Пижама

Обернутый старковской толстовкой, утомленный русскими горками чувств, Питер борется со сном. Обняв себя за плечи, он вспоминает давний счастливый вечер с Мэй. Мэй в последний момент задержали на работе, они неслись, словно гончие, но все равно бездарно опоздали на бродвейскую версию Билли Эллиота, после чего тётя в качестве компенсации устроила им домашний показ вест-эндской. Питер предложил посмотреть «хотя бы фильм», однако Мэй была решительно настроена на феерическое с музыкой, «потому что мы этого заслуживаем». Как скажешь, Мэй. Ради спасения атмосферы заварили галлон йоркширского чая и торжественно вскрыли последнюю упаковку джемми доджерса. Питер в одну секунду впился в экран и сжился с главным героем. Он понимал ноющую непреходящую тоску Билли по маме, хотя у Питера и была лучшая на свете Мэй, он понимал желание Билли в тайне от всех прыгнуть в неизвестность выше головы, со всеми рисками свернуть себе шею в процессе. Для Билли — балет, для Питера — танцы по крышам каждый вечер. Билли прятал под кроватью балетные тапочки, обманывал семью и судьбу и бежал танцевать, Питер прятал под потолком супергеройское трико, обманывал вообще всех и летел патрулировать. Танец, рождённый из боли, злости, далекой музыки планет, которая пульсирует в тебе неслышно и беспрерывно и ты отвечаешь, отвечаешь на ее ритмичный шёпот, не то спрыгнешь с ума, танец-полёт, танец-электричество, о, как это знакомо Питеру. Паркер не врал Старку про свое супергеройское кредо. Эмпатия жила в мальчике задолго до укуса паука, и горькое, чересчур осмысленное чувство ответственности «за тех, кого ты не спас» тоже. Но благородство миссии, ее обыкновенный повседневный героизм никак не отменяли для Паркера восторга и свободы летать неузнанным, невидимым, неуязвимым. Он не врал Старку, без костюма он ничто. И не потому что его собственных сил не хватит, а потому что костюм — это не совсем он, это другой он, лучший он, это эскапизм, это наркотическое мошенничество. Кризис идентификации — вот чего в мюзикле не показали, вернее решили чересчур изящно. Билли нашёл своё предназначение, Питер тоже его кажется нашёл. Однако сейчас Питеру вспомнилась сцена, в которой Билли целует его лучший экравагантный друг Майкл. Билли не отвечает на поцелуй, но разруливает ситуацию с удивительной тактической тактичной грацией. Отказывает, не отвергая. За вечной карнавальной бравадой Майкла его сила, он умеет постоять за себя и не извиняется ни за какие свои причуды, но сейчас он максимально уязвим, и Билли, один единственный в целом мире, имеет власть уничтожить его, травмировать и заткнуть на долгие годы вперёд. Питер не может забыть тёплую, лукавую улыбку Билли, любопытство в его реакции, непошлую двусмысленность ее. Совершенно непонятно, нравится ли ему Майкл, нравятся ли ему вообще мальчики. «Если мне нравится балет, это ещё не значит, что я гомик, ты знаешь» — повторяющаяся шутка на грани флирта. Он явно любит Майкла, как умеют любить только первых детских друзей, и ему интересно, но именно открытость, недосказанность их отношений, сценарная заявка их в будущее заставляет сердце Питера колотиться сильней. В отличие от Билли, Питер не верит в свое счастливое будущее, и давным-давно все про себя знает. Он влюблён в Старка с начала времен, с самого своего чудесного спасения, адреналина опасности, обманного ощущения всемогущества. Старк — его стармэн, рокетмэн, мэдмэн с коробкой. Далекий, близкий, психованный, великолепный, опасный, недосягаемый и ускользающий. А Питер всегда мальчик, который ждёт. Ждал сто тысяч лет с первой встречи, не надеясь на вторую, а после ждёт каждый день. И теряет терпение. И жадные сны о чем-то большем, гораздо большем делают ожидание совсем отстойным. Питер обожает «очень старые» фантастические фильмы, он давно узнал симптомы. Радиоактивный арахноид не в счет, Старк вольно или невольно, просто своей злоебучей великолепностью заразил Паркера гадкой болезнью, поселил в его душе и в теле неблагодарного растущего монстра. Монстр требует, чтобы его кормили любовью, монстр требует, чтобы им владели и распоряжались, чтобы его учили и развращали. Монстр заставляет Паркера мечтать о таких вещах, о которых не должны мечтать маленькие мальчики. И немаленькие подростки в отношении своих наставников. Паркер трёт щеку рукавом толстовки, пятно все ещё фантомно горит от старковской пощёчины. Тело внизу все еще горит тоже, и этот зуд не унять ускоренной регенерацией. Да, Питер не врал Старку, без костюма он ничто. Потому что это его, Старка, костюм. И Питер тоже его. Питер не поцеловал Старка, потому что он не Майкл, а Старк не Билли. Ему не позволен поцелуй. А Старку не позволена милость к падшим. Они не на равных, и главный в их паре уж точно не Питер, но провалиться им обоим, если Питер от этого не тащится. Питер лизнул ладонь Старка, как наказанная собака лизнула бы ладонь хозяина. Разозлись еще сильней, стань моим (эротическим) кошмаром, разозлись, разозлись, нарушь все свои табу, сделай уже со мной что-нибудь ужасное, что-нибудь больное и сладкое, Тони. Питер окончательно проваливается в горячий беспокойный сон.