***
«Я заебался» Салли по-доброму хмыкнул. Подобные слова Трэвис теперь использовал вместо приветствия и, как подозревал Фишер, подобное начало диалога останется с ними до конца рождественских праздников, во время которых пасторство Фелпсов каждый день устраивает приемы, мессы и благотворительные ярмарки. То, что Трэвис там носится как в жопу ужаленный, то и дело принося хуйню, унося хуйню, вытирая хуйню еще большей хуйней, слушая хуйню и присутствуя при хуйне, он понял уже на второй день после рождества, когда позвонивший сын пастора не меньше получаса рассказывал как его сегодня заебали абсолютно все от Иисуса, которому захотелось родиться именно в этот день, до крикливого деда, который каждый год во время праздников пытается остаться в церкви на ночь. «Что у тебя сегодня стряслось? Миссис Тайлер опять залезла на крышу церкви и не смогла слезть?» «Ой блять да если бы.» Заебанность Трэвиса чувствовалась даже через экран телефона. Фелпс то и дело промахивался по клавишам, излагался сумбурно, и Салли все казалось, что в какой-то момент парень начинал плакать. «Сегодня было лучшее церковное вино хуй пойми какого года, — напечатал Трэвис прежде чем Салли успел хоть что-то уточнить. — У какого-то слепого деда от этого пойла небесного аж зрение прорезалось. Он мне полвечера рассказывал что прямо сейчас видит Вашингтон.» «Боже.» Салли первое время честно пытался не смеяться. Трэвис рассказывал ему о разных людях, приходящих в церковь, о случаях, которые заставили его разозлиться, удивиться, охуеть или все вместе. Прорвало Фишера, помнится, на рассказе о женщине, которая попыталась укрась створку трехметровых ворот на территорию пасторства. «А еще сегодня приехала делегация протестантов, которые ошиблись церковью, но все равно решили остаться. Они поют свой хорал уже пятый час, я ебал так жить.» На самом деле Трэвис писал ему по несколько раз в день и Салли с самым чистым счастьем осознавал, что делает Фелпс это в каждый свой перерыв. Резкое снижение общения странно ворочало кишки. Подростки уже успели плотно обосноваться в днях друг друга, и теперь не иметь возможности видеться казалось странным и непривычным, хотя до этого они спокойно обходились без настолько тесного внимания. «Они так плохо поют?» — уточнил Фишер. Он даже не мог нормально сформулировать то, что ощущал. Ну, то есть, понятно, что влюбленность, но она порождала из себя еще дюжину совершенно новых и ярких ощущений. Салли впервые в жизни сладко и любовно тосковал. Ему хотелось увидеться, хотелось обнять и чтобы его обняли. Он скучал по тому, как Трэвис ворчит на все подряд, как он куксится и кривится, какое лицо делает, когда не понимает чего-то, как постепенно начинает не скрывать того, что искренне рад чему-то. Салли аж стыдно за самого себя было — они не виделись меньше недели, а он уже поплыл. «Да нормально они поют, но не столько же! — Салли представилось, как Трэвис в этот момент устало массирует свои виски. — У меня уже уши вянут и голова разрывается.» «Серьезно? То есть мою музыку ты тоже долго не выдержишь?» Фишер кидает быстрый взгляд на праздничный пакет у письменного стола. Он купил его в сочельник, едва успев отхватить предпоследний, и искренне надеялся, что приятелю понравится. Ну, то есть от прослушивания чего-нибудь на плеере Салли он никогда не отказывался, так что, видимо, ему такая штука бы нравилась. Салли планировал отдать ее, когда они встретятся. «Твоя норм, но от этих религиозных песнопений уже реально тошнит.» Мысль — быстрая и мелкая — проносился в голове стремительно и Салли едва успевает поймать ее. Он закусывает губу и нервно постукивает по крышке телефона. Насколько будет тупо и нелепо, если он просто сделает подарок пораньше? Подросток посмотрел в окно. Снегопада вроде не ожидается, небо темное и чистое, до пасторства не больше десяти минут быстрым шагом. Салли бы мог добежать за пять, но не будет ли это… слишком? «Эй, — он пишет и в голове у него пустота, — если хочешь, я могу принести тебе плеер, чтобы ты мог не слушать все это.» Пальцы сами нажимают «отправить», и в следующую секунду Салли кладет телефон себе на грудь, сразу же начиная нервно паниковать. Ну, то есть… То, что он готов бежать к Трэвису зимней ночью чтобы тот мог отвлечься, пока помогает в церкви — это… не слишком очевидно? Не слишком слащаво и глупо? В принципе, всегда есть возможность сдать назад, перевести все в шутку и забить, но все же… Телефон тихо жужжит и Фишер сдавленно выдыхает, осторожно заглядывая в экран, а затем едва не подпрыгивая на кровати. «А тебе не сложно?» «Я буду через десять минут» Салли так спешил, что, выбегая из квартиры, только у лифта вспомнил, что забыл взять чертов плеер. Он возвращается в квартиру, забегает в комнату, забирает лежащий на тумбочке пакет, и несется к лифту, про себя ругаясь, что потерял время из-за своей невнимательности. Ему кажется, что лифт едет совсем медленно, и он тихо злится на это, но как только двери открываются, он перестает об этом думать, стараясь вместо этого быстрее перебирать ногами. Уже совсем темно. Прям реально очень темно: небо чернющее, звезд не видно, фонари уже несколько часов как работают. Салли едва разбирал дорогу, всем богам молясь, чтобы не поскользнуться и не упасть, потому что он правда очень спешил. Надеялся побыть с Трэвисом подольше, поскорее его увидеть, обнять, поговорить о чем-нибудь. Ему столько нужно ему рассказать!.. И про Лизу с Генри, и как они Рождество встретили, и что, возможно, они с Ларри скоро станут сводными братьями, и что без него тут совсем скучно. — Трэвис! Сердце забилось чаще, когда он увидел слишком хорошо знакомую фигуру. Он разглядел в слабом свете уличного фонаря его светлые волосы и напряженное лицо, заметил, как Фелпс повернулся к нему. И, сокращая последние два метра расстояния между ними, Салли ощущал себя настолько счастливым, что не мог перестать улыбаться. Он крепко жмется к нему, обнимает, все еще держа в одной руке плеер, и у него внутри все словно бы плавится, когда он ощущает, что Трэвис обнимает его в ответ, тоже крепко и тесно. Как же он соскучился. Вообще, все то время, что они были порознь, Трэвис много думал. Думал о том, какие у них странные отношения, что что-то тут не так, не как со всеми. С одной стороны, он даже подумать не мог, что Салли когда-нибудь обратит на него подобного плана внимание, что вообще будет как-нибудь в нем заинтересован. То, что они дружат — тоже ебаное чудо, на которое он и не надеялся. И, ну… ему было приятно думать, что они могут делать все эти вещи, присущие парочкам, будь то поход в кино за ручку или долгие объятия. С другой же — он хотел не этого. Не какой-то ебанутой дружбы, выходящей за рамки, а именно… чувств? Взаимности? Любви, короче говоря. А не этой мерзкой похоти. Так что вся эта суета на Рождественских праздниках была даже идеально к месту: он был изолирован от Фишера, можно сказать, и он смог подумать обо всем на относительно трезвую голову, а не мечтать обо всякой херне, будучи опьяненным постоянным присутствием Салли рядышком. Для себя он твердо решил, что ему хватит обычной дружбы. Ну не нравится он ему — что тут поделаешь? Оно и к лучшему, скорее всего. Не всем суждено быть вместе, да и это неправильно. Салли сможет когда-нибудь найти кого-то подходящего себе, будет счастлив с этим человеком и все такое, а Трэвис… просто будет другом. Никаких пидорских замашек и всего такого. Просто дружба. Всего лишь дружба. Всегда. Ха-ха-ха! Он забывается сразу же, как замечает Салли, а когда он обнимает его, земля словно уходит из-под ног. Он слишком привык к этому. Привык к тому, какой он хороший и ласковый, к тому, что они долго обнимаются, привык ощущать его рядом с собой, вплотную, близко-близко. Ему до дурного нравится, что Фишер встает на носочки, что так пыхтит, весь растрепанный, но искренне рад его видеть. Фелпса даже больше очаровывала эта его искренность, чем голубые волосы и глаза. Ему все еще было непривычно осознавать, что Фишер действительно рад его видеть. — Ты реально прибежал, чтобы дать мне плеер? — прерывая тишину, но не отпуская Салли, спрашивает Трэвис. Фишер дышит часто и прерывисто, обнимает крепко-крепко, а Фелпс млеет. — Я очень хотел… хотел увидеть тебя, — честно отвечает ему Салли. Трэвису казалось, что это просто какое-то ебучее чудо. Ну, то, что Салли рядом, хотел его видеть, притом очень сильно. Что он действительно прибежал к нему даже на пару сраных минут лишь для того, чтобы они увиделись. А ведь совсем недавно все было по-другому. И теперь происходящее между ними неумолимо клонило куда-то в сторону, ту самую, которой он старался избежать, чтобы быть нормальным. Он хотел дружбы, а в итоге влюблялся только сильнее. Нуждался в нем. Желал видеть и слышать его так много и так часто, насколько это возможно. Ему даже начало нравится то, что Сал всегда жаждал прикосновений, пытался обнять, прижаться, дотронуться хоть ненадолго. Это просто безумие. — И я. Он, наверное, в самом деле с ума сошел, если позволяет все это. Господь никогда не простит его за то, как он ласково проводит ладонью по растрепанным голубым волосам, как нежно поглаживает их. Он бы как-нибудь смог вымолить прощение, если бы, скажем, избил Фишера, а не обнимал и гладил по волосам, но в настоящий момент он собственными руками выстраивал себе дорогу в Ад. Слушая, как Салли смеется, когда передает ему плеер, и когда сам передавал ему подарок на Рождество. Он никогда никому не дарил подарки, поэтому вся эта хуйня была такой особенной, волнительной и трепетной, что руки дрожали. — Как ты? — спрашивает Фишер чуть позже, уже отдышавшись. — Наверное, дел невпроворот… — Типа того, — отвечает ему Фелпс. — Это сейчас просто отец какой-то хуйней у себя в подвале занимается, так что смог выйти. Так бы до посинения там торчал. — Ничего страшного, что я вообще пришел? Я же отвлекаю тебя. — Поэтому я вышел буквально на минуту, Сал. Но этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать себя охуенно счастливым. Это была самая короткая их встреча. Они разошлись совсем скоро — Трэвису нужно было вернуться, как можно быстрее, чтобы не нарваться на недовольный ебальник Кеннета, который в последнее время сильно зачастил отлучаться куда-то по своим делам в подвал. Юноша подозревал, что творится что-то неладное, но старался не обращать на это внимания. Обычно получалось хуево, но сегодня Фишер умудрился занять все место в его мыслях. Лики святых устремили на Трэвиса свои осуждающие взгляды. Ему было глубоко похуй.***
Салли казалось, что он подвергся странной мутации, превратившей все его внутренности в лозы диких и пахучих тропически растений, ежеминутно распускающих новые бутоны. За окном была серая зима и закрытое облаками темнеющее небо, но в самой квартире Фишер изнутри цвел и едва мог дышать, переполняемый восторгом и волнением. Трэвис должен прийти с минуты на минуту и… Ну, они ведь все каникулы, за исключением того вечера, вообще не виделись и совершенно не проводили время друг с другом. Короткое рандеву у церкви вопреки всему сделало только хуже, заставив хотеть каждый вечер приходить на территорию пасторства, чтобы как дураку стоять там и ждать, пока понравившийся мальчик выйдет хоть на пять минут. Салли как бы хорошо справлялся с разлукой, но стоило тогда просто увидеться и он, совершенно не насытившись, стал по-настоящему любовно тосковать и чувствовать себя от этого самым настоящим придурком. По уши влюбленным придурком. Даже когда в дверь постучали, даже когда Трэвис вошел в квартиру и они поздоровались, даже когда он расстегивал куртку, Салли все не мог перестать чувствовать себя опьяненным и ебануто-радостным. Черт, если бы на нем не было протеза, то Фелпс, наверное, подумал бы, что у приятеля случился какой-то лицевой паралич или он просто кривляющийся долбоеб. — Я очень тебе рад, — наконец выдавливает уже дуреющий от радости Салли за мгновение до того, как Трэвис все еще неумело, но уверенно сживает его в объятиях, холодя шею так и не снятой курткой. Сын пастора бубнит что-то, что, скорее всего, было признанием в ответной радости. — Меня отец заебал, — отстраняясь, честно произносит Фелпс. — Я выйти ебаный час не мог, потому что ему то библию принеси, то пол перед выходом подмети, то проверь, не протекает ли кран. Он торопливо снимает куртку и Салли невольно улыбается, слушая его злобное пыхтение. — Надеюсь, тебе не пришлось прорываться к выходу с боем, — по-доброму хмыкает он. — Не хотелось бы увидеть в утренних новостях о том, что кто-то вступил в схватку со всеми монашками церкви. Трэвис скалится, выглядит пиздецки довольным. Его щеки, нос и уши красные с мороза, да и сам он очевидно вымотанный, но ему впервые с последней их встречи так охуенно. — Не парься, — подхватывает шутку он, — Если что, я скажу, что это был ты. Салли театрально ахает, всем видом показывая, что такой подлянки не ожидал, а после хватает Трэвиса за руку и тащит вглубь квартиры. Его ладонь в ладони Фелпса маленькая и горячая, чужие пальцы леденят и вместе с этим внутри у Салли поют райские птицы. И, наверное, именно их нежное и надрывное пение, перемешивающееся с дурманом от долгожданной встречи, и приводят к тому, что он делает то, что делает. И, возможно, будь сам Салли сдержанней, а Трэвис — социализированней, ничего бы и не случилось. Фишер даже не до конца осознал, в какой момент начал сворачивать не туда. Сначала они болтали о прошедших днях. Трэвис в деталях рассказывал о самых долбанутых посетителях церкви, и они вместе доводили каждую из ситуаций до абсурда, попутно составляя топ отбитых прихожан. — Блять, ну нет, — тянет Фелпс, всматриваясь в каракули Салли на листе бумаги. — Миссис Тайлер точно заслуживает минимум третье место: она пиздец заебала меня каждый вечер какие-то пентаграммы на снегу рисовать и орать потом на них. — Боже, ладно, — протезник уступчиво меняет цифру перед именем технички. — Тогда почтальон на второе место? — Да хуй его знает, может он не просто так нам стадо коз подарил. Салли усмехнулся: — Ты можешь ездить на них в школу, — подсказал он. — Будешь как бюджетная версия Санты. Трэвис округлил глаза. — Нихуя себе «бюджетная». У Санты отродясь не было трех сотен коз. — Ну, тогда жутко ебанутая, — пожал плечами протезник. Трэвис весело осклабился. — Хо-хо-хо, ебать, — понизив голос до клаусовского баритона, начал он. — С Рождеством, ублюдки, сейчас мои козочки вас всех нахуй затопчут. Салли от всплывшей в голове картины едва не поплохело. Они долго смеялись и еще дольше спорили, кому отдать первое место, в итоге доставшееся мужику, умудрившемуся купить у Кеннета почему-то триста одну козу. Потом по телевизору шла псевдонаучная передача, которую обычно Салли предпочитал смотреть с Тоддом, которого от всего говоримого диктором бреда временами едва удар не ебашил. — Чисто с религиозной точки зрения, — начал Салли, — путешествия во времени возможны? Трэвис задумчиво почесал затылок. — Не думаю, — честно сказал он. — Типа бля. В религии все происходит по замыслу Господа и хуй что с этим сделать. Все время человечества подчинено ему, только он всегда был, есть и будет, так что если бы люди реально начали перемещаться во времени, то от Ада их никогда и ничего бы уже не спасло. Салли наклонил голову словно попугайчик. Ему на самом деле религия была максимально не близка, но Трэвис, казалось, мог все что угодно рассказать через призму католичества. Он в этом вырос и, наверное, это с ним будет всю жизнь, поэтому и слова его на эту тему всегда осознанные и обдуманные не одним днем. И поэтому обсуждать с ним подобное интересно. — Из-за чего? — уточняет Сал. — Нельзя быть подобным Богу. Гордыня — самый страшный из смертных грехов. Салли скользнул задумчивым взглядом по лицу другого парня. — А тебе самому бы хотелось хоть раз попасть в прошлое? Трэвис неопределенно пожал плечами. — Мне больше интересно будущее. Фишер на секунду замер. Они столкнулись взглядами и одновременно потянулись за стоящими на низеньким столике чашками. Трэвис слышит шелест ремешков и краем глаза следит за тем, как одноклассник снимает протез, но все равно смотрит прямо, показывая только левую сторону лица, усеянную светлыми рубцами-шрамами. Без тени маски его глаза синие и светлые. — Мне тоже. Он немного поворачивается и Трэвис не дергается, осторожно смотря на чужое лицо. Салли из прошлого было бы здорово узнать, что будет через неделю, месяц или год. Возможно, обладай он такой способностью, ему бы не приходилось прятаться. — Тодд говорил, — Салли вдруг откидывает голову на спинку дивана, — что прошлое — это все, что у нас есть. Оно уже есть, оно известно, в то время как настоящее мимолетно, а будущее еще не существует. Поэтому мы на самом деле все живем в прошлом. Трэвис кивнул, молча соглашаясь с тем, что это довольно логично. Салли делает глоток кофе. — Но, знаешь, — продолжает, — это всегда наталкивает меня на мысль о том, что абстрактное будущее в какой-то момент может просто не произойти. Я поэтому спрашивал тебя о религии. То есть… Его пальцы стали вырисовывать в воздухе кренделя, пока он сам пытался объяснить ход своих мыслей. — Ты думаешь о том, имеем ли мы вообще выбор? — понял Трэвис, а когда приятель кивнул, задумался. — Ух, бля. В принципе, у Бога вроде как есть какой-то там охуенный план на нас. — На каждого из нас или на человечество в целом? — Салли придвинулся поближе, между их ногами осталось не больше фута. — Да хер разберет, — честно развел руками Фелпс. — В принципе, по библии Судный День неизбежен, так что в конце концов человечество прекратит свое существование и все нахуй умрут, но продуманы ли жизни прям всех я не шарю. Это надо прям заморочиться. Салли кивнул, они на несколько секунд замолчали. — Звучит запарно. — Да пиздец. Подростки переглянулись и Трэвис неожиданно и всего на секунду совершенно по-доброму улыбнулся. Фишер от неожиданности даже сначала растерялся и смутился. Его мягко толкнули плечом и почему-то они так и остались сидеть, соприкасаясь через ткань свитеров. — Мне бы хотелось, чтобы от меня что-то зависело, — признался Фишер. — Ну, свобода и все такое. Фелпс понимающие кивнул. — Религия — это всегда отсутствие свободы, — честно сказал он. — И поэтому в конечном итоге все исчезнет, как бы кто из нас себе не вел. — А что потом? — Наверное, ничего. Его спокойный и тихий голос совсем рядом действовал странно. Салли и раньше нравилось слушать то, о чем думает предмет его симпатии, но еще никогда Трэвис не был таким задумчиво-открытым к беседе. Обычно он мог замолчать, начать искать подвох или издевку, но, видимо, сегодняшняя тема и без того всплывала у него в голове и он был рад ее обсудить с кем-то, кто будет не против. Если бы от него это зависело, то Салли бы хотелось, чтобы так было почаще. — Ты слышал о Конце Времени? Трэвис непонимающе мотнул головой. — Это типа апокалипсис? Салли задумчиво почесал щеку. — Думаю, это просто другая вариация того, чем все может кончиться, — он вдруг заискивающе смотрит на Трэвиса. — Рассказать? Тот нетерпеливо кивает и сам придвигается еще — е щ е — ближе. Салли теперь у него прямо под боком и от этого почти горячо. — Конец Времени — это теория о том, что время на самом деле линейно и бесконечно, а значит все, что может произойти, произойдет хоть когда-нибудь. Но парадокс в том, что если возможно все, то в какой-то момент возможно и то, что время закончится. Ну, — подросток неопределенно махнул рукой, — как на таймере. Сколько не ставь, а все придет к нулю. И после этого не будет ничего. — Как это? Салли льнет ближе и задумчиво склоняет к Трэвису голову. — Мир зациклится в одном моменте и больше ничего никогда не произойдет. Вода в чайнике не вскипит, поезд не тронется, лучи Солнца не достигнут Земли. Все плохое навечно останется плохим, а прекрасное — прекрасным, — протезник делает последний глоток из чашки и ставит ее на стол, а затем оборачивается; в его глазах спокойствие и мягкая печаль. — И если кто-то был счастлив, то он будет таким целую вечность. У Трэвиса свербит и болит в груди, разговор вызывает в нем столько противоречивых эмоций, но он не понимает — это потому что он никогда ничего подобного не обсуждал или потому что он обсудил это… с ним. Он спрашивает прежде, чем успевает обдумать вопрос. — Где бы ты хотел быть если бы время остановилось? И это так глупо, потому что подразумевает когда ты был так счастлив что готов был умереть. Салли моргает, отводит взгляд и смущенно улыбается. — Я бы хотел быть с кем-нибудь, кто меня любит и ценит. И это так нелепо, потому что это похоже на я хочу чтобы со мной остались навсегда. — А я… — Трэвис смотрит на ворот чужого свитера. — А я, наверное, был бы не против просто чувствовать себя спокойно и безопасно. — Тебе сейчас спокойно и безопасно? Они так резко встречаются взглядами, что Трэвис робеет и медлит, а потому кивает уже смотря на их соприкасающиеся коленки. — Знаешь, если бы сейчас время закончилось, — тень Салли приближается и волосы его челки мягко касаются виска Фелпса, — то я бы не расстроился. Тело двигается само, словно знает и понимает все отдельно от сознания. Знает, что нужно поднять голову и закрыть глаза. Знает, что нужно не дергаться. Знает, что будет не больно и вреда никто не причинит. И что губы другого человека на своих всегда ощущаются очень мягко. У Трэвиса в этот момент будто последние ниточки связи с реальностью оборвались. Он буквально не думал ни о чем вообще, ощущая только вдруг оказавшиеся на его плечах руки Фишера и его чертовы губы на своих собственных. Тело словно отказалось от способности как-либо двигаться, хотя… хотя, возможно, он бы хотел как-нибудь его обнять или что угодно еще. Это просто ебануться можно. То есть, в самом деле… Салли его целует? Трэвис в ахуе настолько, что даже не может это как-либо выразить. Он в самом деле застыл, не находя в себе силы не то чтобы шелохнуться как-нибудь, но даже просто об этом подумать, потому что внутри один за другим взрываются ебучие фейерверки, ему до сумасшествия охуенно и хуево одновременно, а Салли прямо-таки вцепился в его плечи, словно миру настанет пиздец, если он разомкнет пальцы. Он неумело двигает губами, не зная, как это делается правильно, но искренне пытается, старается изо всех сил, не встречая сопротивления. И ему так хорошо от того, что это произошло, что в ушах стоит звон, а сердце ебашит с неистовой силой. Он, блять, целует его. Реально. В самом деле. И это так охуенно. Фишер реально даже представить себе не мог, что целовать понравившегося тебе человека в самом деле настолько хорошо. Ему нравилось даже просто касаться его, трогать эти грубые руки, костлявые плечи, или прижиматься крепко-крепко, чтобы тесно было. Но поцелуи реально были чем-то совершенно другим. Проходит жалкая пара секунд, но ему кажется, что прошли часы. Может, в какой-то момент время действительно остановилось, кончилось, испортилось, что угодно еще? В прочем, какая разница. Рядом с Трэвисом он всегда ощущает себя так, словно не принадлежит какому-то конкретному месту или времени. Ему слишком хорошо. Слишком. Он отстраняется медленно, сразу же стыдливо отводя взгляд. Ему казалось, что его лицо вспыхнуло, и он все еще не мог поверить, что действительно сделал это. Поцеловал его. Поцеловал Трэвиса. Реально. Сам же Трэвис просто не мог это осознать. Они только что целовались. Салли поцеловал его. Тот самый Салли, которого он так любит этой ненормальной любовью, так жаждет видеть и слышать постоянно, ежесекундно. Тот замечательный Салли, который так ласково берет его за руку или жмется рядышком, шутит глупые шутки и выглядит очаровательно в любое время, всегда. Его длинные голубые волосы, опять же, только для него распущенные, спадающие на свитер… …который Трэвис подарил ему на Рождество. — Ты надел его. И это, сука, именно то, что Трэвис сказал парню, в которого был влюблен не один год, после того, как этот самый парень его поцеловал. Салли растерянно мотнул головой — в этот момент Фелпс наконец-то заметил, что обычно бледное лицо Фишера совсем покраснело. — Да, конечно, — неловко согласился Салли, не поднимая взгляда. — Спасибо. Он… он очень милый и теплый. Мне нравится. И большой, черт возьми. И так хорошо на нем смотрится. Точнее, Фишер в нем выглядит чудесно. Прям настолько чудесно, что Трэвис, только-только придя в себя, снова на какое-то время будто задыхается. — Может, посмотрим что-нибудь другое?.. — предлагает неуверенно Салли. Юноша наконец-то поднимает голову, но взгляд на блондине задержать не может ни на секунду: ему настолько неловко, насколько и хорошо. Боже, что это вообще было? Он забирается на диван с ногами, а потом странно смотрит на Фелпса. Трэвис не понимает, что Салли от него хочет, но когда тот уже привычно для себя кладет голову на плечо сына пастора, все встает на свои места. Фелпс не знает, действительно не знает, что это такое. Он чувствовал себя одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком на свете, и все происходящее ему казалось как абсолютно и единственно верным вариантом развития событий, так и чудовищным грехопадением. Блондин едва может дышать, когда касается пальцами волос Фишера.