«…стереотипы, существующие в отношении данного вида грызунов, крайне устойчивы, поэтому неподготовленного исследователя могут поразить некоторые их повадки…»
Энциклопедия Кайетты
«КРЫСА» ЧЕТВЁРТОГО РАНГА К некоторым Судьба поворачивается спиной. Не ко мне — вот уж точно. Моя радостно несется навстречу с распахнутыми объятиями. Тормозит в двух шагах и проводит прямой и сильный в челюсть. Потом пинает ногами, куда попало. Добавив подручным, тяжелым и каменным мне по башке, Судьба машет ручкой и насвистывает, удаляясь — мол, до следующего раза! В «Честной вдовушке» всегда было тесновато и шумновато. А нынешним утром — и вовсе не протолкнуться: видать, Гильдия объявила какой-то съезд, и каждый сознательный наемник стремился в таверну. Ну, или просто всем захотелось пивца с утреца. И это ведь еще рыбаки на рейдах, не подтянулись местные выпивохи, не прихлынул торговый люд… Душно, дымно, остро пахнет копченой рыбой и свежим хмелем: вдохнешь — считай, что выпил-закусил. — Подпустить холодку? — спросил я от двери, когда над головой звякнул колокольчик. Разговоры не смолкли, кости о столы брякать не перестали, старый Эрл продолжил мочить в глиняной кружке усы. Двое-трое кивнули приветственно от столов. Я потер ладони, взвел в простейшем жесте холода — и Дар протащил по комнате прохладную струю. — А! Холодочек ты мой! Милка явилась из подсобки: в одной руке — две высокие кружки, во второй — миска с солянкой и копченая кефаль, голова повязана алой косынкой, на полных щеках — мягкие ямочки. Послала звучный поцелуй по воздуху. — С ранёха сидим — аж освежить некому. Уж так ко времени! Пивко-то, может, тоже охладишь, а, Далли? Холодное — оно-то вкуснее. И в счет долга, в счет долга пойдет. — С удовольствием, дорогая, — отозвался я, изловчился и облобызал одну из пахнущих ванилью щек. Как она только ухитряется пахнуть ванилью, когда все вокруг пропиталось пивом, рыбой и яичницей? — Где пациент? Милка выбралась из-за стойки, проворно сунула солянку тонкогубому взломщику за стойкой, рыбину — Кровавому Арри, втиснула обе кружки на стол к гомонящей компании наемников третьего ранга, прощебетала в сторону остальных «Не нужно ли чего?», махнула цветастой юбкой и порхнула обратно, заливаясь смехом. — Ну уж нет, Кейн! Оставить тебя наедине с моим бочонком — да ни в жизнь! Видала я, какими ты глазами на него смотришь: будь твоя воля — в храм бы потащил. — И это был бы мой лучший брак, — проворчал я. — То есть, как ты можешь, дорогая, принимать мои самые серьезные намерения на счет твоего пива? И пусть пиво у тебя самое лучшее… — Старый льстец! — …с твоей неотразимой красотою ему уж точно не равняться. Милка вытерла пухлые ручки тряпкой и, заливаясь смехом, кивнула в сторону подсобки: посмотри, мол, на вожделенное. Вожделенное было дубовым, пузатым и внушительным и приветливо побулькивало, как бы говоря: давно пора, а то что-то ты совсем забыл к нам дорожку. Холодок от моих пальцев бочонок принял как родной: не в первый раз. Милка стояла над душой, похмыкивала и помахивала тряпкой. — Налью с полпинты, — предупредила она. — Но только, Далли, если ты и дальше собираешься со мной расплачиваться разве что холодом… — Обижаешь, красивая, — я поиграл бровями и понадеялся, что вышло с намеком. — Я сюда, между прочим, не только по своей воле. То есть, конечно, твоя неотразимая краса — это первая причина, но есть вот еще… Милка потухла, брюзгливо дернула щекой. Скосилась в сторону лестницы, возле которой ненавязчиво торчали два типчика из Гильдии. Типчики давно сроднились с лестницей и с таверной, с виду были неотличимы от подгулявших торговцев и могли перерезать вам горло раньше, чем вы додумаетесь объяснить, что просто ошиблись лестницей. — Шел бы ты, Далли, — негромко и укоризненно сказала Милка, по рассеянности плеснув мне добрую пинту, — к дружкам своим. Кому нужны неприятности. Я забрал кружку, попутно кивнув ребятам у лестницы: мол, тут, явился по вызову. Спешить покамест не следовало: дела у Гильдии темны, наверх могут позвать к полудню, а могут — вовсе не позвать. Забиться в угол, утащить у кого-нибудь из-под локтя кусок маринованного осьминога, сидеть, жевать, любоваться Милкой. Представлять, как это: день за днем охлаждать рыбу и пиво в маленькой таверне. Только вот кому нужны неприятности. Кому нужен муж из Гильдии. Тварь внутри — паническое существо в серой шубке — пискнула, принюхалась, махнула голым хвостом: ничего, мол, Сор, перегрызем, переварим. Не такое переваривали. Выбор углов и полутемных столов был велик: в «Честной вдовушке» вечно намеренно царил полумрак, чтобы нельзя было досконально различить лица. Или на тот случай, если нагрянут законники. Но компании подбирались все больше знакомые и все больше по интересам: второй ранг облюбовал самый темный угол и под винцо смаковал высокую политику; у стены играли в ножички взломщики; три «пролазы» на счетах пытались выяснить — кто кому больше задолжал с прошлого месяца. Поблизости от них одиноко примостился Малыш Хью — но к нему меня в компанию тянуло меньше всего. Неровен час, нагрузится — слушай потом, сколько душ он загубил с семилетнего возраста. И старательно удивляйся изобретательности, а то присоединишься к этим самым душам. Малыш Хью страшен в своей творческой рассеянности. — Здорово, Сор! — прилетело из центра зала. — Эгей, греби сюда, тут не штормит! Эштон-Весельчак дождался, пока я водружу свою полную кружку посередь пустых. Не успел я отодвинуть для себя стул, как кружка опустела наполовину, а Эштон утер рыжеватые усы под довольное «мастак!» братии с соседних столиков. — …но выпить тут не наливают, — продолжил Весельчак и жизнерадостно икнул. — Тут дуются в кости. Серьезная игра для тех, кто понимает. Есть, что поставить? Я покопался во внутреннем кармане куртки и извлек огурец. Плотный, коротковатый и грешащий легкой небритостью — в общем, есть нечто столь похожее на себя — почти кощунство. Хрусть! — Вот незадача. Кажись, я могу играть только в долг, Эш. Если мне, конечно, обломится сегодня. Скажи — мне сегодня обломится? Эштон широко развел подкупающе чистые ладони. Этими самыми ладонями он без колебаний сворачивал шею, если, конечно, ему за это платили. — Э! Сами вот сидим и ждем, ждем и сидим… И дуемся в кости с мизинчиками. «Мизинчики» обиженно надули губы. Пятый ранг, низший, мальчики на побегушках, вообразившие, что с получением статуса наемника на них прольется дождь из серебра и злата. Эш с его четвертым рангом для мизинцев казался небожителем. — А ты… — тот, что постарше, с жидким подобием бороденки, неумело изображал хрипотцу. — Какой профиль? — Кишки я выпускаю, — уныло сказал я. — Глотки режу, травлю да удавливаю — понятное дело, когда в хорошем настроении. Как загрущу — начинаю зубами в носы вцепляться, а пальцами в глаза. К слову, взгрустнулось что-то. Хрусть. Весельчак, понятное дело, заржал, глядя на недоверчивые прищуры мизинчиков (тонкогубик с острым профилем и вовсе закрутил носом). Сколько лет этой шутке, а все не приедается. — Пф, — наконец отозвался тонкогубик, глядя на мою умеренно кровожадную рожу. Его товарищ, господин Пародия на Бородёнку, пихал его под локоть с опаской. — А что, непохож? — продолжил я с вялым вдохновением. Огурец кончился. Я полез доставать бутерброд с селедкой из второго кармана. Попутно поглядывал, как мизинчики доходят — прям-таки тесто на дрожжах. Само собой, они-то считают, что настоящий наемник должен быть красивым, как Стрелок, воинственным, как Мечник, мудрым, как Целительница и хитрым, как Даритель Огня, ну, или как Шеннет-Хромец, которого считают воплощением Дарителя, всё равно. — Пф, — определился тонкогубик. — Ты — и «уборщик»? Как бы не так. — Насквозь видят, а? — развеселился Эштон, который как раз и был по профилю из «уборщиков», хоть и вечно представлялся чем-то более безобидным. — Сор, ты и впрямь на себя-то глянь: для наемника ты слишком толстый, слишком старый, слишком… — Люблю селедку? — договорил я, впиваясь зубами в бутерброд. — Ну да, ну да. Старушенции Гойре, которая уделала советника Крайтоса ядовитым шипом, было за девяносто, к вашему сведению. Мне вдвое меньше, так что вроде как рано кормить могильных рыб. И знавал я одного наемничка по прозванию Мускусный Бобр. Весил втрое против меня. Как-то восьмивесельную ладью потопил. Просто прыгнул в нее, да и все тут, правда, не по заказу, шутки ради… Кого б еще припомнить? А, Смрадная Салли… — Пф, — осмелился теперь уже второй мизинчик. — Ты ведь не убиваешь на самом деле. Не знал, что «снеговики» нужны Гильдии. Клиентам-то, само собой, подавай незаметных. Способных тихо всадить нож, воткнуть ядовитый шип, метнуть дротик. Или влезть по отвесной стене на крышу замка, а после протиснуться в водосток (вот уж что у меня точно не получится!). Открывающие двери, убивающие десятком разных способов, шныряющие, вынюхивающие, ломающие замки ударами кулака. Быстро бегающие, наконец. Эти нужны Гильдии. Вот молодые да ярые вечно и недоумевают: на что Гильдии Чистых Рук невнятное и неуклюжее отребье с Даром Холода, вроде меня. — Ну, в Гильдии же не только «уборщики» толкутся, — ухмыльнулся Эштон. — У нас же всякого добра навалом. У Сора, например, отличная деловая жилка, любое дело вмиг обтяпает и чего угодно из-под земли достанет. Спасибо, к слову, за тот кинжальчик, Сор. Опробовал: вещь безукоризненная. Я кивнул — всегда пожалуйста. Принял от Весельчака кости. Встряхнул в ладони — может, хоть малость повезет… Кости весело запрыгали по столу, обернувшись двумя единицами. — Ты, значит, из дельцов? — разочарованно спросил тонкогубик. Я качнул головой. — Специальность у меня другая. — Сор в своем деле — мастер, — с нежностью вмешался подвыпивший Весельчак. Он явно был настроен исполнять сагу в мою часть. — Если уж где явился — значит, где-то что-то выкинут на помойку, а? Или кого-то. Легендарная личность, да — правда, кое-кто считает, что он из бывших законников, а кто-то — что и из действующих… но это ж мелочи, да? Но самое главное — это Рифы. Как ты сумел сбежать с Рифов, позволь спросить? Лапища Весельчака безмятежно швырнула кости на доски — и выпало четыре и пять. Мизинчики выражали физиономиями недоумение, смешанное с недоверием. — Плевое дело, — отмахнулся я. — Месяц за месяцем я приучал альбатросов. Поймал восемь штук, связал так, чтобы они смогли меня унести… Мизинчики забыли метать кости. Весельчак от души наслаждался моим рассказом о полете на орущих альбатросах над бушующим морем. Нам с альбатросами встречались шторма и корабли пиратов, а в спину дышала погоня из надсмотрщиков тюрьмы. Шторма мы пролетали, корабли огибали, на погоню же альбатросы цинично гадили с высоты. — Сколько слушаю — не устану, — хохотнул Весельчак, когда я закончил своим эффектным приземлением прямёхонько в спальню милой поварихи. — А прошлый раз, помнится, ты притворился выброшенным на скалы гигантским кальмаром. Я развел руками — всего, мол, и не упомнишь. Тюрьма на Рифах — то, о чем можно рассказывать бесконечные байки… но о чем не хочется вспоминать. Мизинчики отвлеклись было заказать еще пива. Эш улучил минуту, нагнулся ко мне. — Слыхал, что тебя законопатили налаживать деловые каналы по сбыту пушнины. — В Хартрат, — кивнул я. — Теперь вот выдернули. — Давно в Вейгорде? — Неделю как. Позвали вот только сегодня. Эштон закачал головой, зацокал языком. Когда Гильдия призывает своего наемника, срывая его с уже данного контракта, — плохой знак. Но если наемника не вызывают к душеприказчику Гильдии сразу же после прибытия в нужный город — знак вдвойне нехороший. Может, переговоры ведутся. А может, торг за шкурку наемника. Серая тварь внутри насторожилась. Поднялась на задние лапки, блестя бусинками глаз. Твари не нравились знаки. Не нравился запах несущейся на тебя судьбы. Тут мы с тварью были в исключительном согласии. Пареньки вернулись с пивком, и время тянулось неспешно, с достоинством. Я продул Весельчаку в кости два серебряных, опять же, в долг. Душевно поболтали с пареньками о политике, которую творит в своей стране Илай Вейгордский — и со вкусом сошлись на том, что политика больше заслуживает названия бардака. Карман покинул последний бутерброд. Милка, кажется, разошлась и вовсю где-то таскала за ухо поваренка, так что надежды на угощение с этой стороны не прибавлялось. По залу слонялась серая тень — неприметная, ощутимая только из-за тяжелого, обшаривающего взгляда. Тень подплывала к одному наемнику, к другому — тогда они поднимались и шли к лестнице, и типчики у ступеней равнодушно пропускали их наверх. За расчетом, или за контрактом, или как уж тут повезет. Милка брезгливо поглядывала на тень — «крыс» вообще нигде не жалуют. «Крысы» — мусорщики с голыми хвостами, разносчики заразы. Портят, ползут, перегрызают, шмыгают глазками: что бы еще обратить в труху? «Крыс» не любят сами же наемники, потому как-то повелось, что они — все такие. Серые тени с чуть выдающимися вперед резцами, с мягкой поступью и шипящим говорком. Бывают такие, да. А бывают… Серый собрат прильнул к нашему столику, как раз когда Эштон начал меня пытать: какими-такими способами я добился четвертого ранга? — Дичайшим своим обаянием, — с придыханием отвечал я. — Только не проси на тебе демонстрировать, Эш, я же тебе потом с неделю буду сниться. Основательно проигравшийся к тому времени тонкогубик неопределенно хрюкнул. Я подмигнул ему, и теперь хрюкнул уже второй, с бородёнкой. Весельчак теперь принялся травить небылицы — что нужно сделать, чтобы подняться на ранг в Гильдии — и тут и без того тусклый свет стал еще немного тусклее. — Зачем приполз, Сорный? Щур лысоват, на подбородке подпалинка, нос-пуговка в крупных порах и кажется живым. И еще от него вечно несет чем-то прокисшим — под профессию, что ли, подбирал? — Здесь мое место, слышишь, ты? — Весельчак и пареньки с недоумением смотрели, как Щур наклоняется над столом и сипит чуть ли не мне в лицо. — Слышишь? Мое место. Так если ты только посмеешь, то я тебе… слышишь? — Я-то слышу, Щур, — мирно сказал я, глядя ему в переносицу, — А тем, кто наверху, ты говорил? Щур задергал редкими усиками, пронзил злобным взглядом бусинок-глазок. Сморщил нос и коротко дернул головой в сторону лестницы — иди, мол, ждут. — Две серебрицы, — напомнил Эштон, когда я поднялся. — А если обломится — еще и ты угощаешь. Почему-то очень хотелось, чтобы ничего не обломилось. Пока тащился сквозь зал, стараясь не поглядывать в сторону Милки, которая нарочито громко загрохотала кружками о прилавок. Пока перекидывался фразочками с типчиками у лестницы — для такого случая вспомнив их имена: «Эй, Ниб, ты в стул-то еще не врос? Ретл, а на тебе уже, кажись, и почки распускаются». Пока поднимался по скрипучим ступеням. В голову с чего-то лез бабушкин заговор. «Мечник — отвратись, Дева — улыбнись, горе — не коснись, мортах — не приснись…» или там иначе было? Иногда бывает жаль, что не таскаешь с собой защитные амулеты, или листовки с молитвами, или еще чего покрепче. В таких местах, как контора Гильдии — нет, не помогло бы… но хоть на серьезный лад настроило. Отвлекло бы от мысли о пивке и копченой кефали. На втором этаже было прохладно и чахла пальма в кадке. Пальма помирала в этой кадке уже четыре года на моей памяти. По слухам, она многих местных пережила. Стукнул во вторую дверь налево, привычно толкнул и обрадовал окружающих: — Кейн Далли, он же Сорный, он же «крыса» четвёртого ранга. Так мол, и так, мелкая сошка подана, извольте радоваться. Они, понятное дело, не изволили. Что Стольфси с его подпиленными коготками, что этот его бесполый секретарь (никогда не мог понять, какого оно возраста, ко всему прочему). Секретарь в своем уголке поскрипывал пером и сходил за мебель. Стольфси, целиком занявший своими подбородками небольшую комнату, потянулся пухлой рукой за печатью (сюртук затрещал, стул застонал), подтащил к себе и с размаху запечатал чей-то договор. Потом точно так же потянулся на другой конец обширного стола (еще стон многострадального стула), взял коробочку с леденцами, покрутил, принюхался, со смаком отправил в рот один, желтенький. — Сор, — причмокнув, сказал Стольфси. — Контракт. — Ух ты, — сказал я, попытавшись изобразить на лице восхищение и благодарность. Моя физиономия в зеркале казалась настолько неблагодарной, что от нее хотелось отвернуться даже мне. — Ух ты, — не сдался я. — Целых два, на мою-то долю. Как это щедро, как это… вовремя! Только закончить небольшое дельце в Хартрате… …небольшую такую торговую сделочку одного торговца пушниной, после которой торговец пушниной, надо думать, пойдет побираться. — Этот контракт… — Стольфси зашебуршал бумагами, в которых, надо полагать, был весь я, — снят. Получишь половинную долю за сделанное. Бесполое существо с пером тихо пискнуло и потянуло из-за стола внушительно звякнувший мешочек. Мешочек оно передало Стольфси вместе с бумагой, в которой значилось, что наёмник за номером 1551, четвертый ранг, «крыса», прозвище — Сорный, своё за выполнение контракта получил. Я лихо подмахнул документ, убирая мешочек в карман. Серая тварь внутри поднялась на задние лапки, затрепетала чуткими усиками: слишком большая тяжесть в кармане. Слишком большая доля за задание, за которое только взялся. Стольфси послюнил палец, почмокал вторым леденцом и выдал одну из своих усмешечек — коротких, леденистых и убийственных, полных внезапного предвкушения. — Что ты знаешь о ковчежниках, Сор? Вопрос был неожиданным. Из тех, которые неожиданны скорее неприятно, потому что в последней степени не твои. — Орден чокнутых, — сказал я решительно. — Возятся со зверушками. Не со зверушками — с бестиями, вроде виверниев или там гарпий. Обращаются к ним, если появится какой зверь, или грифон у кого из богатеев взбесится, или там кербера понос прохватит. В общем, они укрощают бестий, лечат их, бывают, что в питомники свои забирают, а уж потом определяют в зверинцы. Сам дела не имел, но слышал, что бывает — и убивают, бестий-то. Ну, про орден-то — это я загнул. Сколько знаю, у ковчежников нет единого начальства. Разрозненные группы по всей Кайетте. Часто рядом с питомниками или зверинцами. Стольфси задумчиво подвигал подбородками. Внимал он так, будто услышал любимую сказочку: вот-вот сложит пухлые ручки на пузике и запросит еще. «Еще» я с готовностью вытряхнул из памяти — выжал из отложившихся там рассказов контрабандистов. — Не в ладах с контрабандистами и охотниками. С первыми — потому что перехватывают у них товар. Трудновато продавать редких бестий или ингредиенты из них, когда поблизости шныряют эти ненормальные, а? У охотницкой Гильдии они забирают трофеи. Еще и заказчиков. Пока спятил какой-нибудь медведь — зовут охотников, но только взбесится гарпия — приглашают ковчежников. Мне-то по роду службы с взбесившимися бестиями дела иметь не приходилось. Я и служил-то в местах, где их не густо, а на моем родном Крайтосе разве что волки-игольчатники ошиваются. Так, кое-что слышал от тех, кто пересекался с этой бедой по долгу службы. — Главные у ковчежников… — начал было Стольфси, медленно протягивая руку за третьим леденцом. Я перебил: — Главные у них варги. Те из них, то есть, которые не живут в лесах в окружении возлюбленных зверушек. И не обретаются при королевских дворах. В общем, немудрено — если у тебя Дар укрощать зверьё — рано или поздно попадешь к ковчежникам, так? Что тебе еще от меня надо? А, у вас в Вейгорде, вроде как, такая напасть обретается. Где-то на границе, у Вейгордского заповедника, так? Лет семь назад достославный король Илай Вейгордский решил, что достаточно облагодетельствовал двуногих подданных (с чем двуногие подданные были не особенно-то согласны), и пора уделить внимание бедным, угнетенным подданным четвероногим. И шестиногим. И восьминогим. В общем, зверушкам, коих наследник по своей прекраснодушности любил и уважал. А тут — о ужас! — оказалось, что в Вейгорде, где бестий чуть ли не больше, чем во всей остальной Кайетте, расплодилось охотников, контрабандистов и прочей швали, совершенно не чтущей мать-природу. Иногда у охотников получалось добыть знатные трофеи, иногда бестии добывали знатных охотников — в общем, король решил вмешаться. Половину Кормового леса, где раньше были главные угодья для знатных шалопаев, объявили заповедником. При заповеднике пристроили питомник для бестий, которые могут быть приручены и отданы в разные зверинцы или в комнатные зверушки (хотите держать в вашем замке мантикору? Да в чем проблемы?!). Питомник служил еще и зверинцем — если вдруг кому в жизни недостанет впечатлений и захочется поглядеть, скажем, на грифона. А при питомнике-зверинце… — Они обосновались там пять лет назад, — скучным голосом сказал Стольфси. — Никому не известный варг. В компании с никому не известными… м-м… — Фанатиками, — подсказал я вполне себе любезно. — То бишь, у Гильдии сперва не было нужды интересоваться этими ловцами бестий. А теперь, стало быть, есть? Ладно, Стольфси, не жмись, выкладывай: что вы от меня хотите-то? — Чтобы ты проявил свой талант, — Стольфси теперь вовсю обмахивался платочком, наполняя воздух розовым благоуханием. Серая тварь внутри пискнула. Завертелась, заметалась, прикидывая: вдоль какой стены прошмыгнуть? Какую норку изыскать? Куда нырнуть? Тварь опасалась за свою коротенькую жизнь. Очень хорошо знала: крысы не живут долго. Ты можешь портить, можешь обращать в труху и разносить заразу, можешь даже при этом оставаться вне подозрений: своим парнем, любящем пивко, рыбные пирожки и сальные шуточки. И не показывать длинный, голый хвост, который тянется за тобой — но однажды… Однажды тебя узнают. Сколько ни натягивай чужие шкуры — кто-нибудь заметит закономерность (ой, а почему это ни одна контора, в которой работал этот приветливый тип, не выжила?). И тогда тебя уж чем-нибудь да задавят. — Боженьки, — сказал я, изо всех сил разыгрывая удивление, — эти-то кому насолили? Судя по физиономии Стольфси — он прикидывал, в каком виде меня употребить. И пока что предпочитал есть вживую. По кусочку, так сказать. — Вот уж что тебя не должно беспокоить. Все, что ты должен знать: однажды… предполагается, что скоро… им поступит заказ, который не должен быть выполнен. — Что за он? Судя по глазам Стольфси — ответа я не дождусь. Поэтому нужно прикинуть, как бы сподручнее и тактичнее сказать нет. Уползти в норку, уволочить за собой хвост, которому грозит явная угроза: каждый следующий заказ для «крысы» — все больший риск. Конторщик Гильдии потянулся. Покатал в пальцах очередной леденец. И брюзгливо вопросил: — Ты ведь знаешь, что такое «контракт с залогом» верно? Селедка с огурцом объединились, поручкались внутри и попытались прорваться обратно. Я знал, что такое «контракт с залогом». Это когда ты не можешь отказаться от того, что тебе протягивает на ладонях Гильдия. Потому что иначе тебе придется сдать свою бляху и перестать быть наемником. Или — в зависимости от важности заказа — просто перестать быть. И если я облажаюсь на этот раз — расклад будет тот же: бляху на стол, хорошо, если не голову на плаху. Стольфси тактично посасывал леденец, давая мне увериться в паскудности моего положения. Положение было — из ряда вон и просто на редкость. Самое время переставать думать и совершать что-нибудь героическое и внезапное, как в хороших романах за громким авторством. В окно, что ли, сигануть. Или завернуться в плащ с пафосным: «Пытайте меня, я решил стать на путь честного труда и отрастить себе над головой нимб!» Дело было за отсутствием у меня плаща, кутаться в короткую куртку не так эффектно. Ну, и еще у меня были сомнения, пролезу ли я в окно. И еще Гильдия очень быстро находит тех, кто отказался. Ошеломляюще быстро. Оставалось только поджать лапки, притвориться мертвым. Детали там обговорить… Только вот и обговаривать детали — не для «крыс». Нас не спрашивают о методах. Нам дают цель. Каким образом мы срываем то или иное дело, сколько трупов оставляем позади себя и оставляем ли — никого не волнует. — Оплата будет щедрой, — бухнул в море дегтя Стольфси ложку меда. — Вот задаток. Мешочек из новехонькой замши и звякает солидно и внушительно. У него приятные женственные округлости, у этого мешочка. Чем-то напоминает одну мою подружку, только вот имя я давно и безнадежно забыл. Вот так, старина Сор, или Кейн, или как там тебя на этой неделе зовут. Ступай к заповеднику, ищи там чокнутую секту ковчежников, срывай им задание и от души надейся, что прыти хватит, чтобы ноги унести. И что дорогая Гильдия не решит, что от тебя тоже нужно бы избавиться. Для пущей чистоты рук. — Ладно, — сказал я. — Ладно. Вернемся к контракту. Стало быть, срыву подлежит только один заказ? — Можно сказать и так, — гоняя леденец за щекой, уронил Стольфси. — Заказчика волнует только один заказ. Но если ты вдруг пустишь ко дну всю контору или решишь их всех вдруг вырезать… И пожал плечами, как бы говоря — ну, это тоже выход. Как бы серый друг внутри не сдох от таких приятных новостей. Бесполое существо за соседним столиком завозюкалось со стопками бумаг и протянуло Стольфси контракт, который тот тут же подтолкнул ко мне. — Стало быть, в нужный момент мне сообщат, что за заказ. Насчет связи беспокоиться не придется? — осведомился я, придвигая контракт поближе. Дорогущая плотная бумага. Знак Гильдии — две руки, умывающие друг друга — в углу. Уютный номер — 1551, моё прозвище прописано не этими чернилами и не рукой Стольфси, его-то почерк с завитушками я из тысячи узнаю. Пометка: «с залогом». Сам заказ не обозначен — так они его никогда не обозначают, как и имя клиента или жертвы. Ходят слухи, что где-то, незнамо где, в самых верхах Гильдии хранится полная картотека. Вся история: кто, кого, за что и сколько за это уплачено. Настоящие имена жертв, настоящие имена заказчиков. Наверное, любой законник душу бы продал, чтобы заглянуть в папки этой картотеки хоть на четверть часа, только вот беда — ее не найти. Предварительное вознаграждение. Проставлена сумма — 50 зор. Окончательная не указана. Может, впишут позднее. Если мне к этому времени не оторвет башку расшалившийся виверний. Последний пункт я проскользил взглядом торопливо. «В случае невыполнения заказа», — гласил этот пункт, мне пришлось его выучить наизусть в последние пару лет. Скользкие словечки насчет готовности нести ответственность. Материальную и экзистенциальную. Не иначе, как текст контракта составлял какой-то чинуша из дворцовых, они любят выражаться подобным образом. — Твою бляху, Сор, — медоточивым голосом напомнил мне Стольфси, когда я подписал. Бляху я вынул из третьего внутреннего кармана. До него, в случае обыска законников или ребят из Гвардии, руки бы не дошли ни у одного умельца. На бронзовом кругляшке со знаком Гильдии значилась четверка — обличающая мое невысокое положение. Мое имя, выписанное тайнописью. И девиз — «Не запачкав рук». Бляха малость пострадала от долгого соседства с бутербродами и кисетами табаков, так что Стольфси покривился, когда я выложил эту драгоценность на стол. — Сведения о ковчежниках? Контакты? Конторщик кончиком пальца спихивал знак моей принадлежности к Гильдии в ящик стола и мне уделял куда меньше времени, чем этому занятию. — Им постоянно нужны работники, — вот все, что тебе нужно знать. Мы наладим с тобой связь, не сомневайся. — Пишите письма, — едко сказал я в ответ, сгребая солидно оттянувший руку мешочек с золотом. Уже за моей спиной раздался громкий, торжествующий, похоронный звук печати: контракт заключен, не подлежит расторжению. В коридоре было тихо, веяло холодком и прилежно чахла пальма. Весь ее вид говорил: «Вспомни о бренности бытия, не одному тебе тут плохо!» — Я б поспорил, — пробормотал я, засовывая под куртку мешочек с задатком. По стене скользнула серая тень. Завоняло кислятиной. — Предупреждал, — просипел Щур, возникая рядом, — здесь мое место. Мое ме-с-с-с… Наверное, просто было бы — наклониться, щелкнуть его холодом по носу. Прошипеть украдкой: «А ты хоть знаешь, что крысы жрут друг друга? Нет, серьезно — хочешь попробовать? Проверим, у кого зубы острее — у тебя (третий ранг, двадцать лет в Гильдии, «крыса» со стажем) или у меня (фальшивый четвертый ранг, фальшивый «делец», пяток лет в Гильдии, и никто вообще не знает, что я «крыса», да и вообще — кто и что обо мне знает?!)». Только вот зачем. — Да ладно тебе, Щур, — сказал я, засовывая руку в карман, — я не напрашивался. Держи, за потерю заказа. Я помню традиции. Щур засипел что-то невнятное, но монету с моей руки угреб. Даже на зуб попробовал. Шастнул поближе к окну, обнюхивая золотишко подвижным носом. Вот и ладненько. Не терплю оставлять позади того, кто может ударить в спину. Серый братец внутри возмущенно пищал, так и пытаясь изыскать несуществующую лазейку. А, да утихни ты, — прикрикнул я мысленно. Чего тут визжать, пора действовать: добывать сведения, устраиваться, куда сказано, держать образ… быть благовоспитанной, домашней крысой, которая прячет инстинкты вредителя за невиннейшими глазами. Стало быть, работаем быстро. В нижнем зале за время моего отсутствия прибавилось народу, но незначительно, на пару заезжих торговцев, возле которых как раз хлопотала Милка. Я бросил Эшу две серебрицы, с многозначительным видом цокнул языком: «Дела!» (он кивнул понимающе: о контрактах тут рассказывают только после выполнения), присел за стойку. Освободившаяся хозяйка моего сердца (и чудного пивного бочонка, с которым я век бы не расставался!) глянула хмуро. — Гудишь, Далли? Рожа-то вон довольная, как у кота. Это моя всегдашняя особенность. Как только моя судьба выписывает мне очередной раз тяжелым по голове — на физиономии у меня цветет необыкновенное довольство. Думаю, когда меня окончательно добьют, я возьму приз как самый блаженный покойник. — Купаюсь в неправедно нажитом злате, — повинился я, выкладывая на стол одной за другой серебряные монетки в форме рыбок. — И испытываю дичайшее желание с кем-нибудь поделиться уловом. Сколько я тебе там должен? Милка фыркнула, блеснула черными очами и сгребла под стойку две рыбешки. Подумала, сгребла еще одну («А то знаю я вас, скоро опять будешь в долг клянчить!»). — Попойку будешь устраивать? — скучно осведомилась она. — Если с битьем посуды — доплачивай сразу. Устроить попойку в «Честной вдовушке» осмеливались немногие новички. Вроде мизинчиков из тех, которые дуются в картишки с Эштоном. Вот получат мизинчики первые гонорары, решат их спустить — и закатят грандиозное гульбище с разбрасыванием яичницы и битьем пивных кружек. А потом из-за стойки прилетит вооруженная половником Милка — и будут храбрые наемники бормотать извинения, сгребать разбросанную зелень в совок и бегать по городу, покупая новые пивные кружки. — Непременно, — отозвался я, звякая монетками в карманах. — Попойка в стиле Далли: наберу харчей, зашьюсь в угол и умну все в одиночестве. Если еще кружку не удержу — и битье посуды получится. Хоть харчами-то снабдишь? Пива давай на двоих… нет, лучше на троих. — Если на троих как ты — ты и не унесешь, — хмыкнула Милка, проворно ныряя в подсобку. — Мех не забудь отдать, непутевый. Смотреть, как она шныряет, собирая в промасленную ткань остывшие колбаски, сырные лепешки, пирожки с печенью — двойное удовольствие. С выбором я не спорил: доверился Милке всецело. Разломал один пирожок на пробу и принялся в какой уж раз восхвалять ее искусство. — Уходил бы ты лучше, Кейн, — тихо прозвучало вдруг в ответ. Милка плюхнула на стойку увесистый мех с пивом, положила сумку с собранными харчами. Не смотрела в глаза — протирала стойку. — Ты же еще, вроде, не совсем конченый. Зачем тебе с ними… — Так ведь может, это в последний раз, — отозвался я, подсовывая ей еще монетку — ничего, что с избытком. — Глядишь, вернусь вот, дополучу гонорар — еще и свататься к твоему бочонку полезу! Милка порозовела, заусмехалась, отмахнулась тряпкой. Желающих подкатиться к хозяйке «Честной вдовушки», насколько знаю — хоть завались, у нее на такой случай, говорят, метла есть специальная: праздничная, с лентами. И все-таки — приятно помечтать, прежде чем окунуться в круговерть заказа. Подумать: все, в последний раз. Потом — сдать бляху, еще раз сменить имя, осесть себе где-нибудь, где никто не знает тебя в лицо, тихо-мирно таскать подносы или подмораживать рыбу в таверне… Только вот если внутри тебя поселилась как-то серая трусливая тварь с голым хвостом — ты вряд ли когда-нибудь остановишься. Все так и будешь бежать от помойки к помойке, грызть и портить, и копаться в отбросах. Пока чья-нибудь нога не переломит тебе хребет. Я махнул Милке на прощание, пообещал непременно заскочить, сгреб харчи и направился на улицу. Жаль — заскочить получится вряд ли. Длительный заказ с внедренкой к попечителям бестий, с финалом-диверсией. Мечта всей жизни, как же. Ковчежники, чтоб их черти водные драли… Кроме всего прочего — я еще не слишком-то жалую животных.* * *
Ходить по улицам Вейгорд-тена — это надо со сноровкой, умеючи. Знавал я одного мужика-гвардейца, помешанного на метафорах — так тот страстно любил сравнивать города и княжества Кайетты с разными вещами. Хартрат, говорил он, смахивает на ощипанную курицу со своими куцыми домишками, суетящимися горлопанками-торговками и сторожевой башней, которая рано или поздно свернется на бок по причинам естественной старости. Овигер — будто свиток полотна в лавке у торговца-обманщика: несколько локтей — безупречны и красочны, а дальше — сплошная гниль. Эрдей — паучье гнездо: сунешься — запутаешься в бесконечных протянутых отовсюду нитках фанатиков, фанатиков там столько, что просто диву даешься, как они друг друга не убивают, все же разных верований… впрочем, убивают иногда. Еще он сравнивал с мышиными норами Ахетту и с куском пирога Раккант, да и вообще много чего с чем сравнивал, только лучше всего мне запомнилось про Вейгорд. — Южане, — ухмыльнулся парниша. — Вейгорд — это… с чем сравнить? Предположим, пьяной бешеной обезьяне сунули пучок колючек под хвост… вообразил? Помножь на число жителей Вейгорда. Я тогда по неопытности полагал, что гвардеец приврал, но уже после месяца в Вейгорде понял: умножать надо было на число самых нормальных жителей. Остальные вовсе не поддавались никаким метафорам. Законам, к слову, тоже. Не успел я пройти десятка шагов, как меня чуть не сшиб с ног сутулый мужичок, обтрепавшийся и заросший. За мужичком с воплями неслась чернобровая пышнощекая матрона с ножом. Из воплей матроны следовало, что мужичок испортил ей жизнь и теперь за это основательно поплатится. Кто-то на углу пронзительно свистел. Заливались лаем собаки: в Вейгорде эти твари какие-то бешеные, они не умолкают ни днем ни ночью. На углу торговка рыбой и покупатель взялись за грудки в попытке выяснить, сколько ж должны стоить маленькие осьминожки. Толпа чумазых мальчишек, заливаясь хохотом, пользовалась случаем и таскала рыбу из-под локтя у торговки. Помню, первую неделю я не мог спать в этом городе. Отчасти потому, что за стенкой съемной комнаты поселилась семья с тремя детьми и большими страстями. Отчасти потому, что не понимал: в этом городе вообще кто-нибудь спит? Кажется, тут даже чайки над пристанью орут круглые сутки. А пройти по улицам так, чтобы тебе по уху случайно не заехали буйно размахивающие руками жители — тут нужно особой ловкостью обладать. Запах морской соли, специй и рыбы стегнул по щекам: я свернул в Анисовый переулок, как все в Вейгорде — узкий, так что соседи из домов напротив могут отколотить друг друга палками, просто высунувшись из окон. Кстати, именно так вейгордцы частенько и поступали. Под ногами между булыжников улицы перекатывались рассыпанные кем-то перчины, монотонно шумела вода в почтовом канале по правую сторону улицы под древней, насквозь ржавой решеткой. Над головой грохнуло окно — и я успел отскочить из-под потока хлынувших на улицу помоев с кислым душком. «Смотреть нужно!» — звонко ударил голос вдогонку. Какой-то крестьянин, заехавший в город по делам, пытался втащить в переулок ишака, ишак отчаянно сопротивлялся и ревел, крестьянин ревел почти так же громко пропитым голосом, объясняя зверю, какая ж он тупоумная скотина. Перекрикивались над моей головой хозяйки из окон — судачили о чем-то своем, чудом различая голоса в остальном шуме. Околопортовые кварталы — наверняка самое беспокойное место в городе, но старина Лу подыскал местечко для жилья с умыслом — чтобы напоминало о старом прошлом. — Вошел! — крикнул я от порога, для приличия пару раз прогрохотав почтовым молотком в виде ноги. Под молотком притулилась табличка «Пни меня!» — старина Лу отличался довольно своеобразным юмором. Может, поэтому он был чуть ли не единственным, с кем я сошелся в этом до чрезвычайности южном городе. Ну, и само собой: если хочешь о чем-то у кого-то узнать — лучшего информатора не сыщешь. Клад для отправляющейся в очередной рейд «крысы». В крохотной и тесной прихожей царил полумрак, который после яркого полудня ослеплял напрочь. Пахло табаком и кожей, и приходилось отводить с дороги висевшие повсюду ременные петли. — В долг не дам, — донесся из глубин дома загробный голос. — Хорошего же ты обо мне мнения! — возмутился я. — У меня тут пиво и колбаски. Есть желание составить компанию? В первой комнате старины Лу не обнаружилось, зато полумрак стал гуще. Покачивались плети — будто ванты на корабле. Раковины и кораллы на полках, уймища книг повсюду, даже на креслах, обширные запасы трубок и табаку и чучело попугая — для загадочности. — Хе… хе… так и будешь торчать, как фок-мачта посередь палубы? Кружки сам знаешь, где. Лу заявился из второй комнаты, хватаясь за плети, свисавшие с потолка, словно диковинная старая высохшая обезьяна. В последний его выход в море неустановленная морская тварь отхватила ему нижние конечности до середины бедра. Костылей же старикан не признавал. Вот и обустроил себе жилище по своей фантазии. Пока я гремел посудой в настенном шкафчике и разгребал залежи книг на столе, Лу приземлился в кресло и нашарил кисет с табаком. — Намедни ограбить пытались, — каркнул он радостно, — пришлые какие-то, деревенские. Шептались у двери — небось, во всем квартале слышно было. Один еще другому доказать пытался, что дело — легче не бывает. Беспомощный огрызок, хе, хе. Закричать не успеет. А другой-то набожный попался — все бормотал, что грех же. Перед Стрелком и Мечником — нападать на стариков. Я выразительно присвистнул, разливая пиво по кружкам. Бедолажки. За время своих скитаний старина Лу успел избороздить Кайетту вдоль и поперек, поторговать на Рифах, набрать коллекцию славных боевых амулетов… А метал ножи и вовсе виртуозно, повисая на одной руке. — Итог? — Две лужи у входа, — отозвался Лу и сцапал кружку, — чуть дверь мне не вынесли. Нехорошо старика заставлять на уборку время-то тратить. — Сколько знаю, ты на нее особенно не тратишься, — заметил я, выразительно созерцая паутину на полках. Лу зыркнул из-под сивых косм и сделал добрый глоток. — Контракт, Сор? Я-то думал, ты сюда и дорогу забыл. Или, может, кто сделал полезное дело — пришиб тебя уж наконец-то. — Было дельце. А до этого — еще одно и еще одно. Так что нет, мир пока никто не облагодетельствовал через отрывание моей беспутной башки. — А может, и хорошо, — беззубо ухмыляясь, заметил Лу. — К тебе ведь привыкаешь, вот какое дело. Как к той детальке, что эта тварь мне не успела оторвать, хе, хе. Вроде как и бесполезная штука, а доставляет радость временами. Слыхал, ты провалил дельце с жемчугом из-за какого-то щенка из Службы Закона? — Мое почтение твоим знаниям. Да, портил мне кровь один законник… молодой и чем-то похожий на тебя, разве что с ногами. Мозгов — ни унции, гонору — море, а прилипчивый, как рифская терпенея — не оторвешь. Еще какое-то время мы с Лу изощрялись — кто ярче выразит другому свое искреннее расположение. За это время я выложил снедь — какую на ткань, какую просто на тарелки, нашел две глубокие деревянные кружки, пропитанные ромом, плеснул в них пивка. — Но ты-то, конечно, по делу приперся, — каркнул Лу и увел у меня кружку с шапкой свежайшей пены. — Кхе… хе. Нет бы зайти, поболтать о пиратстве на Рифах или любовниках женушки Хромого Министра. Или об этом новом сборе на виры, будь он неладен. Ты-то, само собою, приперся, уже имея на руках заказ — раз уж еще и жратву приволок. Чего надо-то? — Сущую малость, — отозвался я рассеянно. — Ковчежники. Лу невозмутимо отхватил половину жареной колбаски и протолкнул ее лепешкой с сыром. — Ковчежники, — донеслось невнятно, — плохо, плохо. Мало что знаю. Потому как — кому они нужны-то? О наших-то почти и вообще ничего, хоть и появились давно уж, пять лет назад, что ли. Как Илай Юродивый двинул эту идею с питомничком, так и завелись, угу. Народная любовь к Илаю Вейгордскому начала проявляться сразу же после его воцарения. Любовь народ выражал решительно и горячо: кличками. Юродивый — это еще вполне себе мягко. — А вообще об этой братии? Мне-то встречаться не приходилось, — я покачал кружкой с пивом. — Слышал только: их мало по всей Кайетте. Ну, и что с бестиями работают. А глазами пощупать не довелось. Лу добрел стремительно. С каждым принятым внутрь глотком пива, не говоря уже о колбасках. Их он убирал с такой скоростью, что я пожалел: нужно было брать на пару порций больше. А как он жевал, с двумя-то зубами, — я всегда любовался. — Варги, ха… Слыхал легенду о том, откуда взялась Кайетта? — Лу, — сказал я, приложив руку к груди, — даже я не настолько безнадежен. Да при любой храмовой школе эту историю перво-наперво вбивают в память детишкам. Только ты впервые придешь — а тебе с порога: «Однажды Сотворитель и Отец всего сущего, великий Дикт решил истребить своих детей, ибо опасался их: они были как боги. Тогда его жена, Прародительница и Мать Аканта…» Цитировалось как-то легко, на одном духу, а вспоминалось еще лучше. Жрица Снежной Девы при школе, где я обучался, за любое искажение слов этой древней мути порола нещадно. Лу довольно шамкал очередной булочкой и поглядывал на меня — ждал пересказа легенды. — В общем, Великая Аканта решила сохранить своих любимцев. Когда Дикт наслал на Благословенные Земли Великий Пожар, она подхватила девятерых и спрятала в ковчежец. Там же заранее были приготовлены семена и животные. Точно, и не только животные, а эти самые бестии, потому что Сотворителя и они не радовали то ли видом, то ли характером. В общем, Аканта решила спасать всех. Со своим ковчежцем она понеслась подальше от горящей земли, через Благословенное море. Ты, кстати, заметил, что у них там все изначально было благословенное: небо, море, огонь… Лу сделал добрый глоток пивка и довольно потер узловатые ручки. — Она бежала, держа ковчежец над головой, — начал он, завывая так, будто рассказывал страшную историю детишкам на ночь. — В волнах моря, которые то доставали ее колени, то захлестывали до груди. — Слушай, а куда она вообще хотела добраться? Второй-то Благословенной Земли как будто и не было? Лу глянул на меня точь-в-точь, как смотрела жрица перед тем, как дать мне первого леща. За этот же самый вопрос. — Черти водные, ты чего от бабы вообще хочешь?! Сказано в легенде — запихала в ковчежец и понеслась куда подальше… Хе. Правда, не добежала: услышала позади себя грозный глас супруга, споткнулась и выпустила ковчежец из рук. — Ковчежец упал на каменистую отмель, да и разбился, — вставил я, набулькивая в свою кружку еще. Хрустнул огурцом. — А Великая Мать начала голосить. Как-то тоже по-женски. Лу огорченно крякнул — никак, обижался за отсутствие во мне почтения к легенде. Понятно, что у самого его этого почтения не было ни на грош. Но, наверное, он на меня рассчитывал. — Да, разбился. Вся Кайетта — разбитый ковчег. Мелкие осколки — Рифы, за которые не прошел еще ни один корабль. Остальное — сам ковчег, который «был создан из скорлупы ореха в Благословенных Землях и потому наделен плодоносностью». Так что сразу же и зацвел. А дети Первоотца и Первоматери не пострадали: вышли из осколков невредимыми. Я покивал. Девять Детей, да, Круг Девятерых. В некоторых храмах малюют девять детских фигурок, но чаще храмы строятся каждому из них — смотря кому что нужно. Стрелок — прекрасный, сияющий и гибкий. Мечник — приземистый, с грубо высеченными чертами лица воина, Даритель Огня — юноша, всегда держащий цветок пламени, Сестра воды или Глубинница — особо почитаема, стоит на заваленных водорослями и рыбой постаментах с сеткой и веслом. Травницу чтут земледельцы, оттого ее храмы в цветах и зернах; к Мастеру — устремленному в небо и вечно держащему в руках какой-то инструмент — идут те, кто связан с ремеслом. Ну, и как же без Целительницы — строгой и милосердной, при храмах которой строят больницы. Мне-то больше подходит Снежная Дева — по схожести дара — только вот все истории, связанные с ней, печальные. И храмы безжизненные, так что холодом пробирают. И есть еще Странница, Спутница, Перекрестница — в общем, как ее только не называют, покровительницу мудрости, магии и смерти, которой не ставят храмы. — Ага, а что случилось дальше? Дети вступили в брак, нарожали детей, создали первые народы и первые королевства. Стрелок и Травница, Мечник и Целительница, Даритель Огня и Снежная Дева, Мастер и Глубинница. Прямо скажем, не по сходству подбирались, хе, хе. Потому-то и вышла ссора, между всеми супругами разом: а каким быть деточкам? Какой магией владеть? Жены стояли за одно, мужья за другое… — Мать моя мурена, — сказал я, тоскливо вспоминая свою бывшую. — Почему даже сотворение мира в этой стране объясняется грандиозной семейной сваркой? Лу в ответ закхекал с удвоенным злорадством. Потянулся за последней колбаской и безжалостно «увел» ее у меня из-под носа. Дай старикану волю — и он начнет повествовать, как изменял пяти своим женам (или шести? кажись, он сам так и не определился) с вовсе бесчисленными любовницами. Старикан в молодости был изрядный ходок по этому делу. Он одними подробностями своих историй мог бы зарабатывать на жизнь. — …да, и тогда опять вмешалась Великая Мать. Сняла со своей шеи кулон, подаренный ей мужем ко дню свадьбы, сорвала с цепочки и водрузила Камень посередь Кайетты, доверив ему право награждать каждого ребенка Даром. Что он, вроде как, и делает до сих пор. Лу закашлялся и глянул на свою морщинистую ладонь. Там была волнистая линия — Печать Заклинателя Ветра, обычная для моряка. В мою ладонь впечатана снежинка — отец все время стонал: «Ну, на кой?!» — набрасывался на мать, мол, она с чего-то виновата, мог бы быть Мечником или Стрелком, или хоть тоже морским, профессии почитаемые. А вышло… да вот что вышло. Дар не выбирают. Вернее, выбираем, но не мы. Чертова легендарная каменюка, воспетая поэтами. — Это не объясняет, откуда появились варги, — заметил я, пристально рассматривая Печать на ладони. — Это не объясняет, откуда явились такие обормоты, как ты, — хрипло каркнул Лу. — Хе, хе… ничего не знающие. Говорите — все дети Первородителей вступили в брак, и только одна осталась Странницей, «потому что решила всю себя отдать мудрости и искусствам»? Ага, как же! Больше легенд наших жреческих слушайте, туды их в омут. По первой-то легенде было десять детей. Десятым был Керрент, любимец своей матушки. Он-то и сватался к Спутнице, когда она еще Спутницей не была. Так она ему отказала. Ну, такое-то кому приятно: вот он и взял ее силком, а сына с дочкой, которые у нее родились, забрал себе и ушел в лес. Мол, я на вас на всех — фу, а лучше буду с дикими зверями жить, они мол, мне понятнее. Там и жил, остальным братьям и сестрам не показывался. Все возился с бестиями и детей тому же обучил: понимать их, укрощать, соединяться с ними разумом. Он был Первым Варгом, детишки его пошли за ним, и этот Дар переняли их потомки. Ты заметь: никто из варгов не носит своих детишек к Камню. У них и Печатей-то никогда не бывает, а если такого ребенка к Камню принести — ничего не случится. Дар в них с детства сидит, вот оно как. По крови передается. Иногда, правда, бывает через поколения, но передается. Я потер лоб. Подошел к окну, распахнул его — освежиться, хотя как освежишься, когда на улице так и жарит? Лу недовольно что-то каркнул — мол, чего солнечный свет впускаешь, и так его больше тут, чем положено. Приподнялся, хватаясь за ременные плети, и ловко перебрался в дальний угол, где потемнее. Достал кисет с табаком и принялся не спеша набивать коротенькую трубку. — Так, — сказал я медленно. — Переварил. Что еще? — А что еще? Странница тогда и стала Странницей. Неуловимой. Сбежала от позора, а может, пыталась детишек найти — кто там эту легенду знает. Вот еще что интересно… Этот, Керрент, который Первоварг… не скучал он там в лесах, в общем. Без женского общества. То ли ему было невмоготу, то ли вообще был неразборчивый, но он начал не только отлавливать животных и бестий, а и… — Ты что — серьезно?! Лу довольно захихикал из клубов дыма, трубочка запыхала ожесточенно, алый отсвет подсветил невероятно довольную физиономию. — Ну, а чего, ты думаешь, эту историю малышне при храмах не рассказывают? Тут, понимаешь, отделанная Странница — прям как девка на сеновале — да еще и этот Керрент со своими случками. После которых терраанты произошли, Дикие Люди, то есть, или как их там еще называют. Ты вообще где-нибудь слышал легенды, которые бы объясняли их происхождение? Это и в книгах редко где попадется, выжгли почти все. А мне как-то из-под полы дали, кто-то записывал эти необработанные легенды. Так чего там только нет: раз, например, Мечник подкараулил Травницу на лужку, да и… — Лу, — сказал я стойко, — сперва варги. Зря сказал, старика в такие моменты проще выслушать. Напыжился, закашлялся, чуть не подавился трубкой и завел старую песнь, что он, мол, со всей душой, готов, можно сказать, от себя оторвать — а я, неблагодарный… — Что варги? Жили варги, да. Плодились. Могущества много было — так, а у кого его не было, в давние времена. Древние, говорят, даже помереть не могли, как обычные маги: доживали до старости, а потом переселялись в тело какого-нибудь дракона. Отсюда и драконы пошли говорящие. Жили по лесам, копили всю эту… звериную мудрость. Бестий изучали. Иногда выходили, помогали — если бестии уж сильно начинали кого-то жрать. Ну, а теперь повымерли, растеряли могущество, во всём Вейгорде их трех десятков не наберется, а по Кайетте — кто его знает, не считал. Способности не те, вот и зарабатывают в группах ковчежников. От кого эти группы пошли и кто их ковчежниками прозвал — вир его знает, ты это у Арделла спроси. — Точно, спрошу, — пообещал я, откидываясь на кресле, — особенно если ты скажешь мне, кто это. — Вообще-то, твой будущий начальник, — просипели из угла. — Гриз Арделл, глава здешних ковчежников. Говорят — лютый мужик. Я почувствовал, как дернулась щека. Если в Вейгорде про кого-то говорят — «лютый мужик» — мужик представляет собой помесь бешеного дракона и самого помешанного вейгордского пса. Для вейгордцев муж, который напивается дважды в неделю, лупит жену, а потом лупит и соседей — это «пусечка». — Кто говорит? — осведомился я. — Те, кто его видел? — Кто о нем слышал — те говорят, — отрубил Лу, подтягиваясь на петлях, чтобы сесть поудобнее. — Варг, конечно. Его вроде как уважают в самой Академии, заказы ему шлют, если какая зверушка взбесится. Правда, ходят слухи, что справедливый, так ведь ходят же слухи, что работников у него недостаток как раз из-за зверского характера. Особливо нерадивых, говорят, отправляет на корм своим питомцам. Виверниям или алапардам. — Ну, это ты, разумеется, загнул, — ухмыльнулся я. Сам почувствовал, что улыбка вышла кривоватой. — Или не загнул? Единственное, что я получил в ответ — новую порцию трескучего смеха. Будто там, в тени под ременными плетями сидела какая-то редкостная птица. Озабоченная тем, как бы испортить мне настроение еще больше. — За что купил — за то продал, хе, хе. Ты там поосторожнее с этим Арделлом. Собираешься переговоры вести — в ссоры с ним не суйся. Торговать собираешься — облапошивай аккуратно, как отец сыну советую, хе, хе. Не нарывайся, словом. Я подергал свисающую прямо над плечом ременную плеть. Плеть качалась с отвратительным скрипом. Ни дать ни взять — петля на виселице. — Точно, дружище, — сказал я, глядя на петлю. — Спасибо за совет. Работа у меня такая — чтобы не нарываться. Крыса внутри залилась мерзеньким визгливым смехом.