See you on the other side

Рейвен сковывает непонятная тоска и отпускать её не желает. У неё чувство такое, будто сердце из груди вырвали и, хорошенько встряхнув, попросили, нет, заставили с этим жить. Она думает, что и дня не протянет, развалится, как и всё на этом уцелевшем островке былого величия и прогресса человеческой расы. Она выжидает неделю, две, месяц, но легче не становится — дрянные мысли в голову всё лезут и лезут, уходить оттуда не желая. Так же как и не желает Рейвен её никчёмная жизнь покидать. Мёрфи вторгается в её комнату вновь, без стука и разрешения. Просто заходит, будто она ему так делать позволяла, но она не позволяла. Оглядывает её мученический видок и усмехается, на кровать рядом с ней заваливаясь. У него на губах усмешка. У неё на лице ноль эмоций. А когда-то блистала яркая и ослепительная улыбка, которой можно было бы затмить солнце, улыбка, иногда появляющаяся лишь для него одного. Тогда он произносил что-то вроде: — Чёрт, Рейвен, ты когда-нибудь не улыбаешься? «Что за бредовый вопрос, Мёрфи, ты же знаешь, что да!» — кричал её тоненький певчий голосок где-то на задворках сознания. Но отвечала она лишь ухмылкой и тыкала своим пальцем-коготком ему в плечо, мол, не говори чепухи, а лучше подай мне вон ту отвёртку. — Никогда, — шепчет Рейвен теперь. Улыбка, улыбка, улыбка. Как же ей хочется прямо сейчас просто улыбнуться, не вымученно, а по-настоящему, от счастья или от его глупой шутки, но, как это делал он, больше никто не шутит, а потому её улыбка тоже не появляется, и всему виной Джон мать её Мёрфи. Рейвен Рейес — гордая птица. Ей сложно признать, что у неё большие проблемы. Легче отмахнуться, накричать и попросить уйти всех, кто хочет помочь. И все уходят, но не из-за того, что не желают помочь, они желают, но уходят, потому что помочь тому, кто уже внутри давно мёртв, невозможно. Она не Октавия Блейк — у неё нет своих Дийозы и Хоуп, которые способны вытянуть её из той пучины, в которой она погрязла по самые уши. У неё, на самом деле, больше никого нет. Когда-то была космическая семья, с которой она шесть лет бок о бок прожила, но стоило им ступить на Землю, всё забылось. Семья распалась, развалилась, ушла. И теперь каждый из них — одиночка с неподъёмным грузом вины в грудной клетке. Гордые птицы — одинокие птицы, а одинокие птицы — свободные птицы, рассуждает Рейвен, но свободной себя вовсе не ощущает. Ей кажется, что этот дом — её личная тюрьма, из которой её уже который день не выпускают — боятся, что она себе навредит. Она просыпается в холодном поту, тяжело дыша, будто душит её кто-то. Но её душит не человек, а осознание, что всё уже для неё потеряно, что нет больше смысла бороться, дышать, жить. Его голос преследует её везде и всюду. Каждый день она слышит шёпот Мёрфи, и ей дико хочется оглохнуть. Она не желает слышать доносящиеся будто из другой жизни фразы больше никогда. Но слышит. Лишь она одна его слышит, и это сводит с ума. Он нарушил их манту, просьбу, их правило — если и умирать, то лишь вместе, держась за руки и шепча глупые шуточки друг другу на ухо, подбадривая, успокаивая, пытаясь спасти от жестокой правды этого чёртового мира. Но он как всегда всё разрушил. В-с-ё. В его кривых руках вновь полегла сотня надежд и желаний. Её надежд, её желаний. Он сделал, как отрезал, и былого уже не вернуть, хотя ей очень хочется. Очень хочется вернуться в то время, когда он заметил тот треклятый корабль на низкой околоземной орбите, и выбить из него, из себя, из всех остальных всё желание возвращаться домой, на Землю, ведь именно это стало началом их конца. Смерть, смерть, смерть. Рейвен встречает её не как врага, а как давнего друга, ведь старуха с косой когда-то отпустила её обратно, позволила ещё немного пожить на этой стороне бытия. А сейчас Рейвен сама бы побежала за ней, моля и упрашивая забрать у неё эту жизнь, но ей не позволено. Джон выбил твёрдую почву у неё из-под ног, а сейчас улыбается ей с облака. Нет. Не с облака, а прямо тут, сидя напротив кровати в чёрном кресле, которое она так ненавидит за цвет — цвет крови, цвет смерти, цвет пустоты, которая разверзлась в её душе. — Прогуляемся, птичка? — спрашивает, потому что знает, что ей выходить нельзя. Докторишка Джексон запретил, а она и рада слушаться. — Или ты боишься? Нет, она не боится! Пошёл к чёрту, Джон Мёрфи! Рейвен Рейес ещё покажет тебе, как выглядит по-настоящему храбрая девушка. Она решительно встаёт и прямо на пижаму накидывает какую-то красную кофточку, которая первой из шкафа выпадает. Мёрфи открывает Рейвен дверь и пропускает из комнаты первой. Помогать ей спуститься с лестницы даже не собирается, ведь — Рейвен знает — он ненавидит, когда она начинает кричать, что способна справиться сама, а в подтверждение своих слов она и справляется, но кто бы сомневался. Они выходят из дома, тихо закрывая входную дверь, и, кажется, у них всё-таки выходит никого не разбудить. На улице почти морской воздух — он своим тёплом обволакивает руки и ноги, играет с распущенными волосами и краями кофты, накинутой на худое девичье тело. Рейвен делает глубокий вдох и от наслаждения прикрывает глаза. Её не было тут слишком долго, и она успела заскучать по живой природе и прекраснейшим просторам этого места. — Нам туда, — говорит и тянет за руку. Но не уточняет «куда именно», поэтому Рейвен не спешит за ним следовать, ногами будто прирастая к земле. — В таверну. Хочу кое-что прихватить. Рейвен неуверенно кивает и всё-таки позволяет ему вести себя. Они идут медленно: она — потому что прихрамывает, а он просто подстраивается под её ритм. Оба молчат, но девушке это не в тягость, она наслаждается тишиной. Рейвен старается привести мысли в порядок: для неё это словно кодировать, разбирать, раскладывать книги по полочкам — занятие для рук, как когда-то говорил Финн. И с каждым новым разрешением какой-то внутренней проблемы Рейвен сильнее сжимает руку парня, на что он реагирует лишь улыбкой. Когда они оказывают у таверны, дверь заперта, но Рейвен и так догадывалась об этом. По-другому быть и не могло — хозяевам тоже иногда нужно спать. Но Джона это не волнует, и он достаёт из кармана какой-то маленький металлический предмет, похожий на заколку для волос, и спустя пару секунд замок щёлкает. Он победоносно улыбается и запускает девушку внутрь, сам заходя следом. Джон первым делом бежит к бару и, забираясь туда, бесцеремонно начинает рыться в запасах. — Мы теперь воры? — цокая, произносит Рейвен. — Ты удивлена? — в тон ей отвечает Мёрфи. — Да брось. Мы одалживаем, потом вернём. Наверное. — Супер, — она хлопает ладонью по барной стойке. — Как думаешь, настолько быстро нас станут ненавидеть ещё сильнее, когда узнают, что мы ещё и воры? — Плевать, — говорит Мёрфи, вставая. — Хуже, чем сейчас, уже не будет. А теперь пошли. Он вновь хочет схватить её за руку, но Рейвен сопротивляется и отходит на шаг назад, не желает повторных касаний. Она немного злится и решается показать это таким образом. — Как хочешь, — он плечами пожимает и выходит наружу. Ей трудно признаться самой себе в этом, но Мёрфи буквально единственный человек на этой планете, с которым она чувствует себя живой и с которым каждый вдох не кажется вымученным, вынужденным, необходимым, а становится желанным. И это самое страшное. Перед тем, как выйти из таверны, Рейвен направляет взгляд на портрет, висящий у входа. Мёрфи уже на улице, кричит ей что-то, но Рейвен не хочет слышать и разбирать, что именно. Она не помнит, чтобы раньше замечала его здесь, зато сейчас имеет возможность разглядеть каждую его деталь, мазок и переход цвета. И Рейвен без труда узнаёт того, кто на ней написан. Его лицо слишком хорошо изучено за те семь лет, которые они провели вместе. Портрет, будто фотография — насколько чётко передаёт настоящие черты лица, цвета и эмоции. Мёрфи на этой картине словно сошёл с того самого дня, когда стал одним из Первородных — тот же клоунский макияж и костюм шута, привычная ухмылка и гордость вкупе со вкусом победы во взгляде. «Джон Мёрфи, герой и спаситель Санктума», — гласит надпись под картиной. Ей бы от неё усмехнуться, выкрикнуть пару острот и подарить местному герою улыбку, но не хочется. От неё наоборот сердце в груди замирает, а подушечки пальцев немеют. Она вдруг снова вспоминает, что просила его не быть героем, а всё остальное как в тумане, нет ни единого воспоминания с ним после, лишь вязкая тоска, их разговоры в полном одиночестве и всегда при закрытой двери. Рейвен слышала о такой особенности человеческого мозга, как блокировка плохих воспоминания. Это похоже на уборку мусора, стирания кода из компьютера — из памяти исчезают ненужные фрагменты, которые запирают где-то на задворках разума и никогда стараются больше не воспроизводить, чтобы не травмироваться ещё сильнее. — Где ты там? — кричит с улицы, и Рейвен нехотя отводит взгляд с его точной копии и наконец выходит из таверны. Он вновь тянет за руку, на сей раз ведёт не к жилым домам, а уводит подальше от лагеря, к холмам, к местам, где людно не бывает даже днём. Рейвен молчит всё время их путешествия, в голове перебирая происходящее. Ей сложно поверить, но в душе уже давно закрались сомнения, которые расширяются и увеличиваются с каждым ударом её разбитого сердца. Они останавливаются на одном из холмов с прекраснейшим видом на Санктум. Он достаёт непонятно откуда взявшийся плед и стелет его на влажную от росы траву, предлагая присесть и ей тоже. И Рейвен это делает. — Здесь красиво, — не сдерживается и шепчет она. Джон хмыкает и, соглашаясь, кивает. Он достаёт бутылку, что они украли одолжили в таверне и пару бокалов, Рейвен переводит на него полные удивления глаза. — Что? — он хочет подать ей бокал, наполненный красной жидкостью, но видит её реакцию и медлит, играя — то отводит стакан от неё, то вновь приближает его к ней. — Только не говори, что не хотела этого. Или тебе нравится сидеть взаперти и разглядывать стены? — Нет. — Тогда наслаждайся, Рейвен, — мягко и совершенно несвоевременно для себя произносит Мёрфи. — И сделай лицо попроще. Он подаёт ей стакан, и она делает глоток. Это лучший алкоголь, который ей за всю жизнь пить приходилось. В нём больше сладости, чем горечи, и Рейвен невольно сравнивает его с жизнью, в которой всё лишь наоборот бывает. Почему-то сейчас после взгляда на портрет и небольшого количества алкоголя она вспоминает, что так долго старалась отрицать, понемногу, но вспоминает. В её жизни бывают лишь плохие новости, вечные потери, предательства. Узнать о том, что случилось на этой чёртовой планете, когда они наконец вернулись с победой, было для неё пыткой, проклятием, му́кой. «Он сделал всё, что смог. Правда, цена была слишком высока», — сказал тогда Джексон, и Блейк еле сумел удержать Рейвен от падения. И разве человек, сломавшийся однажды, может сломаться дважды? Тогда она доказала самой себе и всем вокруг, что может, ещё как может. Она была разбита, сломлена, опустошена. Это продолжается до сих пор, и Рейвен совершенно не в силах это остановить. Портрет стал точкой невозврата, вновь раскрыл ей глаза, дал взглянуть на картинку целиком. — Почему именно я? Он молчит и это злит ещё сильнее. Рейвен отбрасывает бокал в сторону, и его содержимое выливается на траву, будто кровь. «Кровь Санктума или твоя кровь» — зачем-то всплывает в её голове, и по упругой смуглой коже вновь ползут толпы мурашек. Он выбрал свою. Стал героем, перестав при этом быть эгоистом. Но был ли он им когда-нибудь на самом деле?.. — Почему ты решил преследовать именно меня? Не Эмори, не Беллами. Меня. — Понятия не имею, о чём ты. Она рукой по воздуху проводит, и Джон сразу же исчезает, словно мираж, иллюзия, дым. Из её глаз тут же скатываются горькие слёзы, а в голове щёлкает осознание, которое принять ей было сложнее, чем сосчитать огромное количество чисел в голове, — она с ума сходит и уже чертовски давно. «Ты знала, что он мёртв, но боялась себе в этом признаться. Глупая маленькая пташка», — шепчет её разум, и она не в силах отказаться от этих слов, ведь они до одури правдивы, верны и реальны. — Догадалась-таки, — голос слышится из-за спины и Рейвен вздрагивает, как в первый раз, шугается, как забитый котёнок. Она чувствует, как он кладёт на её костлявое плечо свой подбородок и шепчет прямом на ухо, пугая: — Слишком долго, не находишь? Он вновь приобретает тело, становится осязаемым, настоящим. Но это лишь сладкая ложь, которую она хочет видеть, слышать и ощущать. — Зачем? — она готова повторять это снова и снова, лишь бы услышать ответ. — Это ты должна спрашивать не у меня, ведь я не существую. Я — это ты, только никому не говори об этом, посчитают чёкнутой, — говорит, будто глумится, издевается. Она шмыгает носом, вспоминая, как с ней происходило нечто подобное, как к ней приходил Синклер, и она была по-настоящему счастлива в те минуты. Вот только появления Джона не приносят ей счастья или покоя, лишь нагоняют тоску, грусть и безнадёгу. Она долго не понимала почему, а всё потому, что закрыла от себя все воспоминания того дня, и это стало началом её конца. Её разум уже сдал обороты и начал работать с перебоями, а её тело ослабло от недоедания и недосыпания. — Я просила тебя быть тараканом. Какого чёрта ты не послушал меня, Мёрфи?! Какого чёрта?! — она вскакивает с пледа, жестикулируя руками и крича так громко, что эхом её голос отскакивает от холмов. Злится и ругается, а затем хватается за больную ногу — резкие движения были совершенно не к месту. Рейвен присаживается обратно на место, с глазами полными слёз и душой полной сожалений. — Так вышло, Рейвен. Ты знаешь, другого выхода не было, — шепчет виновато, а затем ведёт руками по её больной ноге и осторожно начинает её разминать. Усмешка ползёт по лицу — даже Джон Мёрфи, который по-сути лишь её выдумка, заботится о ней. Но усмешка быстро исчезает, освобождая дорогу для боли и обиды. — Он есть всегда. И ты должен был его найти, а не погибать вот так. Чёрт возьми, Мёрфи, я ненавижу тебя за это! — отчаянно и с таким детским упрёком, будто им по пять. — Но всё равно больше меня ты ненавидишь лишь себя. Вот только зачем? Ничего уже не вернуть и не исправить. Не легче ли отпустить, Рейвен? Или ты не можешь? Она кивает, и в этом жесте улавливается согласие, покорность, принятие. — Я так устала… Она чувствует, как его руки прекращают разминать её ногу и их тёплые телу касания пропадают, так же как пропадает и сам Мёрфи. Она расслабленно выдыхает, будто с её плеч падает тяжёлый груз, но на деле всё совершенно наоборот. Ей противно и тошно, ведь она не просто ощущает, а теперь на сто процентов уверена, что она чёкнутая. Как она докатилась до этого? Когда умная и талантливая Рейвен Рейес стала чёртовым психом? Как ей хочется убрать из памяти всё плохое, оставив лишь хорошее, закрыть глаза и забыться. Почувствовать себя свободной, счастливой, живой. Когда она выходила в космос, всё казалось таким правильным. Её паршивая жизнь, ужасная мать, проблемы с сердцем были не такими значимыми в те минуты покоя и разглядывания красивейших видов вселенной. Полёт. Полёт. Полёт. Она бы всё отдала, лишь бы вновь его ощутить. — Помнишь, ты рассказывала, что в детстве имела мечту выйти в космос, потому что узнала, что вороны умеют летать? — Мёрфи вновь начинает говорить с ней, а она — вновь ощущать его подбородок на своём плече. Рейвен помнит, как говорила об этом Мёрфи и даже вспоминает, как в пять лет действительно выдала маме, что это её самая заветная мечта. Какой же счастливой она тогда была, узнав, что она может исполниться. — Ты можешь наконец исполнить её. — Что? — Полёт, Рейвен. Ты можешь взлететь. Убежать от мирской суеты и обрести счастье. — А для этого мне просто нужно продать душу дьяволу? — прыскает, потому что знает всё, что он нашёптывает — тайные, тёмные желания её тела, сердца, души. И не такие уж они и тайные, на самом деле. — Считаешь меня дьяволом, Рейвен? — Никогда, — шепчет своим певчим голоском. — А чего тогда боишься? Что тебе терять? У тебя ничего не осталось. Ты одна. Никому не нужная, бесполезная девчонка с рухнувшей психикой. — Заткнись! — её на крик не хватает, лишь я громкий шёпот, в котором много яда и желчи. — Или я сама заставлю тебя замолчать! — О, я бы замолчал, не кричи ты об этом сама. Ты ненавидишь всё это, не так ли? Или ты ради забавы три раза пыталась наложить на себя руки, а? «Рейвен Рейес, которая никогда не сдаётся» превратилась в депрессивную тень прежней себя. Рейвен поджимает губы и сдаётся под его натиском. Ей нечем крыть — все карты закончились давным-давно. Он прав, она больше не знает, кто она, что она, зачем она. Для чего она каждый день делает вдох, если мечтает лишь о смерти? Она и сама не знает. — Чего ты от меня хочешь? — решительно и почти как прежде. — Хочу, чтобы ты была счастлива, — он перебирается ближе к ней, убирая голову с плеча и теперь находясь прямо напротив лица девушки. Она разбита и сломана и всё это видно на её лице. Мёрфи сковывает щёки Рейвен в своих ладонях, которые на сей раз холоднее льда, от них будто исходит мороз, охлаждающий её разгорячённое лицо. Мёрфи смахивает слёзы с щёк и мягко целует в лоб, делая это чуть дольше, чем нужно, но короче, чем ей бы хотелось. — Я буду ждать. Рейвен отстранённо кивает, ощущая, как он вновь растворяется в ночной лазури неба, забирая с собой дрожь, скованность, страх. Она поднимается с травы — не с пледа, ведь того никогда не существовало, он был лишь в её голове — и подходит к краю обрыва. Ветер треплет её распущенные волосы и не прекращает дёргать края красной, под цвет её крови, кофты. Она расставляет свои руки-крылья в стороны, глубоко вдыхает и словно выпускает из себя весь воздух, а затем делает шаг в неизвестность. Утром её тело найдут у подножия холма с широко раскрытыми глазами и душой, отлетевшей к звёздам.