Тонуть

Ричард тонул. К тридцати-то годам, наверное, можно уже десять раз остаться с разбитым сердцем и каждый раз принимать это и идти дальше. Теперь же он почему-то чётко осознал, что либо его очередной возлюбленный ответит ему взаимностью, либо Ричард застрелится из своего табельного прямо на его глазах. Он так больше не мог. Не мог приходить пять из семи дней — а иногда и чаще — на работу и видеть его, сидящего прямо напротив. Не мог сосредотачиваться на деле, когда совсем рядом над этим же делом вслух рассуждал он. Его, Ричарда, напарник с тяжёлым характером и взглядом, но — Ричард знал — невероятно добрым сердцем. При первой встрече Гэвин Рид окинул его презрительным взглядом, хмыкнул и скривил губы. «Одному нормально работалось, нет ведь, новенького приставили. Не одному ведь, сука, Хэнку с его щенком мучаться,» — пробурчал он. С этого начался их первый раздор, какие департамент слушал на протяжении месяцев трёх, не иначе. Но ведь сработались, с самого начала сработались. Ругались, дрались, но дела шли только в гору. Ричард — новенький в Детройте, а в родном городе они с братом-близнецом сложа руки не сидели. А потом ругань незаметно превратилась в простые подколы, крики стихли, ничья рубашка или футболка больше не оказывались облиты кофе, который напарник пил в каких-то ужасных количествах. Работать стало проще, появились какие-то отдельные от расследования разговоры. Ричард присматривался к Гэвину, узнавал чуть больше. Когда же для него всё пошло наперекосяк? В какой момент сердце застучало быстрее? Когда Гэвин впервые улыбнулся ему, а не оскалился? Когда закрыл его от пули? Когда показал фото своей кошки, узнав, что Ричард — кошатник? Что это был за момент, когда воздуха стало не хватать? Когда он стал тонуть… Ричард и его близнец Коннор были главным предметом воздыханий в участке. Гэвин, больше из-за характера, такой славой не пользовался и не хотел. Он был женат на работе, и, кажется, доволен всем. Гэвин не был уродом, но и не модельной внешности, однако уже месяца четыре Ричард жил в полной уверенности, что красивее человека не встречал. Заметнее всего был шрам на переносице, но ещё было множество мелких. Тёмные волосы — наверняка мягкие на ощупь — очень непослушные и плохо поддаются укладке, отчего прядь волос всегда спадала на высокий лоб. А ещё они вились от влаги, на что Гэвин всегда злился и пытался зачесать их рукой назад. Его лучшая подруга Тина всегда звонко смеялась, глядя на это, а Рид… Не мог на неё злиться. Это Ричард понял давно. Гнев Гэвина неукротим, но лучшие друзья — Тина и Крис Миллер — под горячую руку никогда не попадали. Иногда Гэвин не мог скрыть нежность в глазах, смотря, как радуется подруга закрытому делу. Ричард тогда украдкой глядел на него и мечтал хоть раз поймать такой взгляд в свою сторону. Но на него серо-голубые, иногда с зелёным оттенком глаза смотрели с раздражением, гневом или безразличием. Но даже так Ричард с каким-то мазохизмом вспоминал эти глаза снова и снова. У Гэвина очень красивые губы. Ричард мечтал о нежных и страстных, диких и кусачих поцелуях — интересно, что нравится его мечте больше? Пробуждалось внутри и желание, что тоскливо скреблось по внутренней стороне рёбер, находя разрядку в душе по вечерам. Целовать хотелось не только губы, но и щёки, лоб, шею и каждый, даже едва заметный, шрам. И руки. О боже, эти руки. Широкая ладонь и длинные пальцы. Сбитые костяшки, линии вен. Какие на ощупь? От пистолета наверняка мозоли, а подушечки пальцев на левой руке чуть грубоватые от гитарных струн. А на запястьях — старые шрамы, которые Гэвин прячет за рукавами любимой кожаной куртки. Поцеловать, потереться щекой о ладонь. Ричард тянулся за касаниями, но Гэвин слишком закрыт, тактильный контакт не любит, лишний раз делая вид, что не заметил протянутую при знакомстве руку. Гэвин красиво поёт. Ричард, помнится, сначала не поверил своим ушам, а потом готов был слушать вечно тихую колыбельную для плачущей девочки, которая испугалась выстрелов. И да, Гэвин ладил с детьми, которые никогда не боялись его грозного вида. На чей-то вопрос о детях Рид серьёзно ответил, что к такой ответственности никогда не был готов, но нянчиться с ними было весело. Поэтому на заданиях сотрудники сразу вели детей пострадавших к нему, а Гэвин словно становился другим человеком. В глазах светилась нежность, лицо смягчалось, за пару минут малыш на руках успокаивался и либо засыпал, либо доверчиво рассказывал полицейскому о новой игрушке или любимом мультике. У Ричарда щемило сердце. В животе порхали какие-то юношеские бабочки, словно он — не тридцатилетний коп уголовного отдела, а по уши влюблённый в старшеклассника подросток. Гэвин умеет заботиться. Для многих это звучало, как оксюморон: это подонок Рид — и забота? Вы смеётесь? Ричард видел, как Гэвин беспокоится за друзей и как тискал свою кошку, когда они обсуждали расследование у Рида дома. Как он ласково вытирал слёзы Тине и утешал вполголоса Криса. Как искренне улыбался очередной «принцессе» или «рыцарю». Как поливал стоявшие дома кактусы. Гэвин строил вокруг себя стены, но даже так достаточно было лишь немного приглядеться, чтобы увидеть под злобной маской целую вселенную. Да, для Ричарда Гэвин был вселенной. Его вселенная смотрела устало, напевала себе под нос тихо и часто лезла в драку. Разбитые в кровь костяшки он часто отказывался забинтовывать, серьёзную ножевую рану называл царапиной, пойманная за Ричарда пуля была служебным пустяком. Гэвин пах кофе и сигаретами, и ещё чем-то приятным и до боли в сердце родным. Ричард сильнее закутался в кожанку. Свою куртку он благополучно забыл на рабочем месте в спешке. Дул холодный сентябрьский ветер, и Гэвин набросил на плечи напарника свою кожанку: «Пиздец этот сучонок тебя по голове ударил, сиди спокойно здесь. Ща я с криминалистами переговорю и поедем в больничку. И не рыпайся!» Ричард не спорил. Он не Гэвин, который помер бы, но отмахнулся бы от помощи. А ещё он надеялся, что напарник задержится как можно дольше — запах вскружил голову не хуже бейсбольной биты. Была в этом тупая ирония. Теперь Ричард неосознанно тянулся не только за касаниями, но и пытаясь снова вдохнуть горько-сладкую смесь чёрного кофе и никотина. Он стал зависим. Не только от Гэвина, но и от сигарет. Тех же, что курил Рид. Ричард дошёл до той точки отчаяния, что готов был губить своё здоровье, лишь бы ощутить рядом родной, любимый запах. Первая затяжка, вторая. Ричард перевёл взгляд на часы. Два часа утра. За приоткрытым окном темень, на кухне горит тусклая лампа. Он сидит на подоконнике и старается понять, за что ему такое наказание. Ещё две затяжки. Противно. От пепла на губах и от себя. Сидит, блять, страдает, непризнанный актёр драмы. Каким таким чудесным образом Гэвин должен узнать о его чувствах, если Ричард — грёбаный трус и не может двух слов связать? Он спокойно обсуждает дело, чуть менее спокойно говорит на отвлечённые темы, но стоит им оказаться наедине в машине или где-то ещё — Ричард немой и тупой. «Не откажешься пойти на свидание?», или «Как насчёт свидания?», или «Пошли на свидание?», или «Не хочешь пойти на свидание, начать встречаться, выйти за меня замуж и завести трёх котодетей?» — господи, блять, что за бред?! Слова вертятся на языке, которым Ричард не может пошевелить. Сколько раз он уже мог хотя бы намекнуть, и сколько раз дыхание спирало, а в горле сохло от простого страха! Страх? В чём же он заключался? Быть отвергнутым? Нет, если бы всё было так просто! Ричард знал: Гэвину трудно открываться, любой неверный шаг — и он его потеряет. Навсегда. Гэвин мог просто высмеять его, а потом подать Фаулеру заявление, что он больше не будет работать с Ричардом. Он не мог этого допустить. Это просто нужно переждать. Перетерпеть. Забыть. Залить кислотой этих грёбаных бабочек. Гэвин даже не узнает. Гэвин… Интересно, он оценил новую рубашку Ричарда? А заметил ли вообще? Ричарду она нравилась, да и сидела неплохо. Молодая коллега кокетливо подмигнула ему, а две девчонки-регистраторши «незаметно» сфотографировали, пряча улыбки. Это внимание было приятным. Ричард думал, что он привлекателен. Красив ли он для Гэвина? Нравится ли ему, что Ричард выше? А может… А может, блять, хватит? Не думать, не думать… Не думать, твою мать! Залить кислотой… Кислота… Кофе. Ну конечно, кофе! Ричард слез с подоконника, оставив сигарету в блюдце. Пепельницу купить как-то забыл. Курил в окно, а в кухне всё равно ощущается. Осталось добавить кофе… Включил кофемашину, поставил кружку. Гэвин не любил «жижу из офисной херни» и пил её, только когда заканчивался кофе из термоса или из кофейни неподалёку. Слишком много кофе… Не тот. Запах не тот. Возможно, из-за сорта. Кто-то другой едва бы различил, но Ричард слишком часто ощущал этот аромат рядом с собой, чтобы не запомнить. Теперь воздух в комнате казался дешёвой пародией на такое родное, своё, любимое… Ричард как-то даже остервенело выплеснул напиток в раковину. Посмотрел на свою правую руку с зажатой в ней чашкой. Захотелось разбить. Но Ричард ценил этот чайный сервиз, поэтому — почему-то, медленно — опустил чашку в раковину. Помыл. Выдохнул. Он вообще больше любил чай, а на кофе не смотрел… Раньше. До поры до времени. Однажды он нарочно вылил горячий кофе Риду на футболку, за что на него наорали матом и дали в челюсть. Теперь же Ричард готов был научиться варить напиток в турке, как это делал Гэвин, чтобы его обнимали со спины и хрипло шептали в ухо: «Доброе утро». Приехали. Ричард сжал ладони в кулаки. Никуда от этой сволочи не деться! Полтретьего, блять, утра, благодари мир, что суббота! Стоит тут, въебался, как в первый раз! И всё этот Гэвин, всё этот Рид! Сукин сын с недовольной мордой и наглым взглядом! «Ненавижу, ненавижу!» — услышал Ричард свой голос. Хотелось орать, а выходило только шептать, потому что воздуха словно не хватало, грудь сжимали тиски злости и… Отчаяния. Сколько ещё так может продолжаться? Ричард пытался уснуть. Ну почему всё вдруг стало так сложно? Раньше он думал, что хуже волнения во время первого свидания ничего нет, но со дна постучали… Отбойным молотком постучали. Ему. По голове. Что Ричард нашёл в Гэвине? Рядовой коп, под стандарты красоты не попадает, не знаменит, не сказочно богат. Ведёт себя, как последний придурок (раньше — всегда, сейчас — иногда). Объективно говоря, на что Ричард клюнул? Утром словно отпустило. Осталось продержать эту мысль в голове все выходные. Продержал. День. Ричард сильнее прижался к Гэвину, углубляя поцелуй. Сильные руки гладили его спину и шею, своими руками он зарылся в непослушные волосы. И целовал, целовал, целовал… — Что ж ты так долго молчал, дурень? — серо-голубые глаза смотрели ласково, тепло. Ричард молчал и улыбался. Он позвонил Гэвину среди ночи и высказал ему всё, начиная со шрамов и заканчивая клеткой, в которую себя загнал. Гэвин приехал, толком ещё не проснувшись, с порога притянул –теперь уже больше, чем напарника — к себе и поцеловал. Так нежно, желанно, словно рассказывая Ричарду, как долго он этого ждал. И всё стало так правильно. Так понятно. А Гэвин всё смотрел на него и целовал, и целовал, и… …И Ричард проснулся. В своей кровати, рядом — ни следа от чьего-то присутствия, в квартире — тишина, за окном уже светло. Он лихорадочно пытался вспомнить все детали, смакуя оставшееся тенью ощущение на своих губах. Ещё один сон…