***
— Подсудимый — Оума Кокичи. Судом присяжных приговаривается к смертной казни на электрическом стуле. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Стук деревянного молоточка въелся глубоко под корку, ударил набатом по голове и оглушил на долгие четыре с половиной секунды. Он считал их про себя, силясь вернуть потерянное самообладание и ничем, ни единым мускулом тела, не выдать своей реакции на приговор. Кокичи Оума знал, что он сейчас сидит в зале суда, прожигает своими мерзкими глазами его тщедушное тельце за решеткой и скалится, словно дикий зверь, только что прикончивший свою добычу. Решетка отворилась, конвоир потребовал юношу пройти вперёд и протянуть руки, которые секундой позже оказались скованы холодным металлом наручников. Из всех людей в зале Кокичи боковым зрением заприметил, наконец, ещё одну. И его сердце пропустило удар. Она была настолько незаметной, настолько скрытой в толпе, что приговоренный даже не заметил ее на самом заседании. И только сейчас, направляясь к выходу, подгоняемый надзирателем, он увидел. Ее глаза были переполнены болью, отчаянием и непониманием. Губы шептали бесконечное «почему?», а на щеках тонкими дорожками блестели слёзы. Она не должна была приходить; Никто из них не должен был приходить! Кокичи отвернулся, закусив едва заметно нижнюю губу, и, была бы его воля, он бы прямо здесь упал на колени и завыл от всей несправедливости, что как снег свалилась ему на голову. Но и отрицать собственной вины в произошедшем он не мог. Она, Саку, старшая в Дайс после самого Кокичи, придет к нему на следующий день, до того, как его переправят в тюрьму. Она будет умолять его подать прошение о пересмотре дела, будет угрожать, что тогда каждый из них самолично сдастся полиции, но тот будет упрямо молчать. «А как же Этэн?» Тогда он почувствует на глазах пелену слёз, которые с трудом, но сможет удержать. «Скажите ей, что папа не сможет быть рядом, что он будет защищать ее издалека.» Оума понимал, с самого начала понимал, что если пытаться бороться — будет только хуже. Вместо него одного, на электрический стул посадят всех. Мелкие грабежи, только так, чтобы хватало на жизнь, редкие стычки с местными бандами, перерастающие в защиту своей территории — все это едва ли потянуло бы на солидный срок, но у них была Этэн. Прибавить ко всему их послужному списку сокрытие несовершеннолетней иностранки — им не избежать казни. Кокичи успел найти человека, который оформит девочке необходимые документы подпольно, как раз перед тем, как его повязали. Пускай его казнят, пускай называют преступником и плюют в лицо, но у его названной дочери будет шанс прожить счастливую жизнь. Кто-нибудь из Дайс обязательно возьмёт ее под официальную опеку, как только на руках окажутся документы. И тогда он вздохнет спокойно. Через два дня его поведут к машине. Острые колени будут без остановки трястись, глаза будут бегать туда-сюда, не в силах зацепиться взглядом за что-то одно. Ему будет страшно. От неизвестности, от предчувствия скорой смерти, от чужой ненависти. Всю дорогу до фургона Кокичи будет мечтать в глубине души лишь свернуться где-нибудь, где угодно, калачиком и позорно разреветься, но он все ещё будет держать лицо из последних сил. Когда окажется, что он едет не один, Оума тихо выдохнет, словно отрекаясь от собственных чувств, отключит на мгновение голову, чтобы ощутить непередаваемую лёгкость самообмана, прыжком усядется на скамье и с неприкрытым любопытством уставится на соседа. «Кто это тут у нас? Хэй! За что тебя посадили? Чего молчишь? Ну-у-у же, скажи что-нибудь!» Им предстояла долгая дорога до их последнего пристанища.***
Утихомирить прибывших, в частности — Кокичи Оуму, — удалось только через полчаса. Вор выпускал из своего рта сотню за сотней саркастических и местами даже обидных комментариев, смеялся своим странным шипящим смехом и продолжал скакать на койке, пока на него, наконец, не начинали кричать. У Саихары создавалось впечатление, что заключённый так пытается справиться со стрессом и подобная реакция — что-то вроде защиты. Когда он учился, на парах по психологии им рассказывали, что каждый человек по-разному реагирует на раздражители и стресс. Кто-то замыкается в себе, а кто-то, наоборот, стремится отвлечься всеми возможными способами. Кокичи создавал впечатление совершенно беззаботного и не волнующегося на счёт своего положения человека, сам он уже раз двадцать повторил, что так или иначе, но скоро за ним придут и спасут из «этого стра-а-ашного места». Конечно, после язвительных комментариев Кайто на счёт лжи, так и льющейся из уст преступника, надзирателям стало чуть спокойнее, но они все же оставались на стороже. Теперь же, когда Нагито каким-то неведомым чудом уговорил Оуму замолчать, с удовлетворением выдохнули все — и персонал, и заключённые. Шуичи на миг искренне посочувствовал Момоте, который несколько часов ехал в одном закрытом помещении с гиперболтливым юношей. Сам Кайто растянулся на койке, отмечая про себя, что она, пусть и не намного, но мягче той, на которой ему приходилось спать в предыдущем месте заключения. Он и подумать не мог, что сегодняшняя поездка настолько вымотает его эмоционально и физически, а все этот мелкий воришка. Момота действительно не понимал, что надо было украсть, а главное — у кого, чтобы попасть за это на стул. Ему не верилось, что такое тщедушное тельце способно провернуть аферу века и обчистить, к примеру, какой-нибудь банк. Он бы возможно, углубился в размышления об этом, но Оума вел себя слишком отвратительно, вызывающе, словно напрашивался на хорошую встряску или оплеуху. У Кайто ох как сильно чесались кулаки врезать по его бледной физиономии в первые часы, но после пришло какое-то смирение и отчуждённость. Если не обращать внимание на дураков, они сами замолчат — так всегда говорила его покойная бабуля. От мыслей о ней, вырастившей Момоту вместо родной матери, преступник закусил щеку изнутри. Он не жалел о том, что совершил. Ни капли. Наконец, Кайто удалось ненадолго упасть в дрёму и оставить мысли на потом. Саихара тем временем как раз изучал его дело. — «…Удерживал у себя, подвергал пыткам…», «… нанёс несколько смертельных ранений, после чего поспешил избавиться от тела…», — Шуичи вчитывался в акт, проговаривая текст одними губами. Сейчас, пока Нагито занимался отчётами, а Хаджимэ дежурил у камер, он мог подробнее изучить преступления новоприбывших. И увиденное его удивило. Момота Кайто убил лечащего врача своей родной бабушки, после того, как та скончалась от инсульта. У Саихары в голове пронеслось несколько вариантов развития событий, но мотив казался прозрачным, как воды кристального озера — месть. Возможно, женщина погибла из-за халатности медицинского работника, и Момота решил провести вендетту, очень и очень жестокую. Шуичи потёр переносицу. Он не хотел оправдывать заключённого, но не мог отрицать, что если бы в мире было меньше несправедливостей, подобных этой, то и преступлений происходило меньше раза в два как минимум. Саихара потянулся на стуле, вытянув затёкшие руки вверх. Он бросил взгляд на Хаджимэ, который что-то тихо говорил Хоши. Возможно, передавал сигарету. «Думаю, Момота-сан будет таким же спокойным.» С Рёмой надзиратели быстро смогли договориться. Тот ничего не требовал и, не смотря на то, что на воле являлся серийным маньяком, в тюрьме он был тише воды и ниже травы — достаточно было лишь одной затяжки, подошла бы даже самокрутка. Шуичи потёр переносицу, откладывая дело Кайто Момоты в сторону. Его взгляд тем временем сам собой метнулся к камере с Оумой, а рука потянулась к заветной папке. — «Кража в особо крупном размере у высокопоставленного чиновника…», «…Вину признал…» Короткие заметки, не дающие ровным счётом никакой полезной информации по делу. Саихара невольно задумался, что был бы не прочь присутствовать на суде Кокичи, чтобы разгадать эту загадку. Оума признался в преступлении, изъявил желание поскорее направиться в Северную Гору и наотрез отказался просить отсрочку или подавать на апелляцию. Все это напоминало хаотично разбросанные по полу детальки огромного паззла, вот только сейчас главнадзиратель понятия не имел, куда и какой кусочек можно пристроить. Мужчина выдохнул и поднялся из-за стола, кивнув Комаэде, тихо беседовавшему с Шингуджи, чтобы тот присел отдохнуть. В конце концов, из них троих, Нагито отличался наиболее слабым здоровьем. Как только до должности допустили, — удача, наверное? Саихара прошел к четвертой камере, внимательно глядя на заключённого. Оума лежал, закинув одну согнутую в колене ногу на другую и лениво покачивал стопой. Весь его вид говорил о невообразимой скуке, а так же о том, какое великое одолжение вор делает всем в блоке, решив, — пусть и не самостоятельно, — замолчать. Шуичи на такое показушничество даже улыбнулся уголком губ. — Оума-сан, я бы хотел с тобой побеседовать. На тихий голос надзирателя преступник резво подскочил на койке и возбуждённо уставился на бледнолицую фигуру. В фиалковых глазах заиграли озорные искорки, а рот исказился в подобии счастливой улыбки. — Вот это да-а-а! — юноша взмахнул руками и прижал ладони к сердцу. — Сам Саихара-чан почтил меня своим присутствием! Я умру от счастья раньше, чем сяду на электрический стул! В стену резко ударили. — Оума, блять! Ты можешь нахуй заткнуться и не строить из себя ебанного идиота?! Откуда-то из угла послышался кашель Хаджимэ. Саихара понимающе вздохнул и тут же вздрогнул от того, насколько быстро Кокичи оказался возле решетки, смотря прямо в золотистые глаза. — Саихара-чан ведь защитит меня от злого и ужасного Момота-чана? Правда? Правда-правда? В фиолетовых глазах начали скапливаться слезы, и Шуичи понадобилось все его самообладание, чтобы не купиться на эту детскую манипуляцию. Он мысленно досчитал до пяти и серьезно взглянул на заключённого. — Оума-сан, я просил называть меня Саихара-сан. Ты мог бы проявить хотя бы немного уважения к тем, кто будет твоим личным Хароном. Кокичи на это лишь фыркнул и закатил глаза: — Мой милый, абсолютно восхитительный Саихара-чан! Слёзно умоляю тебя, хоть заведи себе какую-нибудь тетрадь и запиши там, пожалуйста, самыми крупными буквами, на которые только способны твои чудесные ручки: «Очаровательный заключенный воришка с потрясающими глазами просит называть себя Кокичи!» Затем преступник снова рассмеялся своим фирменным смехом и отпрянул от решетки под аккомпанемент громких матов Момоты за стенкой. Шуичи устало переглянулся с Хинатой и Нагито, мысленно соглашаясь с ними. Раньше было лучше. Комаэду единогласно назначили успокоительным для Оумы. Блондин наотрез отказывался делиться секретом своего успеха и тем, каким же образом ему удалось достигнуть взаимопонимания с преступником, но ни Хаджимэ, ни Саихара не хотели, на самом-то деле, в это углубляться. А поспрашивали они так, для проформы. Ближе к вечеру у Кокичи снова завелся мотор. Он, умело игнорируя все угрозы от соседа за стенкой, красочно расписывал прелести своей камеры настолько громко, что надзиратели стали коситься на дверь — мало ли, придут к ним с другого блока с жалобами. Пока Кокичи заливался соловьём и трепетно расправлял складки на простыни, нервы начали сдавать и у самых терпеливых заключённых. И один такой комментарий заставил, наконец, воришку замолчать: — Между прочим, в твоей камере жил человек, которого сегодня казнили. Металлический голос сочился едва прикрытой насмешкой, пока искусственные окуляры внимательно смотрели на источник шума. Парень в четвёртой резко замер и пулей вскочил с кровати, выпучив глаза. Заметив резкую перемену в поведении преступника, Шуичи и Хаджимэ умоляюще взглянули на Комаэду, даром, что руки в молитвенном жесте не сложили. Тот криво улыбнулся, но все же повернулся к камерам. — Не слушайте его, Оума-сан, он шутит. Верно, Киибо? Нагито сделал ударение на вопросе, адресованном киборгу, ясно давая понять, что прямо сейчас надо подыграть надзирателю. Однако тот то ли не понял намёка, то ли действительно слишком выбесился из-за гиперактивного новичка, и лишь покачал отрицательно головой, всем своим видом показывая — он говорит правду. Кокичи побелел ещё больше, чем был от природы и кинул взгляд на койку за спиной. Ему вдруг резко почудился неприятный душок покойника, отчего пришлось сделать усилие над собой, чтобы не потерять лицо. Он нервно сглотнул, сжимая пальцы в кулаках, впиваясь отросшими ногтями в ладони, и стянул подушку на бетон. — Ты… Собираешься спать на полу? Хината хохотнул, недоумевающе смотря на воришку. Тот вертелся на подушке, пытаясь найти более удобное положение, но в итоге сдался и просто растянулся на спине, заныв на одной ноте: — Ну да. Я не хочу спать на грязном белье какого-то неизвестного мне преступника! Вдруг он вообще был отвратительным вшивым бомжом?! Как бедный я может спать на подобной постели?! От этого монолога надзиратели прыснули. — То есть для тебя холодный бетонный пол всяко лучше? — Да я даже отсюда чую запах паленого мяса, правду говорю! Кокичи был похож на обиженного жизнью ребенка, которого заставляют есть ненавистную кашу с утра, перед этим хорошенько его запугав. Нагито осторожно приблизился к камере, игнорируя взбешенного Кайто в шестой, и попросил вора переместиться на койку. Однако на эту просьбу заключённый поднял бешеный визг, утверждая, что никого здесь абсолютно не заботит его психическое состояние и то, как на его неокрепший после суда разум может повлиять призрак казнённого «бомжа». — Оума, ты либо заткнешь варежку и ляжешь в свою ебучую койку, либо меня даже стена не остановит. Рык Кайто на мгновение сбил с Кокичи спесь, но лишь для того, чтобы тот с надутыми губами прильнул к холодной стене. — Момота-чан тако-о-ой грубый! Ты совсем меня не любишь! Кажется, Киибо успел тысячу раз пожалеть о том, что он сказал, по скольку одна неосторожная фраза, вырвавшаяся ради, казалось бы, всеобщего спокойствия, вызвала ещё больший хаос в, обычно, мирном блоке. Положение спас Хаджимэ, вооруженный дубинкой и электрическим шокером. — А сейчас вы оба успокаиваетесь, либо вас успокаиваю я. Менее гуманными способами. Как ни странно, угроза подействовала на обоих заключённых, и к отбою в камерах воцарилась идеальная тишина, прерываемая тихим сопением уже уснувших. Шуичи ещё раз прошёлся по каждому приговоренному, сделал в голове пометки на счёт сегодняшней смены и прошел к напарникам. — Ничего, что я сегодня отлучусь пораньше? — Иди уже, итак весь заработался. — Хината усмехнулся, показывая пальцем на темные мешки под глазами главнадзирателя. — Не думаю, что блок взлетит на воздух в твое отсутствие, так что проведи хотя бы один день с Каэдэ и передай ей пламенный приветик. Саихара глубоко засомневался, что их блок не «взлетит на воздух» ввиду новоприбывших, но он так же знал, что всегда может положиться на Хинату и Комаэду. Поэтому, уняв беспокойно бьющееся сердце, — оно каждый раз заходилось в бешеном ритме, стоило уйти на законный выходной, — мужчина начал одеваться. Уже дома, сидя в обнимку с любимой женой, Шуичи вспомнил о замечании Оумы на счёт тетради. Кажется, чтобы собрать кусочки дела Кокичи воедино, ему действительно стоит начать вести подобие дневника с заметками. Под лёгкую усмешку Каэдэ, Саихара подорвался с дивана и сел за письменный стол, открывая новую толстую тетрадь.