Не явившийся лик Ареса

Для Альбуса в тот момент всё погасло. Вокруг темнота - не видно ничего. Вдали виднеется серая дымка, а в ней неотчётливые человеческие фигуры. "Но чьи же они?" Слышится детский плач. Ариана? Он подходит всё ближе и видит: тот день, когда они всей семьёй делали первую колдографию после рождения Арианы. Отец с матерью стоят сзади, доверчиво кладя ладони на плечи старшему сыну - Альбусу, рядом с ним стоит Аберфорт, явно недовольный. Тот никогда не обладал рвением к позированию, предпочитая оставаться позади. Пока все улыбаются (ярче всех улыбался Персиваль, Кендра же выглядела довольно измученной), новорождённая сестра кричала громче всех. "Именно тогда я осознал, что такое хроническая мигрень..." - мысли были подобны обычному монологу. Любая задумка "срывалась" с языка, откликаясь скачущим по невиданной пустоте гулким эхом. Всё начало рассеиваться и перед глазами развернулась другая картина; тогда для него это было удивительным, даже в какой-то степени неловким зрелищем. Мать, сидящая в своей комнате за столом, сложив руки и уткнувшись в них носом тихо плакала. Было непривычно видеть её такой. Так хотелось подойти, утешить и выразить слова поддержки, однако то было бы пустым звуком, всё равно, что кричать что-то в пустом Колизее, стоя на опущенной арене ниже уровня земли. Ветренный день не сыграл Кендре на руку. Сквозняк, проходивший через весь второй этаж, где находилась родительская спальня, беспощадно открыл дверь, за которой скрывалась плачущая мать семейства Дамблдор. Одного взгляда и горьких слёз хватило для осознания. "Казалось, это было так давно, но с годами, промежуток в десяток лет будет никчёмен..." Это было спустя 4 года после рождения его сестры. Казалось, прошло достаточное количество времени, чтобы смириться. Понять, каково это - быть матерью... Даже в третий раз, наверняка это сложно: каждый раз осознавать, что ты ответственен за чью-то жизнь. С рождением Арианы что-то изменилось. Она была долгожданной дочерью, которую отец принялся защищать с первого вздоха. Оберегать её - стало главным жизненным приоритетом для Персиваля. Не для всех это стало долгожданным счастьем, как могло показаться сначала. Надежды, положенные началом, не до конца оправдали себя. Счастье окутало только отца и Аберфорта. Последнему явно не хватало должной компании. "Старший братец...Страница книг и пергаментов роднее семейных ликов... Может, я и правда самый паршивый брат на всём белом свете?" Кендра любила Ариану, но эта любовь была выдавленной, соседствующей с усталостью. Первая дочь и самая большая надежда открылась Кендре самым большим разочарованием. "Не символично ли, как рушатся самые большие ожидания? Может, так и разбивались насмерть библейские ангелы, которые были недостаточно праведными?" После, неоднократно он видел её в таком состоянии. Она хорошо это скрывала, даже очень. Ни отец, ни Аберфорт так ничего и не поняли, для них пелена была опущена, а в её пределах всё было хорошо. Поднять пелену не смог даже Альбус, но смог понять, что происходит за ней на самом деле. На протяжении двух лет Альбус жил с непонятным осадком в душе. Тогда, будучи младше, он никак не мог пофилософствовать и понять, что не так уж легко жить рядом с родным человеком, который замкнулся в себе, пытаясь не сломаться. Героический поступок - быть человеком, который заботится о семье прежде себя. Он беспокоился за мать, старался оберегать её, помогая ей чем угодно. Спустя два года случилось то, что сломило казалось бы прочную, "железную стену в несколько метров", благодаря которой Кендра отгораживалась от лишних мыслей. Стена, которую она выстраивала годами обвалилась, после чего остались только маленькие куски. Обычная неосторожность маленького ребёнка превратила в крах всю ту идиллию, которая выстраивалась годами. Он предпочёл бы забыть, не подчиняться воспоминаниям, не просыпаться в холодном поту по ночам от дурных снов. Меньше всего он хотел бы винить кого-то в этом, но каждый раз, отговаривая себя самого он расцарапывал кулаки в кровь, пытаясь не кричать. Винить кого-то - ужасно, но винить себя - ещё хуже. Навалился страх, паника и сомнения. Огромный поток энергии оттолкнул что-то присутствующее в его сознании, после чего послышалось эхо, доносившееся из самых недр разума: -Доверься мне. То был знакомый голос - голос Геллерта. Так странно и чуждо было, окунаясь в собственное прошлое, слышать его. Словно они знакомы не один десяток лет и он - неотъемлемая часть его самого. "Ведь когда-то и ты станешь туманным воспоминанием прошлого."- такие раздумья угнетали его, но надежда невольно появлялась при каждом упоминании имени Гриндевальда. -Не списывай меня со счетов так рано. Он неохотно расслабился, туман становился всё чётче и послышались крики. "На что способны люди, испытывающие горе и отчаяние?" Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Безликие фигуры, в сознании представляющиеся Альбусу нечеловеческими, не имеющими чётких черт лица, тела и рук вошли в их дом бесцеремонно и бесшумно. Гробовая тишина разбавлялась криками матери, в сознании которой разрушился целый мир. Сидящий в углу Аберфорт, который прижал Ариану к себе крепко, не отпуская её, не давая даже двинуться малышке. Убийство - худшее преступление против самого принципа человечности. Наказание за него несут такое же бесчеловечное, как и поступок, совершённый преступником. Отец молча следовал за фигурами и этого зрелища хватило, чтобы осознать, что это последний момент, когда он видит человека, который был ему самой надёжной опорой в последний раз. Общество попросту не поверит в его невиновность, ведь образ ребёнка стал святым. Убить святого - значит убить надежду. Попытайся кто угодно объяснить, что тот действовал исключительно как отец, защищающий свою дочь от нападок детей, какими бы они жестокими ни были - есть факт убийства и его никто не опровергнет. Единственное, что совсем юный Альбус ощущал - опустошенность. Время словно остановилось и провалилось сквозь землю. Воспоминание начало рассеиваться вновь, переносясь к тому моменту, когда Альбусу исполнилось 11 лет. Задорный рыженький мальчишка, гуляет по такому знакомому, родному английскому вокзалу Кингс-Кросс (отдельным воспоминанием в его хранилище моментов была планировка этого вокзала; в особенности запомнились полупрозрачные цветные стекла, которые на крыше пропускали через себя яркие лучи, освещающие кирпичную кладку платформ. Каждый год, отправляясь оттуда в Хогвартс, он воображал себе как стоит в центре платформы 9³/⁴ и, закрыв глаза, считает до трёх и все спешащие куда-то маги, такие взъерошенные и нервозные как по щелчку пальца исчезают. Помещение пустует, лишь он один и блаженная тишина, где-то вдалеке тихий свист поездов и яркие солнечные лучи, падающие к нему на руки и волосы. В такие моменты он любил вскинуть патлы на лицо и смотреть на игру бликов, проходящих через призму стекол и его медных волос.) Быстро приходилось откинуться от мира грёз, ведь сзади толпилась куча озабоченных мамочек, что старались скорее отдать своих отпрысков на почти годовое попечение школе. Однако, его первые положительные эмоции тут же развеялись по прибытию в Хогвартс. Колдовской мир постоянно был окинут слухами и газетные издания слишком хорошо выполняли свою работу. Имя Персиваля Дамблдора красовалось в тот год на первых полосах и ничего хорошего это не сулило. До начала распределения их встретил заместитель директора. Они толпились общей кучей первогодок в ожидании знакомства со школьными правилами. Именно в тот момент Альбус почувствовал это - предвзятое отношение и общественную ненависть, когда узнавали его имя. Все считали, что он "такой же как и его отец - магглоненавистник". Ведь он ничего им не сделал, они ведь даже не разговаривали, почему? - подобные вопросы роились у него в голове и, к сожалению, ответы на них он получал с годами опыта. Единственным спасением на тот момент был его новый друг - Элфиас. Тот переболел драконьей оспой и последствия болезни отражались у него на лице. Дети побоялись его, ведь он не был похож на других. Альбус же лучше всего понимал его положение изгоя, поэтому не делал поспешных выводов. Именно этот человек в дальнейшем стал его лучшим другом. С годами, как только все начали понимать, что "ты - не обязательно копия своих родителей. Ты - это ты", начали привыкать и даже любить Альбуса. Школу он закончил с многочисленными наградами и похвалой за выдающиеся навыки в магии и знаниях, но то не было сильным поводом для хвастовства, хоть и порой отчасти служило для собственной мотивации. Постепенно, его воспоминания о первом визите Хогвартса начали рассеиваться и появился более старший курс. Судя по всему - пятый. В отличие от остальных воспоминаний, которые просматривал Геллерт, то было достаточно смутным. Издали разносились чьи-то голоса, соседствующие с белым шумом, давящим на черепную коробку. "К чему оно...? Оно ведь даже не было воспоминанием..." То были моменты, связанные с его привязанностью к чему-либо. Туман, окутывающий лица участников воспоминаний был мрачным, голоса притихшими, больше похожие на шёпот, который звучал у самого уха. -Чёрный тебе к лицу, Альбус. - послышался пониженный голос мальчишки с Когтеврана. -Как жаль, что ты не девчонка... Не подумай, что я тебя оскорбляю. В случае с тобой - это самый наилучший комплимент, Альбус. - голос звучал определённо другой, смутно представлявшийся Альбусу сейчас. Лицо, руки, губы... Всё это было таким чуждым и незнакомым, что было словно в новую В следующий момент чья-то грубоватая рука касалась его щеки, аккуратно поглаживая скулы настойчиво, даже чересчур: -Ах, Дамблдор. Ты не осознаёшь, насколько красив. - он прекрасно помнит тот момент и то, как сильно колотилось его сердце. Лицо, руки, голос, который был низким и похожим на тот, который говорил прежде. "Почему я вижу только образы? Не помню? Но это было не так давно, как воспоминания о семье..." - ощущения, которые он испытывал тогда словно ожили, отдаваясь учащённым сердечным ритмом, но силуэты по-прежнему были чем-то иным, чужеродным. "Слишком много показал..." - невольно слова сорвались с языка, но в момент понял, что сглупил. Он не волен над своими словами и эмоциями, когда те находятся в руках Геллерта. "Чёрт..." Эмоции, охватившие его в момент были подобны съезду с крутого склона. Неожиданные и захватывающие, одинаково соседствующие с моментальным страхом. Они с Элфиасом, закончив школу отправились в кругосветное путешествие. Свобода - единственное, о чём он мог мечтать и получил это. Каждый день был для него наслаждением - интересные исследования другой культуры и полезный материал для дальнейшего изучения. Новые эмоции, получаемые каждую секунду будоражили до сих пор. Всё оборвало одно письмо: "Мама умерла. Прошу, приедь. Аберфорт." Тот момент он запомнил роковым. Момент, когда он потерял последнюю опору и должен был стать опорой сам. По приезду он был абсолютно убит, ведь к смерти нельзя быть готовым. Она не наступит тогда, когда ты хочешь вне зависимости от твоего отношения к ней. Пускай ты хладен и безразличен к ней, она обойдёт даже самого бесстрашного. "Да что уж там ходить, сказки Барда Бидля говорят сами за себя. Смерть придёт за всеми и за всем, будь ты кем угодно." После этого он остался присматривать за Арианой и Аберфортом, отказавшись от мечты быть свободным. Элфиас уехал один, но те поддерживали связь по переписке. Единственное, что осталось от желанной свободы - упоминание в письмах от давнего друга. Следующий момент был туманным, как и позапрошлый. Его рутина, сидение под деревом и чтение книг. И вдруг, всё стало настолько хорошо видно и слышно, словно вокруг не было тумана. Словно, они оказались прямиком в воспоминании. То даже было похоже не на воспоминание, а на момент, который он попросту переживает заново. Перед ним стояло такое знакомое лицо. -...Геллерт Гриндевальд. - юноша протянул руку. Чувство головокружения настигло его нехотя. Всплывали образы белокурого юноши из их разговоров. Внимание его одежде, внешности. "Эти глаза сводят меня с ума, именно они однажды и убьют меня..." - громко и чётко было слышно из того момента, когда они мирно и тихо сидели вдвоём. Всё словно начинает играть в замедленном действии, всплывают лишь образы: губы, алые и благородные, как самая красивая роза. Кожа белая, как австрийский снег. Глаза - непохожие друг на друга, жестокие. Напоминают о равновесии добра и зла. Запястья с острыми костяшками, о которые, при большом желании, можно порезаться. Дыхание, такое равномерное... Были моменты, когда тот прислушивался к ритму вздохов. Пропустив лишь один вздох, Альбус уже взволнованно поворачивался к нему, боясь, что тот потерял пульс, но тот абсолютно также как раньше сидел и занимался собственными делами. Вскоре всё стало менее призрачным и перед ним всплыл Геллерт, спрашивающий: -Могу задать каверзный вопрос? -Если я запрещу, ты его не задашь? - саркастично спросил Альбус. -О нет, я просто буду пытать тебя до того момента, пока ты не разрешишь. - он подмигнул и усмехнулся. - Так можно? -Конечно. -Ты когда-нибудь любил? - вопрос был действительно каверзным, но по силам ли ответить на него сейчас? -О каком понятии любви ты говоришь? "Прекрасно понимаешь, о каком, идиот." - смешок со своей же стороны заставил усомниться в адекватности и реальности происходящего. -Платоническая, полагаю. Ритм сердца был всё такой же сбивчивый, дыхание вовсе начало пропадать. Тот был готов поклясться, что слышал бурление, с которым закипала его кровь. "У меня просто окончательно едет крыша." -Боюсь, я слишком мал, чтобы понять, а даже если нет, то мне неведомо оно, ведь любить - это так непросто, правда? Воспоминание перенеслось на обрывки, которые были похожи на вспышки света. Окровавленный нос, тёмная улочка. Он ковылял абсолютно убитым, не зная что делать. Во взгляде не было ничего, только слёзы. Гримаса исказилась от наступившей боли. Слышались всхлипы. От слёз глаза приобрели оттенок яркого голубого неба, но меньше всего ему хотелось бы видеть его сейчас. Дрожащие руки. Он снимает с себя одежду, словно после убийства. Обычный плач переходит в истерику. Челюсть трясётся, дыхание настолько частое, что воздуха не хватает катастрофически. "Только не это..." - вылетает мысль и он сваливается на кровать начиная кашлять. "Умереть проще, чем терпеть это...". Чуть успокоившись, он проходит в ванную комнату. Свет. Где-то далеко. Белый шум вокруг пульсируя крутит воспоминания о прошедшей ночи. Глаза замылились и видят совсем смутно. "Кому мне плакать? Кто услышит мой зов? Я прячусь в темноте, не желая видеть света. Становлюсь отчужденным, не имея права на искупление..." - тихое эхо слышалось где-то вдали. Где он слышал эти слова, к чему они? Почему звучат сейчас, когда обрывки виднеются ему? Размышлял ли он над ними тогда или они пришли ему в голову сейчас? Темнота начала рассеиваться, а белый шум постепенно пропадать. Экстренный глоток кислорода и одышка спустили в реальность. Капли воды стекали по утяжелённым, мокрым волосам. В ушах звенело, перед глазами были чёрные точки, которые резко мешались с туманными воспоминаниями. Поцелуй. Кровь. Потерянность. Неудивительно, что после произошедшего у него были приступы неимоверной паники. Перегибаясь через бортик ванной, больше похожий на червяка он вылез. Встать было затруднительнее, чем казалось. Руки тряслись. Резко проведя по запотевшему зеркалу рукой он увидел своё лицо - измученное, испуганное и отрешённое. Следующий момент был обрывочным, поскольку сам Альбус, понимая насколько много он показал блокировал более широкий доступ к воспоминаниям. "Беги, ты не найдешь отдушины ни в чём. Твои старания узримы, а чувствам нет свободы воли. Ты можешь плакать и кричать, но нет тебе спасенья боле". - как не кстати, где же он слышал эти слова? Когда? Он идёт. Волосы промокшие, в руках стопка книг. Утренний ветерок обдувал лицо. Казалось, вместе с ним улетят и плохие мысли. Скоротать время за делом - наилучший выход. Жуткая боль в висках, он не в силах терпеть. Его словно выбросило за борт корабля при наличии морской болезни. Дамблдор свалился на траву, закрыв лицо руками. Боль нахлынула вместе со слезами, но те были почти незримыми. Он быстро вытер их ладонями и было поднялся обратно, как почувствовал касание изящных, но могучих плеч о свои. Геллерт, чьё выражение лица он не видел, крепко прижался к нему. -Прости меня. - шёпотом сказал он. -Правда, прости. - это хуже любого физического истязания или пытки. -Знаешь, я и сам своего рода мазохист. - посмеялся Альбус. -Правда, уставший очень сильно. Как и ты. -Обо мне сейчас не беспокойся, побеспокойся о себе. - слова звучали тепло и даже заботливо. - Тебе слишком многое пришлось перетерпеть. Не пойми меня превратно, я... понимал, что тебе можно доверять, но не хотел, чтобы мы друг от друга что-то скрывали. Я ввязал тебя в собственную авантюру, не спросив заранее... -Чтож, тебе повезло, что я согласен на твою авантюру. - с выдавленной от усталости, нежели от жалости, улыбкой сказал рыжеволосый юноша. Геллерт оторопел от такого ответа. Хватка ослабла. В глазах показалось недоумение, смешанное, пожалуй, с чувством искреннего восторга. Нечёткие складки на лбу говорили о потерянности от такого резкого заявления. На секунду могло показаться, словно его глаза стали чуть более сверкающими и влажными, чем обычно (что по натуре своей можно назвать безумием). Июльская теневая прохлада словно создавала отдельный резерв для запасного количества воздуха. Атмосфера происходящего не создавала стресса или напряжения, как то случается обычно. Никто из присутствующих не хотел ударить другого по носу, объявив о постыдности совершённого. Время остановилось. Шум ветра, напевающего собственные свистящие мотивы, пропал. В голове раздавался только приглушённый звон белого шума, а окружающее пространство представлялось вакуумом. Возможно, любое разумное существо, имеющее талант говорить и думать, сказало бы, что в такой ситуации невозможно мыслить здраво. Юноши были измотаны "ночным приключением", не имея ни малейшей возможности отдохнуть. Но подумайте сами: в момент отчаяния человек способен на "освобождение" путём самовольной смерти или на радикальный поступок в её преддверии, который изменит жизнь в корне. Любой гений на пороге полного опустошения может прочувствовать то, что придаст ему сил творить до скончания дней своих. Тяжесть прожитых мыслей не даёт нам соблазна сдаваться. Так что же лучше: громогласно заявить или умереть забвенным? Полениться может каждый, а действовать вовремя - только расчетливые. Холодные от летнего ветра, длинные пальцы белокурого юноши мягко прикоснулись к лицу сидящего напротив. Он приближался ближе, было слышно ровное, отчётливое дыхание. Оно было абсолютно спокойным. Холодные, грубоватые губы приложились ко лбу, на котором красовались огненные пряди. То был поцелуй, полный благодарности и выражения искреннего уважения. Ударил по сердцу он сильнее молнии, но для понимания не нужно было лишних слов и изъяснений. Разве нельзя высшей степенью взаимоотношений назвать выказанием абсолютного доверия? По телу прошёлся приятный холодок, приносивший умиротворение. Альбус сидел, казалось, с гримасой недоумения. После, недоумение превратилось в уставшее счастье и абсолютное спокойствие. Мышцы лица расслабились, а холодные руки Геллерта ютились на щеках рыжеволосого юноши. Отпрянув губами, Гриндевальд оставил свои ладони на лице. Он вдумчиво смотрел прямо в глаза цвета незабудки, словно хотел прочитать его мысли. Стоит сказать, что эти самые глаза в тот момент показались австрийцу непроницаемыми, как у фарфоровой куклы (да и выглядел Альбус абсолютно кукольно, если бы не одна деталь - алый румянец на абсолютно белых щеках). Геллерт, не оставляя пылающие щёки усмехнулся: -Сложно не понять того, о чём ты думаешь, засранец. - сказал он абсолютно по-мальчишески, стиснув лицо посильнее и приблизившись. Он оказался в паре сантиметров от лица Дамблдора. Дыхание, такое холодное обдавало губы Альбуса. -Тебе очень повезло, что я думаю о том же. - добавил белокурый, резко прижавшись своими губами к чужим губам. Они были чужды ему, но именно эту отчужденность он превратил в близость. Былая грубость губ, уже таких знакомых испарилась. Длиннопалые руки сжали пунцовую кожу покрепче, а влажные губы, казавшиеся китайским шёлком именно сейчас, жадно впились в него сильнее. Казалось, обладатель одаривал его прощальным поцелуем. Все скопившееся печали и недоговорки в миг испарились. Несмотря на усталость, ясность мыслей была очевидна как никогда. Не было ни тяжести в сердце, ни потаённых желаний, которым, казалось, никогда не суждено исполнится. Сейчас всё казалось таким реальным, осязаемым. Полная уверенность в дальнейшем шаге, дорога в светлое будущее (как казалось Геллерту - дорога для него одного, ведь не было ещё на жизненном пути человека, который мог противостоять ему на равных. Не было, до этого лета.) Теперь, свой путь он мог разделить с человеком, который способен понять его. Единственный человек, способный понять Геллерта Гриндевальда.