спинку. Слава сначала лежал на его ладони, расслаблялся, а когда ему в морду прилетала солёная вода от волны, отфыркивался, терял равновесие и начинал тонуть. Почти такое же случалось, стоило поддерживающей его ладошке отдалиться.       — Ну лежишь же спокойно, — протянул Мирон перед тем, как в очередной раз убрать руку. — А сейчас не лежишь, — недовольно заметил он, вновь возвращая руку на место. — Ну ничего же не меняется. Я тебя подобным образом держать точно не смогу, это вода делает.       — С тобой спокойнее, — отчасти капризно сказал Слава, хмурясь.       — Ну ты так тогда не научишься. Я же рядом остаюсь, ты меня можешь видеть…       — Не могу.       — А ты глаза не закрывай.       — В них тогда вода попадёт.       — Не попадёт, — цокнул недовольно Мирон. — Хорошо, давай по-другому, буду тебе голову держать, а тело расслабь.       Лучше стало не намного. Стоило ладошке покинуть голову, так Слава сразу начинал тонуть, словно магия воды переставала действовать. Он и глаза старался не закрывать, смотрел наверх, видел подбородок Мирона, губы, нос, реснички, глаза, всё, что хотел видеть двадцать четыре на семь. Но ладонь уходила — глаза закрывались — он начинал тонуть.       Обучение было решено приостановить, они поплавали ещё немного и вышли на берег, где уже давно поджаривались Женя, Марк и Евстигнеев. Светло куда-то пропал. Как выяснилось, он побежал по лавкам в поисках пищи. Славу это не удивило, а Мирон закатил глаза, сказав, что скоро и так будет обед в отеле.       Они с Ваней до сих пор плохо ладили, но сейчас старались и вовсе игнорировать существование друг друга, оставались только подколки, притом с обеих сторон.       Как оказалось, Мирон был из тех, кто любит сначала хорошенько поплавать, а затем лежать тюленчиком на полотенчике, подложив под голову сумку и играясь в телефоне. Что он делал в телефоне всегда было для Славы загадкой. Вероятно, что листал ленты в каком-нибудь твиттере или инстаграмме, хотя лайки он ставил в основном Диляре. Слава не то, что стэнил его, просто порой заходил посмотреть на его страничку, появились ли новые записи (на которые стояли уведомления), или кому он там что написал в комментарии, что или кого лайкнул. Обычное соулмейтовское любопытство, ничего больше. И небольшая такая ревность за его внимание.       В следующий раз в воду они пошли ровно перед тем, как пойти на обед. Ополоснулись, затем ещё раз, только уже в душе нормальной водой, переоделись и объявились в столовой. Еда была отменной, Слава бы добавки съел, но промолчал по этому поводу, а Мирон заказал себе ещё второго. Нет, он спросил, конечно, наелся ли Слава, но сам Слава почему-то не мог ответить ему «нет». Да и ведь наелся, просто был бы не против съесть ещё столько же, уж очень вкусно всё было приготовлено.       После обеда пошли обратно на пляж, на этот раз просто полежать, уже не на полотенчике, а на шезлонге. Покемарили часик, отвалилось два человека, Дарио поехал к родным, Евстигнеев пошёл в номер, ему вдруг остро захотелось поспать. Остальной компанией пошли по рынкам, узнали насчёт экскурсий, посетили несколько сувенирных магазинчиков и зашли в один ресторан, где Мирон опять заказал себе чего сытного. Слава понимал, почему он сам хотел ещё есть, но почему этого хотел тощий, не особо высокий Мирон, плотно пообедавший двойной порцией пару часов назад, он честно никак не мог взять в толк. Но умилялся с этого. К тому же покушать заказали и ему.       За походами за сувенирами пролетело время до ужина. Отужинав, так же плотно, и воссоединившись с Евстигнеевым, все направились в местные не то клубы, не то бары. Посидели хорошо, спели караоке, перекусили, немного выпили. Женя прям следила за этим «немного» и несколько раз говорила Славе, чтобы тот, если «этот негодник» опять выпьет, звонил ей моментально. Мирон дул губы на это, лицо отворачивал, но не возникал.       Расстались в холле отеля, пожелав друг другу сладких снов.       В номере Слава неприятно обнаружил, что его лицо сгорело. Стало красным и чесалось. Ещё горело. Он промыл его холодной водой, но особо легче не стало. Стоило только встретиться щекой с подушкой, как он поморщился и обратно встал. Так и волдыри могли выскочить.       У Мирона подобных проблем не было, он хоть и порозовел, но цвет оставался вменяемым, да и не жаловался он ни на что. Подошёл к кровати и посмотрел на Славино лицо прищуренным загруженным взглядом.       — Ты крема мало нанёс. Щиплет?       Он дотронулся щеки пальцем. Слава резко сморщился. Мирон вздохнул и огляделся. Подумав несколько секунд, пошёл к Жене. Минут через пять вернулся с Пантенолом. Присел рядышком, выдавил себе на ладонь и стал аккуратно наносить ему гель.       Слава боялся дышать, а собственное сердце слышал в ушах. Нанеся гель на всё лицо, Мирон убрал балончик, потянулся и, обойдя кровать, лёг рядом.       — Слав, — сказал негромко он, устроившись на подушке и поставив телефон на зарядку, — будь поуверенней. Не люблю слабохарактерных, а у тебя ведь с этим всё нормально. Понимаю там, вся соул-хуета, но ведь можешь попробовать себя немного перебороть, чтобы я хотя бы твой голос слышал. Хорошо?       Слава кивнул, выключил свет, прикрыл глаза. Неужели это происходило на самом деле? Они были не дома, вместе, в одной кровати, эти слова, его действия, такой спокойный, не обвиняющий, тон.       Утром он проснулся немного позже Мирона, когда открыл глаза — тот уже щурился, глядя в телефон. Они сразу обменялись стандартными утренними репликами. Покидать постель не хотелось. Не из-за холода или лени, а просто такая атмосфера между ними царила крайне редко.       Слава просто лежал. Мирон продолжал смотреть что-то в телефоне, затем убрал его, потёр глаза и, вздохнув, потянулся. Спина и руки тихонечко похрустели. Размявшись, он присел и уставился на Славино лицо. Качнул головой.       — Надо тебе и плечи смазать. Ты чего так сгораешь быстро? Больше крема тогда используй, Женька вчера всем ещё купила, так что сейчас у нас его много.       Мирон лениво поднялся и неторопливо взял с тумбочки Пантенол. Вернувшись обратно к кровати, он присел, как и вчера вечером, на её край и принялся сам размазывать по его лицу гель. Слава доверчиво прикрыл глаза и опять стал едва дышать.       Всё происходило в утренней тишине. Приятный рыжеватый свет наполнял всю комнату, убаюкивал, но не гнал в сон, как обычно было при темноте. В этом месте вообще энергия шла буквально ото всего, просто дрыхнуть, ничего не делая, было сложно. К тому же не с таким человеком рядом, не с такими людьми. Открыв глаза, Слава обнаружил, что Мирон перестал наносить гель и пытливо рассматривал его лицо. Сконфузился, отвёл взгляд в нижний левый угол.       Мирон вздохнул и испачканными гелью пальцами за подбородок вернул его взгляд на себя.       — Выспался? — мягко спросил он, отпуская подбородок и вытирая о штанину шорт руку.       Слава в ответ кивнул, потом по телу прошла волна маленьких взрывов от петард — Мирон закопался ему в волосы и немного помассировал голову. Это был настоящий отлёт башки.       — Вчера новую фразу на португальском выучил, специально для магазина. Lubrificação anal e preservativos, — с акцентом сказал Мирон, не отрывая глаз от Славиного лица.       Тот сожмурился и слегка поморщился от защипавших щёк. К ним прилила кровь. Даже не зная языка, можно приблизительно понять, что хотел сказать Мирон. И, чёрт, это было… неловко и волнительно. Это намекало, что у них будет секс, что Мирон в этом заинтересован. Он даже это на португальском выучил! Вот это называется — подготовился.       — Еu te amo, — пробормотал ещё с более корявым акцентом Слава. Это единственное, что он забивал в переводчике, притом не один раз.       — Я знаю, — вздохнул Мирон и погладил его по голове. — Ты просто милый, не когда пытаешься угодить. Так что Марик пиздобол.       Слава нахмурился, он не понимал, к чему это было, к чему тут был Марк, однако смысл сказанного всё равно зацепил его, заставив щёки и шею краснеть ещё больше. Это начинало походить на лихорадку.       Мирон тяжело выдохнул, прикрыл глаза и упал морской звездой на кровать. На лбу появились морщины, ладонью он словно пытался что-то стереть с лица — но у него всё не выходило. В конце концов он успокоился, сделал глубокий вдох, спокойный выдох и сказал:       — Я тебя не люблю, но меня никто не спрашивал. В любом случае, ты мне уже не безразличен. Не можешь быть. После… всего.       И Славу эти слова почти не задели. Он всё же верил в лучшее, всегда, при любых обстоятельствах — он наделся, что когда-нибудь услышит «eu te amo» или то же самое, на любом другом языке мира. Хоть на иврите, хоть на немецком, хоть на родном русском.       Любовь не выбирают, но порой… она случается совсем, вот совсем не кстати.