Tear

Внутри сердца — игла, а на кончике той — кровь. Так чувствовал себя Чонгук, стоя около рояля и держась за него холодными длинными пальцами. Среди остальных он смотрелся как-то по-особенному красиво в своем искусном, почти безукоризненном уродстве. Рядом с ним стояли и остальные студенты консерватории, но ни один не пел так, как он, и преподаватели с удовольствием смотрели на замерзающего в собственном голосе ребенка, и так им нравилось это, они проглатывали каждое слово. А пока сам Чон вытягивал из себя эту грязь, стоя в странном, жмущем ему в плечах костюме, ублажая толпу и заставляя остальных слюной захлебываться от зависти к непревзойденному таланту, за всем этим внимательно наблюдали звериные глазки дрянного кота. Юнги стоял около старенькой стеклянной двери, наблюдая из коридора за прослушиванием в огромной спортивной толстовке. Остальные отшатывались от него, замечая разбитые в кровь кулаки и покрытое ссадинами лицо. И все же что-то внутри этого мальчишки сжималось, когда слушал текущую из чужих уст песню, хотелось укутаться в снежные сугробы и убежать куда-то далеко-далеко. Но он продолжал стоять. В наши дни редко можно встретить такое исполнение, чтобы ты не смог пошевелиться, а уж невежда Мин, ничего не знавший о какой-то там классической немецкой музыке, точно ничего не понимал, ни единого слова, но всякий раз, вслушиваясь чуть посерьезнее обычного, он находил себя в петле собственных мыслей, живущих внутри червями-паразитами. Улыбка тронула его губы лишь единожды, однако именно в этот раз черные глазки младшего оказались на лице друга. Чонгук слегка кивнул, неожиданно для себя краснея и радуясь приходу единственного близкого, точно ребенок малый. Вот только кружившая над головой нотная россыпь не позволила расслабиться, и он продолжал покорять оледеневшие сердца педагогов своим голосом, останавливаясь после третьей песни и забирая свою скрипку с лежащей на поверхности крышки рояля ткани. Поместив на плечо инструмент, он мысленно отсчитал нужный ритм, свел брови к серединке лба и, встретившись взглядом с аккомпаниатором, нанес струнам первую рану, начиная резать ее смычком в тревожной мелодии и не стесняясь иногда слишком затихать, а иногда и вовсе ускоряться, не следовать ритму так четко, как делал это на всех репетициях. Потому что в свою музыку он вкладывал в сотню раз больше эмоций, чем в собственную жизнь. Может, поэтому его и нескромно величали гением. Во всяком случае, так думали эти рассевшиеся на скрипучих стульях старики, замечая этот назойливый силуэт за стеклом и недовольно поглядывая друг на друга. Конечно, никто здесь не любил Юнги, одни только воспоминания о монстре, вечно приходящего в здание музыкальной школы с оружием, позволяли времени на секунду остановиться. Дикий звон колоколов за окном заставлял ненависть в чужих сердцах разрастаться еще сильнее. Дружбу этих двоих не понимал никто. Никто не знал, при каких условиях главный хулиган этого района и маленький талант вдруг сшили свои тела узами, однако никто их и не поддерживал. Только Чонгука, слушать которого порой было невыносимо, но не от его плохой игры, а от того, что он несет своей музыкой. А нес самую мучительную тоску и одиночество. Его щеки горели все сильнее и сильнее, и, неожиданно переходя в мажор и меняя мелодию, он виртуозно выкрутил посыл в нечто светлое, но пугающее, точно пальцы вывернул своим слушателям. Юнги гордился им, хлопая в коридоре так, чтобы остальные испуганно покосились на него снова. Он уже знал, что друг обязательно попадет на конкурс, а если этого не случится, то он выбьет место для него своими же кулаками. Все равно в этом здании были только звери, чего бояться? Мин не воспринимал остальных за живых, довольствуясь этим атрофированным пониманием человека среди синих печальных стенок. Казалось бы, в это здание вбухивали все время столько денег из центрального кольца, а толку не было: все еще облезлая краска на стенах, старенькие пыльные парты и разваливающиеся шкафы с тяжелыми, устаревшими инструментами на них. Поклонившись преподавателям, Чон, раззадорившись из-за прихода близкого человека, вдруг улыбнулся и окинул взглядом оказавшихся за бортом чужого благословения студентов, осторожно складывая скрипку в чехол и забирая с собой победу, празднуя ее в чужих объятиях. Конечно, старшему нравилось нечто подобное, особенно если учесть, что он не умел радоваться за самого себя, да и поводов не было: кто он такой, чтобы иметь признание? Он малолетний дикий убийца. Подхватив друга за руку, он торжественно прошествовал по коридору. Смотрелись они достаточно комично вместе: облаченный в черное и строгое высокий мальчишка, готовый заглядывать в рот напарника и выуживать оттуда все, даже самые страшные мысли, и напяливший на себя спортивный костюм юноша. У одного в руках — порождение музыки, у второго — боли. — Ты хорошо справился, — улыбнулся Юнги, выходя наружу и по-звериному оглядываясь по сторонам. — Пойдешь со мной в клуб? Хотел забрать кое-что у нашего Тэхен-и, сам понимаешь. — Он все еще не вернул деньги? — удивился он. — И сегодня не появлялся, его так ругали. — Прячется от меня, наверное, — хулиган засмеялся. — Ну и правильно делает, что боится. Не повезло ему, конечно, попасть со мной в одну комнату в приюте. Они снова кивнули друг другу, останавливаясь около лавочки с дешевым удоном и пуская слюнки на расположенные за витриной сладости. Они клялись себе больше не красть, но сейчас все эти мысли забылись крайне быстро, теряясь в тайном детском желании. В холодном доме юного музыканта практически никогда не появлялось чего-то съестного для него, а деньги родственники давать отказывались, разве что иногда какие-то копейки оставляли на столе, не желая разговаривать с тем, кто был во всем лучше родных детей. Отсюда и такая тяга мальчишки стать ничем, умножить себя на нуль и превратиться в нечто, отчаянно похожее на Мина. Забравшись в теплые внутренности ларька, подростки бессовестно выкрали интересующие их продукты, напоследок кивая хозяину и убегая навстречу затуманенному вечеру. В изобилии серого дома терялась, убегала куда-то дорога под ногами, и мерзкие ядовитые слизняки выползали из-за заваленных мусором трупов. Здесь, в трущобах, отделенных от основного города таможней, люди умирали слишком часто, однако для похорон тоже нужны были деньги, оных не было здесь практически ни у кого, разве что у тех богатеньких ублюдков, поднявшихся на использовании «бесполезных» на своих фабриках. Младший даже придумал маленькую легенду в детстве. Ему казалось, что на этих заводах производят человечность, и все то страшное и ужасное, то есть все изначально деформированное, выбрасывается в это темное место. Так ему казалось в детстве, теперь же он понимал, что не только его окружение виновато в том, кем они стали, но еще и те, кто создал неравенство без пусть даже и иллюзорной возможности подняться вверх по социальной лестнице. Раньше у людей была надежда, теперь не осталось и ее. Только слепая вера в погрязших в похоти ангелов. Юные короли смотрели на свои угодья с особым блеском в глазах: им нравилась эта грязь. Дойдя до клуба, они на секунду остановились. Чон погрузил пиджак своего дяди в чехол для скрипки и, несмотря на холод, решил продолжить так, проходя в пространство громкой музыки и дешевых разноцветных лазеров. Кажется, местная школьная элита уже восседала рядом с действительно крупными шишками, подливая им запретный алкоголь и рассказывая какие-то глупости. Забавно, что даже в месте, где обычная полиция не работала, все еще существовали самые глупые правила корейского менталитета — все это было не для волчонка Юнги. Зверем диким он прошел сквозь толпу, качая головой в такт раздражающей мелодии и оказываясь около одного из таких вот столиков, глядя злобно на сидящих мальчишек. Каждый вдруг опустил голову, не решаясь смотреть в глазки сумасшедшего и нервно сжимая в руках пластиковые стаканчики. — Ну и где он? Вы знаете, кого я ищу, — он поставил обе руки на стенки кабинки так, чтобы никто не смог больше сбежать. — Разве его не убили еще? — спросил один из них. — Там всех перебили, не слышал, что ли? — Да у этих двоих даже телефонов нет, какое слышал, — закатил глаза другой, тут же меняя тон на более мягкий и податливый, добавляя: — В церкви недавно случилось что-то… Все остальные мертвы, знаешь ли… Ни одному слову Мин верить не собирался. Оголяя острое лезвие своего ножа, он начал крутить его в руке, дожидаясь более подробного объяснения от «ангелов» местного священника, тяжело вздыхая всякий раз, когда незнакомцы проглатывали от страха собственные голоса. Чон наблюдал за этим, стоя за плечами друга и не произнося ни слова, однако про себя ненароком тоже думая о том, что иметь телефон было бы не так уж и плохо. Только старший не разрешил бы ему иметь такое в любом случае, так что подобные мечты он быстро откинул в сторону, немного надуваясь и начиная разглядывать разноцветную мозаику под своими ногами. — Должно быть, ты очень расстроен тем, что твоя главная груша для битья исчезла, поэтому так бесишься и не веришь нам, — сказал один из них, тут же получая пугающую улыбку в ответ. — И что ты так смотришь на меня? Это правда! Сколько раз ты ломал ему кости? Тэхен был хорошим человеком, в отличие от тебя. — Доиграешься, если будешь говорить такое мне в глаза, — лишь сказал юноша, смиряя этого щенка своими карими. Дети сжались. Казалось, они родились в рубашках, раз Чон вдруг решил немного вмешаться, украдкой хватаясь за запястье друга и уводя его подальше от разгоревшегося конфликта. На самом деле было то, что в Мине мальчишка так и не смог понять, — жестокость. Непрерывная, ничем не контролируемая агрессия в чужом сердце все еще немного отталкивала, и теперь, когда юноша был на взводе, было легче все же его остановить, чем после мучиться от кошмаров, вспоминая различные кровавые сцены, которые уже успел застать. Отойдя к стенке, он слегка улыбнулся, похлопав напарника по плечам и вдруг чувствуя на себе все эту тяжесть чужой злости. Только на самого Чонгука злиться слишком долго причин не было, поэтому, оглянувшись по сторонам и понимая, что сейчас они в любом случае не разберутся со своей пропажей, Юнги вдруг потянул чужое тельце на себя и вывел их к танцующей толпе, в самое сердце сцены. Младший тут же сжался внутри, на щеках его расцвел румянец, а смущение заполнило все его тело. — Давай, когда еще будет шанс? — он засмеялся, толкая подростка в бок и заставляя двигаться. — Редко удается потанцевать просто так! — Я стесняюсь, — музыкант опустил голову. — Просто дай телу разгуляться! И в это мгновение в сердце взорвалось непонимание, захотелось убежать, но он продолжал повторять за старшим движения, разгоняя толпу и выглядя нелепо. Не все могли жить в собственном мире, и это пугало намного сильнее. Бандит всегда был сам по себе, даже в их дружбе, даже среди сотен таких же потерянных, и одиночество никак не могло быть заглушено какими-то криками и осуждением со стороны. Он был свободен, а вот Чон нет. Последний отчаянно пытался повторять за напарником, но краснел от этого лишь сильнее, в какой-то момент не выдерживая и уходя к стенке. Чехол неприятно давил на руки, холод пробирал до костей, несмотря на всеобщее веселье. Мракобесие сплеталось с алкогольным опьянением и грязным сексом где-то в туалете — все это было слишком непонятным для выросшего с осознанием собственной гениальности ребенка из трущоб. Все это было до боли знакомо старшему, но использовать свою власть таким образом он не хотел: корону бы украли. Поэтому он посвятил себя танцам. Даже легкие его отплясывали, заставляя задыхаться и робеть перед новой песней. Изобилие цветов разливалось по залу, печалью заполнялись кабинки, и ангелы похоти, оставленные без своего хозяина, как-то странно сидели в сторонке, наблюдая за бешеными танцами короля. И тогда раздался первый выстрел. Все замерло. Под сумасшедшие биты раздались крики, однако вечеринки никогда не заканчиваются слишком рано, так что вскоре выстреливший бандит просто присел обратно, злобно поглядывая на обомлевшего от страха должника. Пока никто никого не убил, шоу будет продолжаться. Чонгук понял это, глядя на очередные вооруженные разборки коллекторов и прижимая к себе покрепче инструмент, в сердцах зачем-то надеясь, что Тэхен все же не погиб: он нужен был для слишком многих целей.

***

Говорят, все, что мы любим, обязательно умрет. Иногда Чимину казалось, что так обязательно случится с его пристрастием к поцелуям, однако сейчас, впиваясь в губы какого-то незнакомца, об этом ему мыслилось в последнюю очередь. Сейчас он был самым настоящим монстром, нашедшим спасение в опошлении собственного тела. Ему нравилось, когда им любуются, нравилось, когда делают комплименты, а еще больше нравилось, когда им управляли, ведь он всегда чувствовал в себе странную потребность подчиняться, да так сильно чувствовал, что готов был даже на всякие извращения ради исполнения своего долга. Вот только никто не любит сильных людей. И его тоже не любили. Как бы сильно он ни желал любви, жажда крови убивала всякие проявления этого чувства еще в зародыше. И верно было бы сказать следующее: он ничего не чувствовал. Ему могло что-то нравится, могло что-то раздражать, однако никакие яркие эмоции просто не рождались в его сердце. Поэтому сейчас, когда чужие руки холодной дробью проходились по его оголенным ногам, он не мог быть возбужден, как и не мог не любоваться этой алой луной в небе вместо того, чтобы смотреть на пришедшего к нему мужчину. У всех людей есть потребности, так почему их нет у него? От таких мыслей юноша буквально сходил с ума. Недовольно выплюнув что-то, он оторвался от чужих губ и присел обратно на кровать, ногой отталкивая от себя одноразового любовника и откидываясь на мягкие подушки. Разбираться с ним времени не было, поэтому незнакомец вновь начал уродливо коситься на красивое тело и пытаться заполучить его какими-то комплиментами, залитыми воском в уши. Следователь снова нахмурился, отворачиваясь и открывая дверь с явным намеком. Выслушав все самые грязные оскорбления, он все же смог добиться одиночества, выскальзывая на балкон и наблюдая за стремительным уходом этого неудачника к метро. — Даже не на машине, — цинично подытожил полицейский, разминая руки. — Что, снова? — спросил Сокджин, слегка улыбаясь и свисая одной рукой со своего балкона. — Все они уроды, — выдохнул он. — И не надо говорить, что только я здесь монстр. В среднем кольце все не очень. — Излишняя самоуверенность может быть губительной, — отозвался напарник протягивая ему сигарету и закуривая сам. Была одна деталь, которая не давала успокоиться. Мужчина часто думал: откуда они знают друг друга? Почему они живут в соседних комнатах? Когда это началось? Как долго они работают напарниками? Он думал, но никогда не находил ответов, как бы ни искал. И никто ему не отвечал. Порой это заставляло усомниться в реальности приходящего, но сам себе Ким давно уже казался фальшивкой, куколкой, погруженной в кошмар безмолвия, так что, если бы он узнал, что является героем какой-то жуткой истории, ни разу бы не удивился. Вот только реальность все же оставалась реальностью. И он все еще был собой, все еще имел своим соседом Пак Чимина и все еще был следователем специального отдела, полномочия которого распространялись даже на гетто. Из-за предстоящего рассвета было трудно сосредоточиться, да и особо не хотелось. — А ты что делаешь тут? — спросил младший, выдыхая сигаретный дым прочь из легких. — Меня утешить пришел? Аль снова пялился на свое небо дурацкое? — Ты же и сам знаешь, ответ, — отмахнулся он, мельком бросая взгляд на телескоп. — Знаю, такой мудила не пошел бы меня успокаивать. Хотя, в твое оправдание могу сказать, что я бы не вышел, даже если бы ты хотел спрыгнуть. Жестоко. У этого человека никогда в сердце не было ничего хорошего, и с уст его вечно срывались самые мерзкие оскорбления. Удивительно даже, что начальство все время закрывало глаза на его хамское поведение, однако, стоит заметить, они закрывали глаза и на все выходки Джина, не зная, как оправдать их и просто прощая. Во всяком случае, так ему рассказывали, сам он ничего такого не помнил, как и не помнил собственного прошлого, точно его кто-то украл из темницы сердца. Забравшись глубоко-глубоко в себя, он вдруг опасно откинулся на перила балкона, начиная дышать через фильтр и проглатывая этот яд с особым наслаждением. — Пойдем на работу, раз не спим. Чем раньше закончим с этим, тем быстрее справимся со всем. — Иди сам разбирайся, а у меня еще одно поручение, — он специально закинул бычок на чужой участок, злобно посмеиваясь и тут же меняясь в лице. — Ты ведь все еще не можешь стрелять, да? — А тебя отправляют зачистить что-то? На душе не противно? — Не знаю, я ничего не чувствую. И снова это бессовестное молчание. Младший сверкнул своими жуткими глазками и вновь обратил свое тело в оружие. Ему не было жаль никого, но и оправдывать себя чем-то вроде «исполнение приказа» он не собирался. В каком-то смысле мысль о том, что он был не лучше преступника из-за своей бессердечности, даже немного привлекала его, совсем капельку возбуждала и еще на одну четверть заставляла улыбаться. Закончив с бессмысленными разговорами, он вошел обратно в комнату и нацепил форму, наполняя магазин служебного пистолета и получая адрес совсем не как государственный служащий. Хотя, может, проблема просто в том, какому государству он служил? Эта мысль слегка его позабавила, и он невольно усмехнулся, вновь теряясь в своем сознании. Ким разделял эту мелочность как никто, однако ответить тем же не мог: в нем не было так много желчи. Услышав молчаливый хлопок двери в коридоре, старший мысленно пожелал напарнику не возвращаться, а после раскрыл карту современной республики, вместившей в себя один только оставшийся целым город, огромный Сеул, разросшийся на три кольца и вобравший в себя все самое дикое и грязное. Отсюда еще можно было заметить возвышающиеся к самому небу заводы трущоб, дымящиеся, пыхтящие, точно дикие потерявшиеся вороны. Тяжело выдохнув, следователь постарался посмотреть, что находится рядом с церковью, цепляясь взглядом за прилегающие с другой стороны церковной школы бары и забегаловки. Удивительно, что в гетто сохранились подобные заведения, однако, честно говоря, Сокджин не помнил, что было с этим миром раньше, так что принимал все как данность, не смотрел новости и не имел доступ в интернет, зная, что за ним почему-то следят. Может, поэтому единственной его страстью было это огромное небо? Даже отсюда, со стороны маленького окошка, оно казалось таким родным. Звезды скатывались по израненной плоскости, попадая прямо в два карих оазиса и застревая в них лезвиями. Все, что было так бесполезно прикреплено к земле, теряло свою силу, когда смотрело на эту бесконечность, облаченную в карамель облаков. Только на вкус этот мир был горьким, то же самое, что подержать во рту неспелую вишню и подавиться косточкой. Чимин тоже чувствовал эту горечь, прокладывая путь к месту встречи с их «опекуном», как он сам себя называл. На деле это лишь был руководитель их специального отряда, созданного только для работы в беззаконных трущобах. Увидев этот понурый мужской силуэт на лавочке, юноша вновь закатил глаза и встал сзади, облокачиваясь на подсвеченный рекламный столб и глядя на приближающийся автобус. Старший здороваться не стал, кутаясь покрепче в пальто и отдавая подручному билеты вместе с запиской — старомодным пережитком прошлого. — Мог бы хоть наркотики подкинуть, — пожаловался Пак, надувая пухлые губы и забираясь по ступенькам в темный салон, выкрашенный в алый. — Подсядешь — прибью, — выплюнул начальник, закидывая ногу на ногу и глядя на бледный силуэт в окне. Хотелось бы, конечно, еще сказать: «Глупый ты мальчишка». Еще хотелось схватить эти тонкие руки и понять, откуда в них столько силы, однако все это как и всегда оставалось пустословием, однажды прозвеневшим капелью весенней. Рассвет приближался со стремительной скоростью, и как же фальшиво это грязное небо над головой меняло краски, как деревья пластиковые окрашивались в развратно-оранжевый, а улицы — в бордовый. Сонные жители готовились к непрерывной работе, а мертвый птичий крик так и застыл в ушах. И только в одном мир сходился достаточно четко, даже не нужно было ожидать солнцестояния или иной невозможной вещи: пустота в груди следователя не знала понятия страха и не деформировалась всякий раз, когда грехи полиции верхнего кольца Сеула нужно было искупить новой кровью здесь, в гетто. В автобусе больше никого не было, как и не было никого на темных улицах, когда юноша преодолевал КПП, вглядываясь в решетки и отчего-то думая, что все эти заборы и границы — обоюдоострый клинок. Ведь, стоя между ними, еще не очень-то и ясно, кто кого запер в клетке. Поздоровавшись с патрульными, Чимин направился к заранее приготовленной машине, усаживаясь в ее салон и тут же нажимая на газ. Ему нравилось ездить так быстро, чтобы голова начинала трещать, так, чтобы все эти покосившиеся домики вдруг проснулись, начиная гореть от возмущения, но поступать так опрометчиво сейчас он не мог. Дорога была не так уж долгой, но растерять изначальный интерес человек, не знавший, что такое эмоции, смог достаточно быстро, закрывая за собой дверь безвольной куколкой и двигаясь в один из приютов. На переданной ему салфетке кривым почерком было выписано имя, рядом же старательный старший приложил фотографию, пугливо замазав остальные три лица, кроме жертвы. Территория этого местечка была обнесена хиленьким забором, запертая дверь, казалась, поддалась бы одному только удару ноги, однако Пак был достаточно опытным специалистом по грязным делам установленной тирании, поэтому, минуя ту единственную камеру, забрался внутрь через окно, спрыгивая тихонько на пол и замечая вокруг себя десятки дверей в детские комнаты. — Даже жаль тебя немного, — прошептал он себе под нос, заходя в одну из детских. Спасибо еще, что его целью снова не был ребенок, ибо заниматься чем-то настолько неправильным утомляло, и пусть сам юноша мало что мог почувствовать даже в такой обстановке, он все еще мог впадать в абсолютное опустошение всякий раз, когда его руки касались чужой шеи, сворачивая ее с характерным отзвуком — такое бывает, когда волк смыкает в пасти олененка. Выдохнув этот недавний опыт, младший натянул перчатки и схватил чужой пенал со стола, оборачиваясь в это ночное одеяло сладких снов. — Кто вы? — прошептал один из подопечных, расцепляя загноившиеся веки. — А как ты думаешь? — улыбнулся он, все еще стоя спиной к говорящему. — Вы герой, который нас спасет! — мальчишка тут же довольно растянул губки и сжал кулаки. — Спасу от чего? — натягивая на лицо ткань водолазки, поинтересовался следователь. — Кто-то делает вам больно? — Воспитатель постоянно бьет нас… Спасете от него, да? Пусть даже это и сон… — Это кошмар. Удивительно, как легко дети верят даже в самые противоречивые вещи, когда в них слишком много надежды. Пак потрепал ребенка по голове, закрывая за собой дверь и прислоняя напоследок к устам коротенький, точно еще детский пальчик, и его маленький друг, замечая это, обязался держать рот на замке, вновь закутываясь в одеяло и уже предвкушая расправу над тем, кого он так ненавидел. Просто еще один множитель грязи. Полицейский даже улыбнулся про себя, двигаясь дальше по коридору и заходя в не помеченную номером спальню, тут же вновь скрываясь за углом. Он так сильно задумался, что не сразу же увидел исходящий от лампы свет, как и не сразу услышал стоны. Конечно, смущаться кому-то вроде Чимина не приходилось, но и прерывать постельную сюиту перед смертью было бы как-то неправильно. Закатив глаза, юноша начал смотреть на свои часы, отсчитывая последние минуты жизни этого человека и тут же скрываясь за пеленой тьмы, чтобы увидеть, кто выйдет отсюда и в какую комнату направится после. Еще совсем молодая девушка, облаченная в грязные белые одежды, выскочила в тот же момент, когда ее стоны стали слишком громкими. «Как же пошло», — подумал про себя младший, заходя следом и вытягивая из пенала канцелярский ножик. Он уже знал, как все это будут описывать после, даже предполагал уже, как журналисты вновь опишут эту животную сцену, где воспитатель приюта позволил себе соблазнить несчастную подопечную, а давно влюбленный в нее мальчишка решил защитить дорогого себе человека. Просто, банально и крайне действенно — все поверят в трагичную историю любви. Пак вновь выдохнул из наполненных смолой легких все эти мысли, резким движением открывая дверь и тихой поступью шагая к незнакомому мужчине, еще голому и потному, приставляя к горлу лезвие. В чужом горле зародился крик, тут же убитый холодом чужого взгляда. Сравнив это уродливое личико с выданной ему фотографией, следователь вновь побелел, точно призрак, нанося точный удар по сонной артерии и откидывая тяжелое ватное тело от себя на пропахшую похотью кровать. Дикий ветер забился в тонкие стекла, тонкими ветками березы постукивая и точно просясь впустить его сюда, на место жертвоприношения диктатуры. — Не нужно было соваться туда, где у тебя нет ни власти, — прошептал младший, специально пряча ножик под сгнившие половицы. Лицо следователя было разукрашено чужой болью, в глазах догорало то самое безразличие, что и позволило ему работать на полицейское государство там, где было объявлено беззаконие. Выскочив из здания и незаметно перескакивая через забор прямо на разгоревшуюся своими фонарями свалку, он посмотрел на свои руки, надеясь увидеть в них хотя бы дрожь. Но все было тщетно. Злодеи убивают невиновных, но их любят оправдывать тяжелым детством. Герои уничтожают зло, рыдая на их могилах, узнав об этом оправдании. И как следовало бы поступить этому юноше: слезы уронить на плиту этого человека и всех своих жертв или же напиться желчью, после стоя на коленях правосудия и расписывая все тяготы своей жизни? Но у него не было прошлого. И даже сейчас, после убийства, он ничего не чувствовал, кроме пустоты внутри себя.

***

От Чон Хосока люди вокруг шарахались, от него же и млели всякий раз, когда он сам этого хотел. Такой идеальный лжец, что никто и никогда не догадался бы, что он чувствует на самом деле, даже не поняли бы, может ли он испытывать эмоции или является такой же бездушной оболочкой, как все те немногие, кого ему удавалось похитить. У мужчины была достаточно интересная работа, ведь всем бы хотелось хоть раз узнать чуть больше о человеческом страхе, слегка приоткрыть занавес этого понятия и поставить на нем тысячи экспериментов, если бы кто-нибудь в верхнем кольце узаконил жестокость. Но такого еще не произошло, так что заниматься этим приходилось подпольно, не попадая в поле зрения сердобольных чиновников, с коими приходилось встречаться до противного часто, а еще чаще приходилось под них прогибаться, ломая свои кости и спину всякий раз, когда об него вытирали ноги. Не то чтобы ему это так не нравилось, все же это было достаточно полезно, однако улыбаться здесь, а после спускаться в подвал своих главных клиентов для обычного человека было немного трудно. Сейчас, стоя около прохода в ад, ему нужно было придумать, какую маску нацепить на лицо снова, и мысли эти уносили его к воспоминаниям о наполненном шприцами детстве, он даже невольно почувствовал холодок больничных палат на своей коже. Из того мира его вырвала тяжелая рука напарника, не понимавшего таких тонкостей и не умевшего разговаривать. Иногда немота Намджуна даже была привлекательной настолько, что старший злорадно улыбался, откидывая собственную душу в сторону и забывая о ее существовании. — Пришел-таки? Входи первым, герой-любовник, — отозвался Чон, открывая дверь. — Отбери похищенных, сам знаешь, что делать. Хост кивнул, делая первый шаг за порог этого рая для извращенцев. Сотни глаз уставились на них в ожидании своего конца, но никто уже не плакал, даже не кричал — сил не осталось. Шок застилал детские глазки, и самые страшные сны не позволяли им погрузиться в спасительную дрему. Им даже отчего-то казалось, что конец так близко, что они уже чувствуют клыки смерти за своей спиной, она дышала им в спину августовским жаром, точно знала, когда их следует уничтожить. Из-за запаха чужого страха здесь было немного тяжело находиться, поэтому Хосок прижал руку к носу, поворачивая ключ в замочной скважине и случайно задевая цепь. Та глухо отзвенела в одиноком рвении, позволяя несчастным мальчишкам окончательно потерять надежду. У Кима не было ни единого слова, чтобы утешить их, поэтому, сверкая холодным взглядом, он присел около сладко спящего ребенка, видя прикрепленные к его спине грязные пластиковые крылья. Фальшивые перья падали на испачканный кровью пол, сзади выцветала некогда нарисованная кем-то из таких же похищенных фреска. Лики святых разрушались от времени, и то не считалось, разменивая само себя на возможность ребенка полетать в мире фантазий. Раскрыв свои огромные глазки, он лишь печально усмехнулся, точно жалея других. — Что, это нужный нам? — подал голос старший, осматривая других и на секунду отвлекаясь. — Ох, а действительно похож. Эй, тебя зовут Тэхен, да? — Можете называть меня так, — спокойно ответил он, бесстрашно заглядывая в глаза похитителей. Поверить ему сначала было немного трудно, однако такую внешность было бы слишком сложно перепутать, так что мужчины сошлись в одном и том же и, переглянувшись, кивнули друг другу. Руки младшего опоясали это маленькое хрупкое тельце, утаскивая его с собой вместе с еще тремя напуганными мальчишками в другую комнату и шагая по темному коридору вдоль всего хребта здания. Раскрывать все карты было бы беспечно, да и сам «ангел» вовсе не выглядел напуганным, словно уже знал, куда попадет. Что ж, это лишь упрощало работу, во всяком случае, так думали преступники, продолжая скользить вниз по лестнице и наконец оказываясь в шахте метро. Работники, усевшиеся за своими приборами, даже головой не дернули в сторону детских воплей, спокойно попивая пиво и и раскладывая косынку на экране. — Нас ведь никто не спасет, правда? — вдруг прошептал Тэхен, голыми ножками наступая на стекло. — Никто, — ответил Чон. Открывая тяжелую заржавевшую дверь, мужчина впустил похищенных в наполненную белым комнату. Намджун оглянулся по сторонам, кому-то махая рукой и тут же снимая с их главной цели крылья. Без них мальчишка походил на истерзанного олененка, израненного и с вечно печальными глазками. Плакать он не собирался, точно не позволяя жестокому миру увидеть свои слезы снова. Он не дрожал, уже зная, что им придется ожидать здесь монстра. И он обязательно явится.