Час идеалистов

      Много. Необычайно много людей собралось сегодня перед зимним дворцом. Толпа возбужденно шумела, собравшись у деревянного помоста, и обсуждала ожидаемое представление. Изредка из потока галдежа прорывались выкрики уличных торговцев, что не могли упустить такую возможность навариться.       Когда из-за стен вывели приговоренного — вся площадь содрогнулась от небывалой смеси визга, ора и противного улюлюканья. Люди подались вперед к помосту, но сразу же были оттеснены Железноголовыми.       Первым на площадку поднялся Лоренцо Добрый. Полтора месяца заключения пошли королю на пользу: он существенно убавил в весе, а его пухлое лицо начало приобретать овальные черты. Вторым был, сопровождавший его, неизвестный Железноголовый, третьим — герольд в пестрых одеждах, четвертым же — командор Стражи, он же, с недавних пор, правитель Анк-Морпорка, а еще — сегодняшний палач. Ваймс не скрывал своего лица под маской, да и вместо ожидаемого всеми черного балахона облачился в сюрко, надетое поверх кольчуги. На груди его, сразу под гербовым щитом, виднелась надпись: «Protego et Servio».       Герольд вышел вперед, повелительно поднял руку, тем самым призвав толпу к молчанию, и начал говорить. Люди постепенно замолкали, и вскоре на площади, за некоторыми исключениями, было слышно только голос глашатая:       — Мы собрались здесь, чтобы вершить правосудие! Возмездие над тираном, что долгие годы мучил простых людей!       Толпа одобрительно заревела.       — Он думал, что наше терпение вечно, но всему есть предел!       Камнелиц подумал о том, где были все эти люди раньше. Где были их ненависть и чувство справедливости. Упиваться победой легко, особенно, если тебе её принесли на блюдечке.       — … обвиняется в…       Судить, а тем более убивать Лоренцо, никто не хотел. Слишком муторно. Благородные мужи предлагали держать его взаперти до конца жизни, но не в подземелье, а, например, в Летнем Дворце или какой-нибудь другой резиденции. Под охраной, в изоляции, но не ответившим за свои преступления. Командор понимал, что наклонности этого урода также будут удовлетворяться, из чего выходило, что он, Ваймс, затеял переворот просто, чтобы взять власть свои руки, а не из лучших побуждений. Эта казнь — его инициатива, его метод показать городской знати, для чего на самом деле был свергнут король.       — … приговаривается к смертной казни через обезглавливание!       Ваймс толкнул бывшего короля к плахе.       — На колени, — процедил он сквозь зубы.       Лоренцо послушно выполнил приказ. Он был белый как мел, но при этом неестественно спокоен.       — Ты пожалеешь, Ваймс. Обо всем этом.       Камнелиц завязал ему глаза черной тряпкой.       — Да, ты убьешь меня. Свершишь свое п-п-правосудие, — зубы короля непроизвольно застучали друг об друга, а ноги едва заметно затряслись. — Но в-в-в итоге они избавятся и от тебя.       — Готовь шею, урод.       Лоренцо замешкался. Железноголовый схватил его за волосы и наклонил, протащив голову чуть дальше плахи, чтобы шея приговоренного расположилась на специальной выемке. Казалось, королю было еще что сказать, но из-за страха он едва помнил о необходимости вдыхать воздух. Стражник отпустил волосы короля, кивнул.       Ваймс обнажил меч и поднял его над головой, чувствуя неосязаемое давление сотен взглядов, прикованных к нему. Сейчас все закончится, одним ударом он отсечет старый мир от нового, в котором не окажется места былым страхам. Люди получат свободу, цена за которую будет велика, а вот — первый взнос.       Клинок со свистом опустился вниз, и рукоять завибрировала в руках Ваймса — это лезвие, не вонзившись в дерево, отскочило обратно. Голова Лоренцо упала, а его бездыханное тело в то же мгновение расслабилось и бесформенно рухнуло, заливая кровью эшафот.       Толпа ликовала, однако Ваймс ничего не чувствовал. Только что он стал цареубийцей, но это ничего не значило. Убить короля оказалось примерно тем же, что забить свинью на бойне.       — Слава Камнелицу!       Командор никак не отреагировал на овации и тяжелой поступью зашагал прочь.       Его борьба только началась.

***

      Миновала полночь, но ему, как всегда, не спалось. Старина Камнелиц сидел, склонившись над раскрытым дневником. Нужные мысли все никак не приходили ему в голову, но побороть желание написать еще хоть что-нибудь он уже был не в силах.       За последние полтора месяца ничего особенного не произошло: простые люди не стали умнее и терпимее, а знать менее властолюбивой. Кольцо врагов вокруг нового правителя города становилось уже, ряды друзей же — стремительно редели. Все больше дворян не откликалось на его призывы, а главы ремесленных гильдий, погрязшие в своих внутренних распрях, заняли подчеркнуто нейтральную сторону, не желая оказывать помощи в обустройстве города. Цареубийство, молча поддержанное всеми, тоже сыграло против Ваймса: все соседние страны выразили протест и прекратили с Анк-Морпорком всякие отношения, чем развязали себе руки для неприкрытой агрессии. Камнелиц усмехнулся: в итоге окружен оказался не только он, но и его страна.       Ваймс обмакнул перо.       «В огне Борьбы куется новый человек, который отринет старую Ложь».       Но сам он так и не сумел перековаться: то ли его борьбе не хватило жара, то ли его новый образ оказался столь хрупким, что рассыпался от первого же удара молотом. Камнелиц понимал, что битва уже окончена, просто он сам пока еще не проиграл.       В коридоре за дверью послышались шаги. Звук был такой словно бы там маршировал целый отряд. Патрули внутри дворца ходили максимум по двое, так что Камнелиц сразу понял — идут по его душу. Дверь в кабинет с грохотом отворилась и внутрь вошли пятеро: все в кольчугах, каждый в цветах своего дома. Ваймс узнал уже немолодого лорда Ржава, единственного представителя знати среди вошедших.       — Вы понимаете, зачем мы пришли, герцог?       — Рад, что ваше бесхребетное братство наконец-то начало действовать, — Ваймс поднялся из-за стола. — У остальных духу прийти не хватило?       Выражение лица лорда никак не изменилось.       — Давайте без фокусов, Ваймс, вы проиграли. Гильдии также встали на нашу сторону.       — Убийцы тоже? — теперь Камнелиц понял, почему не было слышно тревоги.       — Совершенно верно.       Еще несколько секунд они простояли в молчании, каждый готовился к прыжку. Ваймс взялся за стилет, спрятанный под табардом, тем самым намекнув окружающим, что не сдастся без боя. Он был готов, собственно как и всегда, если дело касалось драки. Рукоять неспешно чуть отдалилась от ножен, и сталь оскалилась на врагов. Камнелиц ощутил прилив уверенности, той самой, которой так не хватало ему в роли правителя.       Все-таки солдат остается солдатом.       Ржав медленно вытащил меч, глаза его были прикованы к бывшему командору.       — Лучше просто сдайтесь. Быть может, вы убьете одного или двух, но стоит ли это того?       Ваймс сделал полшага в сторону, все в комнате медленно повернулись за ним.       — Это не привычная вам война, герцог, не поле боя. Еще один шаг, Ваймс, и ваш род прервется навсегда. Дворяне всегда отвечают кровью на кровь. Вы знаете это не хуже моего.       Камнелица от них отделяла всего лишь пара метров.       — Все, что от меня требуется — не убить вас, Ржав.       — А вы правда сможете остановиться?       Не сможет. В бою нужно сохранять ясность ума, быть собранным и холодным. На словах. В действительности чужая кровь на клинке распаливает собственную, и разум за считанные минуты сгорает в огне исступления, уступая место рефлексам и инстинктам. За первые несколько сражений ты понимаешь, что за собственную жизнь нужно заплатить чужими. Это не всегда верно, но привычка остается, и некоторые люди в конце концов оказываются неспособны отличить уличную драку от войны. Любое насилие для них становится радикальным. Навсегда.       В кабинете было особо негде развернуться, что давало Ваймсу серьезное преимущество. Он резко шагнул навстречу противникам, бросив ножны в дальнего врага, а тот, кто стоял к нему ближе всех, сделал шаг в ответ. Солдат замахнулся на Камнелица для удара сверху, но тот неожиданно рванул вперед и оказавшись прямо перед ним вонзил стилет ему в глаз. Остальные бойцы замешкались, и Ваймс, не сбавляя напора, оттолкнул в них тело, ловко прыгнул к ближайшему врагу, с наскока всадив ему лезвие чуть ниже подбородка. Солдат упал на землю, захлебываясь кровью, и Камнелиц отступил назад, забрав его меч.       Он убил двоих, быстро и решительно, визуально сохраняя хладнокровие, за которым пряталось безудержное пламя. Он ощущал себя посреди битвы, пускай развернувшейся в тесной комнате, а не в чистом поле, где вместо голосов тысяч солдат звучало лишь его учащенное дыхание.       Оставшиеся враги, наконец, пришли в себя, встали поближе друг к другу, закрывая собой благородного Ржава. Ваймс сначала увидел в их глазах ярость, пригляделся, и позволил себе внутренне улыбнулся: ведь то был всего лишь собачий страх. Ржав заговорил, на его худом лице выражалась все та же, навеянная ужасом, злоба:       — Безумец! Ты только что обрек свой род на вечное забвение!       Ваймс сделал еще шаг назад, прислонился спиной к окну. Командор решил, что если все зайдет слишком далеко, то живым не дастся. Благо, от встречи со Смертью его отделял лишь расплавленный кварц. Но это, конечно, когда все зайдет слишком далеко. Сначала он убьет еще кого-то, да. И совершенно точно не кого-то одного.       — Вы так и будете там стоять, трусы? — нарушил молчание Ваймс. — Я здесь один.       Ржав гнусно улыбнулся:       — Нам нет нужды подходить ближе.       Стекло за спиной командора разлетелось на куски, его самого кто-то с силой толкнул вперед, и Ваймс, потеряв равновесие, рухнул, переносицей треснувшись о ребро стола. От боли у него рефлекторно хлынули слезы, а неведомый кто-то тем временем уже схватил его за волосы и приложил об стол еще раз. Камнелиц попытался оттолкнуть невидимого противника, но сразу же получил коленом по почкам. Внезапно с совершенно неожиданного угла его ногой ударили в промежность. Ваймс обмяк от нестерпимой боли и последующий удар по голове отправил его в темноту.

***

      Был грохот. Омерзительно громкий, многократно резонирующий от стен металлическим звоном. На непродолжительное время он замолкал, но практически сразу возвращался, с каждым разом звуча все настойчивее. Камнелиц отчетливо слышал его сквозь бессознательный туман, звук был близко, но одновременно невероятно далеко. Очаг боли вспыхнул на теле. Первый, второй, третий… На четвертой вспышке Камнелиц вскрикнул, открыл глаза и тотчас зажмурил обратно, ослепленный ярким светом.       — Хах, гляди-ка живой! — прозвучал из-за стены света чей-то охрипший голос. — Жри.       Ваймс услышал, как что-то с шелестом проскользило по соломе и остановилось около него. Яркий свет сразу перестал пытаться пробиться через веки, лязгнула дверь. Тот же голос теперь прозвучал откуда-то сверху:       — Будь я на твоем месте, постарался бы поскорее сдохнуть.       Шаги тюремщика все отдалялись, и чуть позже Ваймс услышал тот же звук, что разбудил его ранее. Это деревянный шест бился о металлические решетки.       Тело казалось чужим: каждая попытка движения тотчас вызывала боль, её пульсирующие очаги напрочь отбивали всякое желание двигаться, а рези в паху были просто невыносимы. Камнелиц попытался подняться на ноги как лоб его внезапно уперся в потолок, несмотря на то, что сам командор лежал отнюдь не на койке, а на застеленном соломой полу. Места едва хватало, чтобы перевернуться на бок.       — Дерьмо, — только и выдавил он из себя.       Хоть сыростью не воняло. Ваймс попытался втянуть ноздрями воздух, но у него не получилось: появилось ощущение будто пытаешься дышать носом через плотную тряпку, странно пахнущую железом. Он провел рукой по лицу, ненамеренно считая пальцами вспухшие гематомы. На месте носа его ожидала впадина, разделившая тот на две половины, и шершавая корка — запекшаяся кровь.       Еще Ваймс вдруг понял, насколько сильно ему хочется пить. Левая рука нащупала в темноте миску — внутри был лишь черствый кусок хлеба. Камнелиц усмехнулся: умирать придется тяжело.       Но быть может не очень долго.

***

      Они несли его под руки, молча втаскивая по деревянным ступеням на эшафот. Ноги его уже не держали, то и дело сгибаясь в колене, ощущая над собой хоть какой-то вес. Толпа улюлюкала, встречая приговоренного на сцене, а глашатай, вроде бы тот же, что и на казни Лоренцо, громогласно представил публике.       Вроде бы. Реальность плыла перед глазами, а звуки смешивались в практически не перевариваемое шумовое месиво. Даже тактильно Ваймс практически ничего не ощущал, кроме мучительной сухости во рту и отупляющей рези в яичках. На остальном теле тоже тут и там загорались болевые очаги, но к ним Ваймс уже успел попривыкнуть.       Сильные руки выпустили его из хватки, и бывший командор стражи рухнул на колени, больно приложившись задницей об пол. Торс Камнелица наклонило вперед и через секунду, новый взрыв боли разразился на его лбу.       — Поднимайся! — услышал он сверху.       По исхудавшему телу волнами пошли судороги. Ваймс попытался поднять свое тело. Связанные за спиной руки задергались, рефлекторно стремясь вытянуться вперед для опоры, голова чуть приподнялась над полом, но не получив поддержки снова рухнула вниз. Толпа все это прокомментировала смехом.       Кто-то грубо схватил его за шею сзади, рванул вперед, таким образом усадив Ваймса обратно на колени. В позвоночнике хрустнуло, и из пересушенной глотки вырвался практически беззвучный стон. Толпа притихла, и речь глашатая зазвучала громче и заливистее. Сквозь уши прошло лишь несколько слов: клятвопреступник, цареубийца, узурпатор — именно в это превратился недавний освободитель и защитник.       Обидно ли? Уже нисколько. Они едва кормили его, мучали жаждой, но так, чтобы приносимых ими крох хватало для того, чтобы продолжать жить. Камнелиц понимал, что достаточно было просто перестать есть, но для него это оказалось невозможным. Человек может отравить себя, аккуратно выпустить кровь, шагнуть в пропасть. Но заморить себя голодом? Отказаться даже от капли воды, когда желание пить занимает все твое существо? Кто способен на подобное?       Впервые за долгие недели или даже месяцы Ваймс находился в вертикальном положении, чувствовал кожей солнце и ветер. Он держался так долго, как мог. Теперь же хотел просто сдохнуть. Не было нужды в почестях, даже в простой человеческой скорби. Его вполне устраивало умереть, как бездомная псина, только прекратились бы страдания и боль.       Ваймса вновь поставили на ноги, подвели к самому краю эшафота и накинули на шею петлю. Бывший командор тотчас согнул колени, но упасть ему не позволили — еще было слишком рано умирать. Целую вечность он простоял на эшафоте в ожидании приговора. Зрение стало четче, и свои последние минуты Камнелиц провел разглядывая злобные лица людей, с нетерпением ожидающих его кончины.       Речь прекратилась, и ликующий вопль заполнил собой площадь. Глашатай махнул в его сторону рукой. На секунду Ваймс ощутил легкий холодок страха, прикоснувшийся к его ногам, и в этот самый момент кто-то из стражников толкнул его вперед, в последний путь. Камнелиц беспорядочно заболтал ногами, веревка с каждой секундой все сильнее впивалась в кожу. Теперь вместо жажды его мучило удушье. Отчаянно он пытался сделать вдох, чувствуя, как неумолимо в его легких разгорается огонь. Перед тем как раствориться в вечной темноте он вдруг подумал о том, чему раньше не мог уделить и мысли:       «А что же будет с моей семьей?»       И сгинул, не оставив в истории даже собственного имени.

* * *

      Сэмюэль Ваймс проснулся словно от беспокойного сна: дыхание было сбито, выступивший пот превратился в липкую пленку, покрывшую собой лицо и шею. Спустя несколько секунд, командор, убедив себя в реальности происходящего, оторвался от стола и облокотился на спинку стула.       — Невероятно…       Какой безумный артефакт. Ваймс знал о книгах, которые буквально надиктовывали истории тебе в мозг, но чтоб такое… Всего лишь за секунду он растворился в повествовании и созерцал картину, переживая все те же чувства, что и его предок. Лишь в момент смерти Камнелица сэр Сэмюэль вспомнил, кто он и что происходит. И тотчас вернулся обратно.       Ваймс подошел к окну и нашел среди городских огней дворец патриция. Было тихо, только звуки гномьей пирушки доносились откуда-то слева. Уж лучше гномы, чем охочие до крови люди.       Анк-Морпорк уже долгие годы находился в равновесии. Сначала один лишь Хэвлок Витинари держал гильдии и знать на коротком поводке, но со временем число людей на его стороне только росло. И дело было не в преданности правителю, не в обязательствах и клятвах, а в убеждениях и принципах. Да, пускай эры милосердия этот город не увидит никогда, но сейчас и, возможно, еще какое-то время он сполна насладится часом идеалистов — кратковременным мигом, который будут помнить всегда.       Новые люди все-таки выковали себя сами в огне совершенно другой борьбы. До конца своих дней они будут пытаться перековать других, как бы тяжело не было.       На улице прозвучало:       — Три часа ночи!       Ваймс, высунувшись из окна, подхватил:       — И все спокойно!