Tear

— Ну и где деньги? Если вначале было слово, тогда то, что вылетало из горла Юнги, можно было бы смело называть началом длинной истории, суть которой в самом чесночном проявлении чувств — страдании. Хотя на деле сам юноша про это знал не так много, ведь умел только причинять боль другим, находя в этом истинное наслаждение. Его кулаки всегда были разбиты в кровь, на губах вечно кровоточили ссадины, а разукрашенное синяками тело постоянно дополняло небо и океаны. Расписанное на сотни страниц сиротство, превращенное в самое настоящее мракобесие. Верно: еще нужно было найти кого-то вроде этого мальчишки, безжалостно наносящего удары коленом по чужому лицу и при этом сохранявшего на устах улыбку. Ему нравилось, как дрожат остальные подростки, глядя, как их товарища вот так вот безжалостно унижают. Хрупкий на вид Мин даже не собирался пожалеть младшего, упираясь тяжелой подошвой ему в сломанный нос и игнорируя неприятную дрожь от услышанного хруста чужой кости. Он бы, казалось, нанес последний, сокрушительный удар, однако остановил себя, переводя налитый кровью взгляд на остальных и повторяя свой вопрос: — Где наша плата? Забыли, кому принадлежит этот район? — У нас ничего нет, — взвыла девушка, прижимая к себе покрытые гангреной ножки. — Умоляю, оставьте уже нас в покое! Внутри Юнги была душа, но для чего ему ее использовать? Ему хотелось вырвать из чужого горла голос и разорвать его на сотни осколков, возвращая на место и глядя, как эта посмевшая ему возразить захлебывается от крови. Однако сейчас он не имел права так поступать: сзади него стоял Чонгук, работавший для друга как цепь. Ведь с поводка бешеных не спускают, верно? Сжав разбитые губы до боли, он все же отпустил избитого, откидывая его со всей силы к остальной шайке и звучно разворачиваясь на потрепанных кроссовках. А Чон все еще оставался на месте, отражаясь в облаках страшной, безумной тенью. В глазах его переливалось нечто недоброе, почти животное и безумно страшное. Несчастные дети тонули в этом, не верили и слова проглатывали, точно решив похоронить свою последнюю возможность высказаться. — Не будет денег завтра — мы придем снова, — вдруг сказал он тихо, но вкрадчиво, уходя следом за старшим. — Еще два квартала — и можно будет закончить со всем этим, — добавил Мин, когда напарник догнал его. А дальше — тишина. Конечно, в райском саду не попляшешь вдоволь и не наговоришься, однако иногда старшего до скрипа в зубах раздражала эта привычка вечно молчать, хотя у него не было кого-то слишком близкого, чтобы отчитывать друга за подобную черту характера. Все-таки в свои девятнадцать он был достаточно скромным и не любил распространяться на лишние фразы. Подросток безучастно крутил в руках складной ножик, позволяя себе мельком оглядывать дома других и пытаться выловить кого-то выбивавшегося из установленного ими порядка. Они не терпели новых попрошаек, как и не прощали неповиновения со стороны таких же беспризорников, ведь каждый здесь должен был выяснить одну вещь: закон джунглей работает слаженно, точно только-только изготовленная на фабрике швейная машинка. И если государство ничего не могло сделать для гетто, вероятно, эти двое обязаны были вышить для своего района собственные права и обязанности. Такая вот юридическая суматоха на фоне призрачного вечера. Над головой небеса складывались в усыпальницу, своим цветом отдаленно напоминая развернувшуюся в той стороне мира пустыню. Пронзительный весенний ветер все пытался пробраться под спортивные куртки подростков, руки дрожали и немели от холода, но юные короли только прятали их в карманы, не позволяя другим увидеть свою слабость. Шли они молча, как и всегда, а тишина между ними прерывалась разве что громкой музыкой из покосившихся панельных домиков. — Эй, вы! — заорал кто-то сзади. — Не знаете, где найти главных здесь? Переглянувшись, друзья улыбнулись сами себе, тут же безучастно поворачиваясь к незнакомцу и делая самый невинный вид из всех возможных. Только кровь на подошве Юнги могла его выдать, однако стоящие перед ним близнецы точно не могли бы заметить это. Облаченные в пестрые рваные плащи, явно найденные на какой-то помойке, они стояли в самом сердце улицы, держа в руках биты, разукрашенные различными наклейками из дешевых жвачек. Дикий смешок сорвался с уст старшего, однако он тут же отмахнулся от чужого заинтересованного взгляда, корча из себя милого мальчика и спрашивая: — А что такое? Зачем они вам нужны? — Пришли отвоевать, — заявили они в голос. — Вам только роликов не хватает для полной картины, — засмеялся уже в голос Чон, с горечью понимая, что его отсылки явно не будут поняты такими людьми. — Отвоевать? А кто-то что-то захватывал? — Это так важно? Везде есть кто-то главный. Это было разумно, однако сами по себе близнецы выглядели так несуразно, как только могли выглядеть. Соляные горы за их спинами, костлявые ручки и слишком много самоуверенности в столь высоком, еще не сломавшимся голосе. Тягаться со старшими они не смогли бы ни при каких условиях, а в «хозяевах» все равно было слишком много усталости для подобного веселья, так что, пожав плечами они осознанно отказались от борьбы со столь глупыми шакалами — силы растрачивать толку все равно не было. Раскрыв карту, Мин уже хотел продолжить свой великий поход за сбором дани, когда почувствовал опасность всеми фибрами своего тела, тут же отлетая в сторону сам и отбрасывая в другую друга. Повалившись на выцветший бордюр, юноша тут же вскипел, взорвался изнутри и уничтожил еще одно свое сожаление, выписывая на стенках разума в который раз принцип «никогда не поворачивайся спиной к врагу». Все же сегодня он был не в настроении, чтобы терпеть нечто подобное. Бита одного из братьев прошлась прямо между недавно стоящими рядом, разрезая холодный воздух и с глухим звоном целуясь с асфальтом в жестоком романсе. Чонгук не стал даже двигаться, только поднявшись на ноги и глядя на вновь превратившегося в монстра напарника. Сделав шаг вперед, он вдруг почувствовал сильное напряжение над своей головой, поднимая взгляд и видя, как вечернее солнце ему заслоняет деревянное оружие, попадая точно по макушке, но так слабо, что подростку захотелось смеяться: пришли драться за первенство, а на деле и ударить не могут. В отличие от своего тихого знакомого жалеть кого-то Мин никогда бы не стал, особенно после начала драки. Эти бедные дети даже не представляли, что связались с самим дьяволом. Сжав со всей силы кулаки, он тут же вывернул чужую челюсть, давясь этим хрустом и начиная безумно смеяться. В домах напротив он отражался одним огромным сгустком агрессии, и никто не мог остановить столь ярое желание все уничтожить. Вот только просто-напросто наказать непослушных болью было бы слишком просто, поэтому мальчишка тут же сорвался с места и начал бежать в сторону гигантского округлого здания вдоль обрюзглых грязных улочек. Чон сразу же разгадал чужой план, в сердцах поражаясь чужой гнили, однако не смея не подчиниться. Поправив сорвавшийся с шеи шарфик, он побежал в другую сторону, решив разделить глупых преследователей. Останавливаться сейчас не было бы смысла, однако, встретившись взглядом с кем-то проезжающим в странной, слишком дорогой для этого места машине, незаметно для себя замер, погружаясь в тягучее чувство печали и страха. В этот же момент удар битой пришелся ему по плечу, отчего Чон на секунду сжался, но после, стиснув зубы, оттолкнул незнакомца от себя и снова начал бежать, запрыгивая на лестницу и тут же ловко взбираясь на крышу дома. Отразившись в чужих глазках черным вороном, подросток расправил руки и начал игриво шагать вдоль достаточно узкой железной трубы, отпрыгивая на соседнее здание и в конечном счете приземляясь на небольшой балкончик той самой бетонной громадины. Отсюда из-за тумана было сложно разглядеть, что это здание представляет из себя, поэтому, недолго думая, глупый мальчишка забрался следом, повторяя чужие движения и тут же вбегая в странный коридор, отделанный разноцветными плитками и украшенный детскими рисунками. Увидев мелькнувшую на широкой лестнице тень, он кинулся следом, скользя по ступенькам и поднимаясь все выше и выше. Секунда — и близнецы столкнули друг с другом лбами, отлетая в стороны и корчась от боли. «Хен действительно умный», — отчего-то подумал про себя младший разбойник, выходя к юным гостям их района с все тем же ножиком в руках. Самого же Мина все еще не было видно, хотя это тут же отошло на второй план, когда здание вдруг затряслось, завыло, зверем диким вывернулось среди разноцветных рисунков. Чонгук сделал шаг вперед, направляя оружие прямо на врагов и бесстрашно подходя ближе в отчаянном желании выколоть чужакам глаза. Сорвавшиеся с места мальчишки, казалось, никогда еще не чувствовали себя настолько напуганными чужой молчаливостью. Раскладывая внутри себя слова на слоги и превращая их в трусливый крик, они побежали дальше, влетая в какую-то странную, испачканную смолой дверцу и оказываясь на растерзании этим апрельским ветром. Под ними расстилался красочный мир трущоб, точно нарисованные, отовсюду тянулись провода, казалось даже, что они касаются неба и там умирают. Туман рассеивался, оставляя после себя только разноцветные лужи, и незнакомцы задрали вверх головы как по команде, с ужасом понимая, что находятся на площади движения часовых фигурок. Пестрый механизм перед их глазами возвышался и тихонько дрожал, циферблат отражался фиолетовым и желтым, и стрелки, так неловко столкнувшиеся в романсе, вдруг оповестили машину о своей встрече. Колокола зазвенели так четко, что уши завяли, и схватившиеся за них дети повалились на землю, не выдержав такого испытания. Однако недолго они мучились, недолго пришлось терпеть страшный грохот над головой и видеть, как цветущий весенний рай под ними так бессовестно обретает форму ада, ведь уже через мгновение рядом с ними появились несколько фигур вождей, выехавших в своем железном величии на сцену, начиная своими предугаданными движениями отталкивать юных завоевателей подальше от двери, дабы сбежать уже никто не мог. А вот сам Чон наблюдал за этим с какой-то особой, свойственной только себе печалью. Искусственные вожди, также облаченные в яркие тряпки, поднимали свои копья и яростно, но все еще механично кричали, в конце концов сокрушаясь и выезжая со своей импровизированной сцены в подготовленное окошко, вот только туда не могли попасть эти братья, сброшенные с пятого этажа прямо на асфальт. В это же мгновение младший и почувствовал, как руки Мина обвивают его со спины. Уткнувшееся в его плечо личико разгоралось в вечернем закате от удовлетворенной улыбки. Никто не посмел бы сбросить настоящих правителей с места главного героя, правда? Ему не было жаль умерших, ему не было жаль даже самого себя, взявшего на свое сердце очередной грех. И ему даже нравилось быть воплощением тьмы среди тех, кто боялся признать в самом себе монстра. Его милый высокий друг тоже этого боялся, хотя в своем безмолвии был еще страшнее и опаснее. — Мне приходить завтра на твое выступление? — прошептал Юнги, хлопая длинными ресницами. — Можешь и не идти, если занят, — пожал плечами он. — Все равно сможешь только из коридора послушать, знаешь ведь, что они думают о тебе. Воспоминания невольно заставили улыбнуться. Верно: к сиротам в этом мире никогда не относились как к людям. А уж тем более сейчас, в преддверии выхода новой Конституции, о которой трубили во всю даже здесь, среди грязи и мусора, отношение к «бесполезным», как их величали в других, нужных государству районах, формировалось из личной неприязни и навязанной ненависти. У самого подростка еще была родня, только дальняя и не желавшая с ним знаться, а у старшего не было никого, даже памяти о тех, кто его породил, не осталось в червивой душонке. Зато были тысячи осколков болезненного детства, где он понял одну простую вещь: главное в этом мире — страдание. Вот только самостоятельно страдать он отказывался.

***

— Это небо кажется мне таким родным, — прошептал Сокджин, выдыхая свои слова вместе с сигаретным дымом. В глазах его так и отражалась эта синяя глубь над плоскостью города, и невольно казалось, что, протяни он руку, все обязательно раскололось бы от его прикосновения. Давно в его голове уже не было никаких мыслей, только это безвольная, болезненная любовь к тому, что расположено за облаками. Ночь вокруг ширилась, но безразличный Сеул не замечал, как подгребает под свои высокие бездушные здания чужие судьбы. Мужчина не очень-то и хотел смотреть на место преступления под своими ногами, предпочитая посвящать себя всего холоду. А все вокруг бегали, о чем-то заботились, что-то друг другу говорили и даже умудрялись жаловаться на столь позднее время, точно тот сумасшедший, что решился даже не перешагнуть, а скорее перепрыгнуть черту закона, думал о том, во сколько полиция и все ее сопровождающие прибудут сюда. Эта мысль была настолько наивной, что нормальный улыбнулся бы, однако Ким и бровью не повел, продолжая любоваться сменяющими друг друга красками. Сейчас на его радужке цвета крепкого черного чая отражались бессмысленные мазки черного и серого, где-то омерзительно желтым горели высотки, и даже отчего-то хотелось оказаться сейчас где-нибудь далеко-далеко, чтобы пронаблюдать падение этой красоты на колени перед закатом среди льняного поля. — У нас с тобой нет в этом мире дома, разве ты не знаешь? — вырвал его из мыслей младший следователь, уводя коллегу за рукав в церковь. — Поэтому и небо тебе не родное, не выдумывай. — Может, мне просто не нравится довольствоваться лампочкой, как тебе, Чимин. — Глупости, — он фальшиво усмехнулся, — сам же знаешь: мы не умеем чувствовать. Конечно, он был прав, да и спорить Сокджин не собирался, кротко кивая и останавливаясь около первой же скамьи. Журналисты, точно мухи назойливые, пытались прорваться сюда любой ценой, даже заползали через окна и все наставляли свои камеры на развернувшуюся перед объективом трагедию. Конечно, только люди могли бы вырвать из своего сердца сочувствие ради сенсации, верно? Несчастные сонные криминалисты осматривали изуродованные тела, привычно выдыхая машинные записи и недобро глядя на привлеченных к этому делу полицейских. Картина вокруг напоминала японский арт-хаус, если, конечно, это не прозвучало оскорбительно. Во всяком случае, так думал Пак, осматривая лежащих на полу ангелов. Облаченные в белоснежные платья девушки лежали на сцене, у каждой из перерезанного горла расцветали маки кровью. Их искусственные крылья были любовно перевязаны, словно преступник не желал, чтобы те и после своей смерти взлетели в драгоценное небо. Что ж, Сокджин не стал бы отрицать, что поступил бы похожим образом, будь он на месте этого человека. Еще несколько подростков, внутри которых уже не было ни пульса, ни сердцебиения, расположились в оркестровой глубинке, крепко прижимая к себе инструменты и точно нашептывая мелодию своего последнего вздоха. Массовое убийство молодых людей обязательно должно было вызвать резонанс, однако, пока эхо еще не прошлось по всему миру, следователи решили первым делом перекрыть все возможности сделать фотографию этого кошмара изнутри. К счастью, это не заняло слишком много времени: люди чувствительны, если дело доходит до детей. Отчего-то они всегда решали, что возраст определяет меру сочувствия, так что между погибшим младенцем и стариком всегда была яма осуждения или наигранного сочувствия. Мужчина прекрасно знал, куда ему бить так, чтобы даже самые мерзкие репортеры не посмели разнести информацию раньше положенного. Справившись с привычной ловкостью, напарники решили исследовать здание полностью. Младший тут же направился по темным коридорам, без страха наступая на разбитые стекла и замечая лежащий около двери труп падре, разложившегося горными мотивами на полу. Его руки были вывернуты, словно ветки после встречи с радиацией, а в глазах читался первородный страх. Чимин лишь усмехнулся, оглядываясь по сторонам и спокойно продвигаясь дальше. В ванной комнате одна из пуль застряла в зеркале, образовав паутинку из трещин вокруг себя. Хотелось коснуться ее пальцами, чтобы сделать себе хоть немного больно, вот только юноша прекрасно знал: в этом нет смысла, он ничего не почувствует. В его груди была пустота, и он смотрел на себя на фоне разрисованных фресок как на главного врага. В лисьем разрезе догорало одиночество. Смотреть на себя полицейскому никогда не нравилось, однако сейчас ему захотелось улыбнуться, рассказывая этому доселе спокойному месту о том, что такое безумие. Темная, мрачная комната с засохшей кровью на полу, разбитое окно и никаких отпечатков. Выдохнув собственное разочарование, Пак вновь вернулся в главный зал, останавливаясь около свечек и согревая замерзшие от морозного воздуха руки о поставленные за упокой свечи. — Нашел что-нибудь? — спросил старший, спускаясь по лестнице. — Я только фотографию одну. — Я вообще ничего, — нахмурился он. — Вечно тебе везет. Меня встретил только мертвяк. Причем не самый симпатичный. — Может, Бог наградил меня этим счастьем? — Сокджин покрутил находкой перед лицом напарника и тут же отвернулся от него. — Шучу, можешь не язвить по этому поводу. — Шутки на то и шутки, чтобы с них смеялись, знаешь ли. А от твоего юмора мне хочется застрелиться. Такого исхода не хотелось бы. Убирать разнесенные на стенки свежие мозги после выстрела достаточно трудно, да и для двух часов ночи это, вероятно, было бы слишком неприятно. Ничего не отвечая на такое заявление, Ким начал спокойно заглядывать во все эти юношеские лица в тщетной попытке найти их на стареньком снимке, однако некоторых категорически не хватало, особенно заметной была пропажа такого же ангела — рослого мальчишки с черными кудрями и огромными, усаженными ресницами оазисами глаз. Было в нем-то отчаянно привлекательное, загадочное. На изображении он был облачен все в ту же белоснежную сорочку, за спиной его выцветали белые искусственные крылья. Говоря честно, каждый в этой комнате, даже самый до жути верующий, находил это пошлым. Хотя, возможно, современный мир просто превратил всякую невинность в живое воплощение похоти, поэтому им и виделось в образе ребенка на фотографии что-то заведомо испорченное. — Ладно, раз здесь нужно работать головой, то мне тут делать нечего, — отозвался младший. Чимину совсем немного хотелось отдохнуть, еще больше — уйти отсюда подальше: подобное давно уже не трогало его юное сердце. Вот только отступить от службы он не мог, поэтому, снова включив фонарик, начал осматривать запачканные кровью скамейки, проходясь безразличными глазками по этому маленькому ужасу и каким-то чудом замечая оставленный кем-то белый волос. Недовольный собственной наблюдательностью, следователь передал его экспертам, выходя на свежий воздух и словно не замечая голодные вспышки фотокамер. Кто-то уже вел прямой эфир, еще кто-то собирал информацию, чаще всего спорную и основанную на догадках. Пак никогда не понимал, как все эти люди вмещают в себе столько интереса к чему-то, к чему его собственное сердце никогда не тянулось. Достав сигарету, он тоже поднял взгляд на небо, замечая безразличный танец облаков и видя эту неровную графику. Улыбка пронзила синие губы, и все вокруг окрасилось в алое. Иногда ему казалось, что только он знал главный секрет этого закрытого от всех остальных граждан республики города — места, где некоторые обязаны были пожертвовать собой. Поправляя белые волосы, он выдохнул сигаретный дым и снова взглянул на кровавую луну, спрашивая у нее: — Интересно, что скрывается за тобой? Вопрос так и повис в воздухе, смольным облаком оседая на губы вышедшего на крыльцо Сокджина. Мужчина тут же закашлялся, разгоняя клубящийся дым рукой и закатывая глаза. Младший вечно отлынивал от работы, не интересуясь чужой болью, хотя, вероятно, именно он в участке отправится к родителям этих детишек, успокаивать каждого и фальшиво улыбаться. Не то, чтобы Чимин или сам Ким были неправильными, дело лишь в том, что никто из них не умел сопереживать. И даже проработав друг с другом много лет, они не умели думать друг о друге в ключе сожаления. Осознавать это было забавно, старшему нравилось накручивать эти мысли на пальцы вместо колец всякий раз, когда их снова и снова закидывали на столь сложные задания в глупой надежде, что те, кто лишился чувств, обязательно сделают все правильно, быстро и без излишней субъективности. — Надеюсь, ты вышел, потому что уже все сделал, — подал голос младший, подмигивая одному из журналистов. — Нет, я вышел, чтобы забрать тебя, дурак. — Неинтересно, — он пожал плечами и уже сделал шаг навстречу автомобилю, как услышал собачий вой. Посмотрев на напарника еще раз, Пак закатил глаза и направился в сторону визга, снимая длинный черный плащ со своих плеч и оказываясь на закрытом дворике церкви. Разрисованная стена напоминала кадр из фильма ужасов, однако это заставило юношу засмеяться. Подстреленное животное умирало прямо напротив изображения Христа, истекая кровью на оплаканной земле и жалобно умоляя ее спасти. Наставив пистолет прямо ей в лоб, он без промедления нажал на курок, добивая существо без особых церемоний и вдруг краем глаза замечая лежащие в грязи крылья. Дождей в Сеуле не было уже так давно, что люди и забыли об их существовании, так что наличие огромной лужи озадачивало. Звезды фальшиво сияли на небе, теряясь в засветке и собираясь в хор созвездия, чтобы вновь оголить чужое безразличие. Следователь сделал шаг вперед, когда вдруг почувствовал тяжесть чужой руки на своем плече. Не успев и возмутиться, он увидел, как напарник вновь хочет забрать себе все лавры, осторожно касаясь потерянной игрушки и замечая на обратной стороне пластика имя. — Ким Тэхен, — произнес Ким, недовольно цокая языком. — Буду смеяться, если это он всех грохнул. — Мальчишка в сорочке? Буду смеяться, если он не продает свое тело. — Уверен, тебе бы тоже хотелось попробовать нечто подобное, — он посмотрел на младшего, злобно улыбаясь. — Верно? — А что, хочешь увидеть меня голым? Я не против, — он сделал шаг навстречу. — Хочешь? Отвечать Сокджин вновь не стал, погружаясь в свои мысли и уходя подальше отсюда и подальше от жара этих пухлых губ. Эти змеиные разговоры никогда не приводили к чему-то хорошему, и Чимин тоже прекрасно это знал, поэтому не стал останавливать коллегу, глядя монстром ему вслед и убирая пистолет обратно в кобуру. Его руки дрожали от холода, а бледная кожа покрывалась этой небесной синью. Задрав голову вверх, он пустыми глазами уставился на алое полотно перед собой. Вокруг них был только непроглядный парк, сплошь состоящий из черных тонких крон деревьев да разрушенных лавочек. От страха у других замирало сердце, но даже если бы сейчас напротив оказался совершивший столь страшное преступление, Пак ни за что бы и глазом не моргнул. Эта пустота внутри него разъедала реальность вокруг, и даже репортеры не хотели снимать столь мрачное создание, видя в полицейском звериную опасность. Ему нравилось это, так нравилось, что он готов был быть чудищем и дальше. Время на часах отбивало три утра, а это означало, что уже совсем скоро Сеул вновь раскроет свои слипшиеся веки, начиная наблюдать за всеми в темных уголках. Может, большие города питаются этими страданиями? Сейчас, в окружении кровавого театра, ответ казался до простого очевидным. Только сам Ким думать о таких глупостях на работе точно не мог, замечая, как стены церкви наполняются отвратительным трупным запахом. Несчастные криминалисты и санитары закрывали носы от удушья, а сам мужчина твердо стоял напротив креста, записывая свои наблюдения машинно-ровным шрифтом в блокнот и уже расписывая в своей голове все возможные пути. Неоновые ангелы все еще валялись под его ногами, медленно сгнивая от своих разрушенных надежд. Целый океан боли под простым номером «XI\XV» в очередном послужном списке. Внутри Сокджина разгорелся огонь интереса, и раз уж так случилось, то детектив обязательно догадается, кто посмел посягнуть на самое простое, что дарует тебе этот мир по приходе в него — жизнь. По венам забежало дикое желание обратиться зверем.

***

Работа у Намджуна была непыльная, но крайне прибыльная, может, в каком-то смысле даже познавательная. Хотя, если уж быть откровенным, так он просто развлекался, а на деле в его обязанности наемника входило все, что только могло входить. Сегодня он был жестоким убийцей, завтра — главным мудрецом в этом мире. Его крутили хозяева в руках так, как им самим того хотелось, ведь внутри этого мужчины не было ничего. Его белоснежные волосы отливались болезненно-манящим блеском, в глазах вечно застывала та эмоция, которую ему сказали сыграть. Поэтому и сейчас он тоже играл, выступал перед этими дамами, укутанными в дорогие шубки, и строил из себя главного джентльмена, целуя чужие руки и вечно поправляя свою прическу. — Ох, знаете, так сложно быть женой политика! — пролепетала одна из них. — У него совсем нет на меня времени! — Знаешь ли, у твоего еще есть, а вот мой! — возразила другая. — Мой работает в прокуратуре нашей, вот он уже и забыл, как я выгляжу! Все только занимается теми, кто противостоит власти, вот глупцы, правда? Словно им делать больше нечего. — Верно-верно, — сказала третья. — Но хватит жаловаться! Скоро мы все получим билет в «Рай», разве стоит нам думать об этом гниющем мире и его заботах? И думалось Киму: чтобы попасть туда, им нужно как минимум умереть, а судя по их банальным мыслям это и в голову глупым женщинам не приходило. Они разлетались на тысячи слов каждый раз, иногда подлетая к хосту и обнимая его за руки, умоляя подарить им частичку тепла, точно в свое время им не хватило денег. Хотя, если учесть, что даже сейчас они покупали мужское внимание, вероятно, удивляться не стоило. Старший, в целом, и не пытался противиться, и если кто-то хотел сорвать с его уст поцелуй, то целовал, а если кто-то хотел быть заключенным в объятия его сердца, разыгрывал возлюбленного на все проплаченные часы, так что облепившие его незнакомки даже сейчас не вызывали у него ни отвращения, ни стеснения, ни трепета — только очередной приступ головной боли. Слегка нахмурившись, он огляделся, снова выпрямляя спину и выдыхая усталость. Ночью поспать так и не удалось, а сейчас, уже почти на рассвете, и вовсе сложно было думать, хотелось вновь прийти в свою съемную комнатушку и разделиться на части около стола с пазлами, а не сидеть здесь и то улыбаться, то трогать чужие тела нарочито нежно, но все еще крайне фальшиво. У самого Намджуна не было потребности ни в любви, ни в сексе, так что в такие моменты его действительно одолевала скука, хотя все же выпивка была приятным дополнением столь неинтересной подработки. — Ах, если бы в «Раю» были такие красавчики, я бы там потерялась, — снова выкрикнула самая уродливая из подружек, обвивая полными руками крепкое тело мужчины. — А то ощущение, что туда отправятся только наши старики. Будто бы там нам подарят любовь к ним, смешно аж! — А вдруг там и не нужно будет? — отозвалась старшая и уже изрядно пьяная. — Может мы там все молодыми будем? Если нет, то пусть меня расплющит по стенкам. — Хотелось бы мне уже поскорее уйти отсюда. В этом гнилом месте так противно находиться, — выдохнула еще одна. — Невозможно уже, душно тут. Муж говорит, что в этом и есть мораль, мол, люди уничтожили мир, в котором жили, а теперь ищут пути, чтобы выбраться из ада, но мне так наплевать, вот честно. Моя жизнь не книжка, чтобы я тут думала сильно. В какой-то момент они вновь вспомнили о Киме, недобро поглядывая на него, но тут же вспоминая, что он еще ни разу не подвел их и не стал распространять информацию, поэтому они так и любили его. А сам он на подобное только улыбался, расписывал себя на сотни ненужных слов и подливал клиенткам в бокалы алкоголь, периодически отстукивая на них ритм собственного сердца и тут же вновь возвращаясь к молчаливому созиданию животных за столом. Они сидели в обрамлении алого бархата, точно в склепе, стенки жали в плечах, однако Намджун не обращал на это внимания, все вглядываясь в ночные мотивы за стеклом витрины. Мелькнувший силуэт впился в память до боли знакомыми очертаниями, и, поднявшись, хост отправился на крыльцо покурить, глядя на распадающееся небо над своей головой и на эти пластиковые деревья. Иногда он даже скучал по настоящим, однако понимал: в высшем кольце Сеула такое не позволят установить из-за возможной опасности. Во всяком случае, так ему казалось сейчас, когда он ненароком вспоминал что-то далекое и неясное, будто бы и не с ним случившееся. — Ты закончил? Знакомый голос заставил слегка напрячься, однако Ким не вздрогнул, отворачиваясь от собеседника и делая максимально незаинтересованный вид. Хосок всегда приходил не в тот момент и всегда требовал чего-то от напарника. Вероятно, бывшему полицейскому действительно было нечем заняться, а искать работу под прикрытием ему не хотелось, поэтому то и дело наведывался сюда, разглядывая пышных дам в их изумрудном оперении и, точно сорока, мечтая украсть их украшения. Конечно, выглядел он сам совсем не так, как тот, кто мог ублажить дам без слов, однако, думалось младшему, если бы он постригся и хоть раз нацепил на себя что-то по фигуре, вероятно, от него было бы глаз не оторвать. — Кивни, если ты все сделал, — выдохнул он, вновь напоминая о себе и дожидаясь ответной реакции. — Понятно, это хорошо. Нам заплатят позже, я думаю. Когда поймут, что товар был хорошим. Надеюсь, в этот раз ты не облажался. На самом деле подобного рода фразочки смешили немного хоста, ведь в действительности только он исполнял приказы, а этот глупый человек, вечно пьющий и в воскресенье приходящий замаливать свои грехи к алтарю, никогда не мог доказать делом свою необходимость, он здесь скорее был балластом, ведь мог чувствовать, мыслить и строить долгосрочные планы, но важнее всего — он совершенно точно был человеком. А вот Намджун в своей человечности сомневался всякий раз, когда внутри него расширялась пустота. — Встретимся на закате в «районе повешенных», — оповестил старший, откидывая окурок в сторону и похлопывая по плечу напарника. Сшившее вместе губы безмолвие наемника вдруг разбилось на части и потекло следом по плоскости асфальта. И осталась только улыбка.