Журавль в руках

      — Я думаю, нам стоит расстаться, — наконец произнес Федор, разрезав остро наточенными словами, словно ножом, затянувшееся молчание, столь непривычное для позднего воскресного утра. Время, которое обычно проходило в ленивом релаксе: фоновое бормотание телевизора, обильный завтрак в постель, умиротворенное общение, когда сказанное не имело особенного значения — просто хорошо было вдвоем.       Двенадцать лет хорошо было. Было да прошло. Стало плохо. Очень-очень плохо. Пока сегодня с этой Фединой фразой не обвалилось по шкале жизненной гармонии в окончательное и бесповоротное «Отвратительно».       Коля продолжал внимательно изучать кофейную гущу на дне чашки, застыв без движения на стуле, почему-то кажущемся именно в этот момент жутко неудобным. Хотя вроде вместе покупали — и стол, и стулья: выбирали долго, чтобы не слишком дорого, но стильно и комфортно. Лет пять-шесть назад? Еще, помнится, спорили, какого цвета брать: хай-тековские красные или всё же модерновые черные, но с белой контрастной отстрочкой. Пока не увидели молочные деревянные с подлокотниками и мягкими съемными подушками-сиденьями. Этакий прованс! И как-то сразу стало плевать на дизайн с его монохромной сдержанностью — будут сочетаться с белыми подоконниками и точка. Потом еще весь вечер по очереди заглядывали на кухню и без конца поздравляли себя с крайне удачной находкой, которая эффектно провалила все их потуги выдержать строгий высокотехнологичный стиль.       И так во всем — множество разрозненных вещей, купленных под совместное: «Эммм… Может, это?» Зато каждая из них радовала, потому что была бесспорным общим выбором. Всё покупалось для себя, а не для кого-то.       Черт, и чего он сейчас об этих стульях думает?       Коля осторожно поднял глаза на Федора. Тот смотрел в окно с нечитаемым выражением на лице. Вот вроде бы родной человек, а несколько слов — и он уже тебе никто. Бывший. Ожидаемо, после вчерашнего злого, колкого разговора, когда гноем вскрылся нарыв и было высказано немало взаимных упреков и обвинений, когда после повисла пауза, которая кричала лишь об одном — это конец. Ожидаемо. А всё равно прозвучало приговором. Потому что верилось с трудом. И хотелось отмотать назад пленку, внимательно просматривая кадры прошлого, чтобы понять, в какой именно момент всё пошло наперекосяк, когда связывающая их прочная нить истончилась, чтобы в итоге не выдержать и оборваться. Отмотать, остановить и исправить. Да поздно.       — Значит, расстаться, — эхом проговорил Николай. — Расстаться.       — Наши отношения исчерпали себя, — Федя обернулся, глянул на сидящего напротив него Колю, но посмотрел не в глаза, а как будто сквозь него. — И ты сам это прекрасно понимаешь. Дальше будет только хуже.       — Наверное, — вздохнул Николай. — Но я не понимаю… Почему? — он попытался поймать Федин взгляд. Не получилось.       — Мы слишком разные. И всегда были слишком разными. Думаю, это чудо, что мы так долго продержались вместе, — спокойно и убийственно рассудительно объяснял Федор. — Но рано или поздно… И лучше сейчас, пока и у тебя, и у меня есть шанс начать всё заново.       — Ты меня больше не любишь? — задал болезненный и неудобный вопрос Коля.       — Не знаю, — Федор помолчал. — Наверное. Знаешь, раньше, когда мы ссорились и в запале могли наговорить всякой ерунды, я переживал. Сильно. Вчера ты… Мы… Любящие люди не говорят друг другу таких вещей. Хотя, может, и говорят — черт его знает. Дело в другом… Вчера твои слова меня не задели и не обидели. Мне просто стало всё равно, — вбил последние гвозди в гроб отношений некогда самый любимый человек.       — Всё равно, — вновь эхом повторил Николай и прислушался к себе.       Пусто. Федя прав. Лучше сейчас, пока еще можно сохранить подобие уважения друг к другу. И память о прошлом. В котором осталось очень много светлых и радостных эпизодов-картинок.       — Хорошо, — Коля кивнул. — Хорошо.       Федор ушел в обед. Покидал какие-то вещи в огромный чемодан и сухо сообщил, что больше ему ничего не нужно. Ну, это и понятно после вчерашних взаимных оскорблений. Гордость взыграла. Потом, позже, надо будет позвонить и все-таки поделить имущество. Тьфу, звучит-то как… Мерзко.       Николай закрыл за ним дверь и разом обессилел. Сполз по стене на пол, закрыл лицо руками.       Вот и всё. И стоит ли теперь гадать, почему так вышло?       Почему человек, которого он любил двенадцать лет, превратился в чужака с незнакомым отстраненным лицом?       Наверное, Федя прав — они слишком разные. Но почему-то раньше это не мешало. Пришел срок, когда наступил парад планет, и все несоответствия вдруг вылезли непримиримыми противоречиями? А может, причина в другом: у Федора до Николая не было опыта серьезных отношений, у Коли… Эх, да он даже не целовался ни с кем толком до Федьки. Они сошлись на втором курсе университета — о чем тут говорить, и были практически во всем первыми друг у друга.       Поиски того, кто подходит и должен быть рядом, закончились, так и не начавшись. Возможно, лишившись этого пути проб и ошибок, не зная, как может быть иначе, сейчас они пожинают печальные результаты. Сказано-то было много горького и неприятного. Что не забудется после жаркого примирительного секса, да и в постели уже давно всё как-то… Никак. Без пыла и страсти, за пару минут и почти на ходу. Как будто по нужде — избавились от напряжения, и что там дальше по графику?       Да и чего греха таить: в последнее время Коля всё чаще посматривал на сторону, размышляя, а каково это… Целовать не Федины губы, стонать не под Фединым телом, жить и строить планы не с Федей? Наверняка и у него проскальзывали подобные мысли. Иначе… Николай вздохнул. Если любишь, разве будешь думать о подобном? Может, и к лучшему, что всё так вышло. Им обоим едва за тридцать — собственно, вся жизнь еще впереди. Время новых открытий.       Н-да. Расправь плечи, вздохни полной грудью и вперед!       Только почему-то задора нет, а в голове крутятся обрывки воспоминаний о том, как познакомились, начали встречаться… И каким это казалось Коле невозможным, нереальным, фантастическим чудом! ***       Николай Большаков, в противовес своей фамилии, всегда был Малым. И как он ни пытался важно присвоить себе прозвище Ник, в детском саду, в школе, во дворе, а потом и в универе он для всех оставался Малым.       Понятное дело, неспроста: Коля ни ростом, ни массой тела не вышел — к поступлению в университет еле-еле вытянулся до метра шестидесяти пяти, субтильностью же сложения так и остался на уровне какого-нибудь восьмиклашки. Особенно по сравнению с большинством одноклассников-акселератов. Востроносый, щедро усыпанный веснушками, бледнокожий, с волосами цвета потемневшей меди — не рыжий, но и не шатен, с тонкими губами и болотного цвета глазами, Коля к тому же не отличался миловидностью. «Миленький» — это явно не про него рассказ.       Нещадно комплексуя из-за своего невысокого роста, да и внешности в целом, Коля всегда и всем что-то пытался доказать. Вертлявый, задиристый, как петушок, острый на язык, Большаков то и дело нарывался на получение весомых люлей, которых ему прописывали с регулярностью раз в неделю. И не потому, что Коля был изгоем и его гнобили… Не-е-ет! Просто, мелкая зараза, сам лез на рожон и первый же кидался с кулаками, если находились желающие ему дать словесный отпор. В общем, Колян с финишем под глазом и на фотографии в выпускном альбоме остался запечатленным на долгую память. Друзей себе из-за паршивого характера не заработал, так и оставшись в воспоминаниях однокашников клоуном и драчуном.       Скопище комплексов помешало и получению золотой медали. Большаков мог стать круглым отличником, если бы не вечный «неуд» по поведению. Умный и сообразительный, он особенно сёк в точных науках. Высшая математика давалась ему легко и непринужденно — Колю засылали на все школьные олимпиады, откуда он редко возвращался без первого места.       И вполне логично, что после школы он поступил в технический на факультет фундаментальной подготовки по специальности «Информатика и информационные технологии». На бесплатное, бессонными ночами вымучив эту возможность. Вышка в данном направлении давала массу возможностей для выбора будущей профессии — чем и как зарабатывать на жизнь. А Николаю это было архиважно — наконец-то почувствовать себя свободным, обеспеченным, позволить то, чего был лишен всё детство и отрочество. Да-да, статус «из малообеспеченной семьи» жег Коле лоб, как клеймо.       В том же корпусе находился и механико-технологический факультет, где в теории механизмов машин и деталей машин разбирался высокий, основательный и видный, как флагманский корабль, Федор Малышев.       Вот такая ирония судьбы-плутовки — Большаков и Малышев, которым явно стоило поменяться фамилиями при рождении.       Коля заметил Федора буквально на следующий день после начала учебы на первом курсе. Его невозможно было не заметить!       Почти под метр девяносто, широкоплечий, крепко сбитый блондин с четким рельефом мышц, узкими бедрами и длинными стройными ногами, на котором и поношенный спортивный костюм смотрелся бы как дорогой прикид от Армани, а уж сидящие по фигуре классические джинсы, светлые однотонные футболки в теплое время года или свитера крупной вязки в холодное, и неизменная кожаная куртка без лишних деталей превращали его в парня с обложки. Причем Федька всегда очень просто одевался, без модных изысков, которых не понимал, а смотрелся круче всех брендово-фирменных мажориков вместе взятых.       Спокойный, как танк, неторопливый в движениях, он никогда и никуда не спешил, смотрел на окружающих с равнодушным дружелюбием, чуть снисходительно, взглядом уверенного в себе и полностью самодостаточного человека. И не сказать, чтобы аховый красавец — довольно простые черты лица, разве что сочетание теплого светлого оттенка волос вкупе с медово-карими глазами смотрелось контрастно и с изюминкой, но от него исходила этакая мощь альфа-самца, что девицы волей-неволей провожали его спину поплывшими взорами.       Девицы… И один недомерок по имени Коля.       В школе про Большакова девчонки вспоминали только в тот момент, когда срочно требовалось списать контрольную или домашку. А так… Ну, поржать можно над его приколами — да, но, пардон, какой из него ухажер? Ладно бы ростом не вышел, но был бы смазливеньким и одевался модно. Фиг с ним — имелся бы кэш на кино или кафе! Но Коля был из самой что ни на есть неблагополучной семьи: отец, может, где-то и существовал, но проживал явно не на этой планете, мать выпивала… Одевался абы как — поношенные фланелевые рубашки и джинсы мешком, свободных денег в его дырявых карманах отродясь не водилось — исключительно на проезд и на перекусить в столовке. И то через раз. В общем, не вариант. Плюс еще один комплекс.       Но упрямый Колька решил, что не беда — он еще станет селф-мэйд-мэном и сам выбирать будет из толпы поклонниц. Пока на выпускном не приключился казус.       Перепал Большакову от пьяненькой шампанским Лены Воиновой нечаянный поцелуй — то ли перепутала с кем, то ли алкоголь вскипятил гормоны, а под рукой, кроме проходящего мимо Кольки, никого не было… В общем, юная мадемуазель Воинова внезапно вжала одноклассника в стенку и одарила сочным поцелуем. Ее в тот момент легко и на секс развести можно было, да только Николай, кроме неловкости с налетом отвращения, ничего не почувствовал. Можно было бы списать на то, что Елена, в таком состоянии слишком напомнившая мать, попросту вызвала у него неприятные ассоциации. Да и вообще… Он отлить шел. Можно было бы…       Но Коля, избавившись от Воиновой, юркнул в темный школьный коридор — отдышаться и вытереть рот, как вдруг увидел Макса, симпатичного парня из параллели, спортсмена, зажимавшего в углу Юльку. Они жарко и уже далеко не невинно целовались. И Николай ощутил незнакомое ему доселе бешеное возбуждение, которое внезапно закончилось конфузом-разрядкой, когда он представил себя на месте Юльки.       Что это было — Коля не понял.       Понял позже, когда осознал, что всё у него в порядке с желаниями, если думать не о девушках. И жутко расстроился. Если прикинуть: какую-никакую, а даму сердца он бы себе, пожалуй, нашел, а парня? Тут еще меньше шансов. Во-первых, кто ж на него позарится (почему-то тогда Коле в воображении рисовалось, что геями могут быть только определенного вида парни и как минимум симпатичные), во-вторых, как они вообще друг друга находят, ну, чтобы это… В-третьих, как между парнями происходит это, вообще не представлялось, а когда представлялось — становилось горячо внизу живота, но всё равно не по себе. В-четвертых, это делало его еще более уязвимым, потому что о подобных фантазиях точно лучше молчать. И надеяться, что оно… может, само пройдет. Со временем.       Очутившись в полной эмоциональной изоляции наедине со своими сомнениями и комплексами, Николай впервые ощутил себя глубоко несчастным. В отчаяние впасть не дала подготовка к выпускным экзаменам, а потом к поступлению.       Но 2-го сентября, обомлев в немом восторге при виде Федора, Коля признал, что дела его хуже некуда — он еще и придурок безнадежный, ибо с первого взгляда, можно сказать, с разбегу с головой в пропасть, влюбился до звона в ушах. Чувство было неизвестным и болезненно тревожным, так как ничего, кроме будущих страданий, не обещало.       Весь первый курс Николай всеми способами пытался подавить внезапную сильнейшую влюбленность и тягу к парню, которому достаточно было пройтись по коридору универа между парами, чтобы произвести в его пределах маленькую революцию среди студенток. Ему хватало застыть с сигаретой в руках возле черного входа в здание, где испокон веков находилась территория для курильщиков, чтобы в считанные секунды обрасти новыми приятелями. Не приложив к этому никаких усилий.       Федор, безусловно, обладал харизмой — от него исходила аура силы, надежности и вселенского спокойствия. Как будто он при рождении достиг дзена, и теперь мирские мелкие проблемы и делишки его не беспокоят. Окружающие чувствовали это и тянулись к нему в попытках привлечь внимание. Недостатка в общении и планах на вечер и выходные местная звезда универа явно не испытывал.       Но Малышев же, как отметил теперь всё цепко схватывающий глазами Коля, особенного восторга по этому поводу не испытывал — со всеми общался ровно, почти равнодушно, никого не выделяя. Это немного успокаивало ревниво следившего за каждым Фединым шагом Большакова, но и лишало последней надежды.       Если он не торопится записывать в друзья даже самых ярких и бойких товарищей из универа и игнорирует первых красавиц, то на что уж рассчитывать Коле.       Тем более, поведение и замашки Большакова после поступления в технический альма-матер не сильно изменились — он всё так же задирался, ершился, лез на рожон и умудрялся доводить до белого каления преподов заковыристыми вопросами и нахальством. Правда, Коля быстро смекнул, что здесь не школа, будет нарываться — останется без стипендии, а то и вылетит нахрен с бесплатной очки. Поэтому подкрутил неиссякаемый фонтан язвительности и приналег на учебу.       В итоге, к концу первого курса Николай добился двух результатов: первый — среди однокурсников прослыл абсолютно невозможным в общении типом, с которым лучше не связываться и даже лишний раз не здороваться, и снова остался в гордом одиночестве; второй — его под свою опеку взял завкафедрой, кандидат технических наук, Вадим Сергеевич Константинов, пригласив писать диплом под своим руководством. Еще молодой и продвинутый препод (ему и тридцатника не было), который, в отличие от остальных, с удовольствием пикировался с Колей на парах и откровенно наслаждался тем, как легко и просто дается учебный материал мелкому веснушчатому задире.       В этом плане Большакову, надо признать, фантастически повезло: у Вадима Сергеевича, идущего в ногу со временем, было чему поучиться, в особенности, как при помощи имеющихся знаний начать зарабатывать деньги. А еще Константинов ненавязчиво, но настойчиво, прознав про непростые жизненные условия Николая, снабдил его навороченным ноутбуком, чтобы тот мог на практике осваивать программирование вне стен универа.       Тесное общение с Вадимом Сергеевичем и спасло Колю от положения тотального изгоя, а также от полного замыкания в себе. Не желая лишний раз проводить время дома, Большаков до последнего торчал в универе, в кабинете у завкафедрой. Решал задачи, тренировался в написании программ, мастерил простенькие сайты. Тогда город накрыло интернет-бумом — его спровоцировало активное появление соцсетей, многие фирмы и компании резко осознали, что им нужно и это поле для развития собственного бизнеса, поэтому Большаков всё чаще начал ваять сайты на заказ. Между делом, простенькие калымы ему подкидывал Вадим Сергеевич.       Однокурсники, прочухав, какой степенью доверия пользуется Коля у Константинова, перестали избегать не в меру языкастого недомерка. Дружбы ни с кем так и не обозначилось, зато появился еще один источник заработка — делать за деньги контрольные и рефераты. Допфинансы в виде стипендии, гонораров за подработки и вливания от ленивых студиозов значительно поднимали настроение: Коля мог теперь себе позволить немного приодеться и не экономить на обедах, помогал матери — сам оплачивал «коммуналку» и даже что-то откладывал в заначку.       Жизнь уже не казалась серым беспросветным маревом. С прихватившей сердце острыми зубами любовью Большаков смирился — когда-нибудь отпустит.       До Коли постоянно доходили обрывки сплетен и слухов, которыми обрастала персона Федора Малышева. Парень всё так же держался особняком, ни с кем из девушек в связи замечен не был, в близкие друзья, да и вообще в мало-мальски хорошие приятели записывать никого не торопился. Все знали, что он из области, из обеспеченной семьи, здесь снимает квартиру буквально в паре дворов от физико-математического корпуса, и у него есть машина — не новая, но классная «Мицубиши». С такими входными данными Феде сам бог велел водить толпами корешей на хату, гудеть от рассвета до заката и на полную катушку внимать радостям студенческой жизни вдали от родителей, но с лавэ на кармане.       Но Федор приглашения на тусовки игнорировал, к себе никого не звал, по клубам не шлялся, в общественной жизни универа не участвовал. Загадок прибавлялось: ему приписывали какую-то невероятную несчастную любовь в прошлом, примеряли на него образ то альфонса, то внебрачного сына олигарха, кто-то вещал про серьезную аварию, после которой Малышев стал импотентом, кто-то свистел про то, что у Феди уже имеется герл-френд, но она живет в столице.       Николай поглядывал на сплетников, досадуя на то, как же много вокруг идиотов.       — Да ему просто неинтересно с вами, кретины, — так и хотелось встрять в разговор. Коля не сомневался в том, что у Федора просто есть другая жизнь, которая, вероятно, осталась в родном областном городке. А еще чисто интуитивно Большаков почувствовал, что Федя относится к тому типу людей, которые очень трудно и неохотно расширяют свой круг общения — среди университетских достойных войти в него не нашлось. И если бы он был таким же невзрачным, как Колька, его бы уже давно оставили в покое.       Большаков подсмеивался над сплетнями и продолжал украдкой наблюдать за Федей, не обнаруживая в нем ни единого изъяна. Более того, Коля понял, что ему нравится в нем больше всего — волнами исходящая от него энергия буддийского спокойствия. С Федором здорово было бы просто постоять и помолчать рядом, но, увы, и такой возможности Николай был лишен. Хоть, право слово, начинай курить, но вредные привычки Большакову были не по карману.       Лето после первого курса стало долгожданной передышкой. Коля устроился на работу официантом в летнее кафе, в свободное время по-прежнему торчал на кафедре, спал мало, ел много, всё на бегу — круговерть событий захлестнула его бурным водоворотом. К тому же, мать неожиданно решила бросить пить и закодировалась — счастью Николая не было предела. Словно раннее детство вернулось: на завтрак — блинчики, вечером — ужин, постиранные и отутюженные вещи, и посвежевшая мама, которая снова улыбалась. Федя отошел на второй план, и Большаков почти поверил, что вся его влюбленность — глупости.       Как бы не так — стоило вновь увидеть Малышева в стенах университета, и накрыло с утроенной силой. Коля даже прислонился к стенке — внезапно перехватило дыхание и закружилась голова. Стоял, глядя прямо перед собой, и готов был взвыть от собственной безнадежности. Мимо него двигался непрерывный поток студентов, коридор был наполнен гомоном возбужденных голосов, а Николай находился словно в вакууме — гулкая тишина в ушах, а где-то на другом конце Вселенной, яркой недосягаемой звездой на небе светил Федя… Светил… Светил… И вдруг стремительно приблизился на расстояние вытянутой руки.       — Ты в порядке? — услышал Коля приятный густой баритон, а перед глазами замаячило сосредоточенное участливое лицо Федора.       — Я? Я… да, — с трудом произнес Большаков — во рту резко пересохло и язык к небу примерз.       — Выглядишь неважно, — качнул головой Федя. — Может, тебя до медпункта проводить?       — Нет, нет-нет, — Коля встряхнулся. — Так… Просто что-то… Всё в порядке.       — Ну если в порядке… Давай, учись, — Федя хлопнул его по плечу и направился в сторону своей аудитории. Коля несколько раз сморгнул — вроде не галлюцинация.       Малышев с ним заговорил! Типа, проявил беспокойство… Вот же ж блин!       Но на этом сюрпризы не закончились.       На следующий день Федор, проходя мимо Николая, приветственно кивнул ему, а потом и вообще начал здороваться — как полагается, за руку. Коля каждый раз столбенел и провожал его спину ошарашенным взглядом. По сути, ничего выдающегося не произошло — Федор много с кем обменивался рукопожатиями и иногда мог парой фраз перекинуться. Но для Большакова это было нечто сродни тому, как если бы каждое утро лично к нему в универ заезжал, к примеру, президент страны… Чисто пожелать хорошего дня.       Форменное безумие началось поздним октябрьским вечером.       Николай засиделся в кабинете Вадима Сергеевича часов до одиннадцати — завкафедрой частенько ему оставлял ключ и уже давно выделил личное рабочее место. Мог бы и домой поехать, но ему для дела нужен был мощный сервак универа. Большаков теперь не просто числился дипломником Константинова, но еще и администрировал университетский сайт. Поэтому параллельно ваял и свое, и подгружал новости. Коля вообще подумывал о том, что в перспективе неплохо было бы остаться здесь преподавать — хорошая база для своих разработок. Да и нравилось ему на кафедре — все преподы, в основном, мужчины, а с ними Коля себя чувствовал более комфортно.       Опомнился, когда заглянул вахтер. Выскочил на остановку, но тут же сообразил, что дождаться транспорт — без перспектив, а добираться ему на другой конец города, на выселки. Налички на такси не нашлось — домой предстояло топать пешком. Часа полтора как минимум, если супер-мега-быстрым шагом. Как-то сразу пробрало до костей ледяным ветром, а в лицо ударило противной моросью.       — Черт, — только и смог вымолвить Коля, накидывая капюшон легкой демисезонной куртяшки, продуваемой насквозь. Оглянулся по сторонам — может, попутку поймать?       — Эй, ты чего тут торчишь? — окликнул его знакомый голос, от которого мурашки по телу пробежали. Из круглосуточной палатки на остановке вышел Федор — в руках он держал пару пачек сигарет и бутылку с молоком. Ну да, живет же рядом.       — Думаю, как попасть домой, — честно ответил Большаков, засовывая покрасневшие от холода руки в карманы куртки.       — Только не говори мне, что ты всё это время был в универе, — хмыкнул Малышев, зубами сорвав прозрачную упаковку с пачки сигарет и ловко распаковывав ее свободной рукой. — Привет, кстати, — протянул широкую ладонь.       — Привет, — Николай сжал теплые пальцы. — И да, я был всё это время в универе, у Сергеича.       — Фигасе тяга к знаниям, — пробормотал Федор, прикуривая. Затянулся, выпустил дым, при этом пристально глядя на смутившегося донельзя Николая.       — Кой-какой проект делаю… Заработался, — неопределенно пояснил Большаков. Константинов просил не трепать языком о том, что разрешает студенту-второкурснику пользоваться возможностями их прилично оснащенной техникой кафедры в личных целях.       — Ну, я тебя обрадую, юный гений, десять минут назад ушел последний автобус, так что не жди. Лови такси, — Федор снова затянулся.       — В курсе, — поежился от очередного порыва ветра Коля. — Ладно, фиг с ним, прорвемся, — наигранно бодро произнес он. — Не буду задерживать. Пойду, — фразу про такси пропустил вроде как мимо ушей. Стыдно было светить отсутствием двухсот рублей на частника.       — Подожди, — Малышев прихватил его за рукав куртки. — Где живешь?       — В Балтоне, — невольно вздохнул Николай.       Федор аж присвистнул, качнул головой и вдруг потащил Колю за собой, сжав его оледеневшую ладонь в своей — горячей, сухой.       — Мы куда? — осторожно поинтересовался Большаков, невольно балдея от исходящего от Федора уютного тепла и этого нежданного тактильного контакта.       — До моей машины — подвезу тебя, — бросил Федя, уверенно вышагивая вперед.       — Эммм… Неудобно как-то, — Николай еле поспевал за размашистыми шагами высокого длинноногого Малышева.       — Неудобно, Коля, ссать против ветра, — усмехнулся Федор, заворачивая во двор.       «Он знает, как меня зовут…» — пронеслось вихрем в Колиной голове — сердце, и без того учащенно бившееся от встречи, заколотилось еще сильнее.       В салоне «Мицубиши» пахло кожей, сигаретами и вишневым терпким ароматизатором воздуха, а еще немного Фединым парфюмом. Было мягко, удобно и тепло. За окном мелькал ночной город, проносясь мимо зафиксированными картинками: рынок, площадь, центральный проспект, мост, остров, порт, вокзал, снова мост, знакомый с рождения спальный район. И фонари, фонари, фонари…       По дороге молчали: Коля не знал, о чем говорить, а Федя, похоже, и не озадачивался этим вопросом. Но никакого напряга или неловкости не ощущалось — в Фединой компании и правда здорово слушать тишину. Колька то и дело отрывался от окна, чтобы украдкой взглянуть на Федю, нереально круто смотрящегося за рулем шустрого авто, и кайфовал от такой милости судьбы.       — Запиши мой номер телефона, — бросил напоследок Федор. — Если вдруг что — звони, не стесняйся. Там… Да по любому поводу. Мне не в падлу. Помогу, чем смогу.       — П-почему? — глупо спросил Николай, конкретно не врубаясь в ситуацию: с какой стати такому парню, как Малышев, беспокоиться о нем.       — Не знаю, — пожал плечами Федя. — Просто так, — и опять чересчур пристально посмотрел на Колю, прямо вот глаза в глаза.       — Х-хорошо, — промямлил Колька и в состоянии полного опьянения счастьем двинулся к подъезду. Федя уехал только после того, как за ним захлопнулась тяжелая металлическая дверь.       С того вечера всё стремительно начало меняться.       Во-первых, теперь Малышев сам подходил к нему на переменах — поздороваться, пожать руку, первым начинал разговор, интересуясь Колиными делами, звал с собой пообедать в студенческую столовую. Во-вторых, периодически подвозил его домой и в то время, когда Большаков сам прекрасно мог добраться на автобусе или маршрутке. В-третьих… В-третьих, ничего больше не было, но и этого хватало Коле с лихвой, чтобы лететь в универ на крыльях.       Месяц спустя простое приятельское общение стремительно начало развиваться в… наверное, дружбу.       Большаков с подносом в руках, заставленным хорошим обедом на троих — пара лишних тысяч на карман перепала, гуляем! — крутил головой по сторонам, выискивая взглядом свободный столик. Но небольшое пространство студстоловой было забито под завязку: имелся тут контингент студентиков, которые, похоже, только пожрать и приходили в альма-матер — целый день торчали за столиками, внаглую прогуливая пары.       — Эй, Малой, сюда! — Федя!       Коля, конечно, его сразу заметил, но до сих пор не решался первым подойти: по-прежнему казалось, что благосклонное внимание Малышева к его незначительной персоне — всего лишь прихоть небожителя, которая сегодня есть, а завтра закончилась. Поэтому даже не здоровался до того момента, пока Федор сам не окликнет его и не протянет руку. Не по-взрослому это, скажем так, но Николай не пережил бы мгновения фиаско, если бы Малышев вдруг в ответ его проигнорировал.       Федя сидел один у огромного окна за двухместным столиком, вальяжно откинувшись на спинку пошарпанного стула, перед ним стояла чашка с полуостывшей бурдой под звучным название «кофе», но смотрелся он в выкрашенных зеленой краской стенах столовой так, словно попивал итальянский эспрессо в дорогом ресторане.       Николай пристроился за столик напротив Федора, поймал его насмешливый взгляд и, нахмурившись, спросил:       — Что?       — Коленька, позвольте узнать, вы решили всё меню столовки, пардон, в одну харю продегустировать? — и тихо рассмеялся, кивая на заставленный тарелками поднос.       — А что? — насупился еще больше Коля, чувствуя легкий укол обиды. Насмешек и подтрунивания над собой он не собирался терпеть даже от Феди. Бойцовский петушок в нем уже распушил хвост и расправил крылья, приготовившись защищаться и клевать.       — Ничего, — пожал плечами Федор и внезапно ласково, тепло улыбнулся. — Ешь, — добавил он. И Коля впервые ощутил это странное чувство: рядом с Федей не имело смысла ершиться и колоть самому, в его присутствии сразу становилось как-то покойно на душе, как будто попал под пуленепробиваемую защиту, откуда можно смело взирать на мир.       Именно их столик заливало лучами низкого ноябрьского солнца, и свежесть легкого морозца ощущалась даже среди тяжелого запаха столовской еды.       — Не хочешь прогуляться после пар? — между прочим спросил Федор, задумчиво глядя в окно.       — Ты… со… со мной… — Коля поперхнулся пирожком с капустой и озадаченно уставился на Федю. — Хочу! — поспешно выкрикнул он, откашлявшись, с видом девицы, которую только что пригласили на свидание. Да плевать, что там творится в голове у Малышева, зачем ему компания недомерка Николая… Плевать! Подумает об этом потом, а может, и вообще думать не станет.       — Тогда, как освободишься, звякни мне, — бросил Федор, допил «кофе», встал, потянулся, обнажив кромку подтянутого живота, и, потрепав Колю по плечу, оставил его приходить в себя от увиденного. Загорелая кожа с темно-русой дорожкой, убегающей под ремень джинсов Федора, наглухо застряла в Колиной памяти, отложившись на полочку будущей эротической фантазией.       Во время неспешной бесцельной прогулки по городу Малышев курил и молчал, а Коля… Колю несло, как Остапа на суде господ присяжных заседателей. Он болтал без умолку, пытаясь поразить своим остроумием. Федор вряд ли когда-нибудь взглянет на него по-особенному, но сейчас это Колькин шанс доказать, что он может быть интересен… Хотя бы просто как приятель. Да, ему нечем похвастать, кроме мозгов, даже характер покладистым не назовешь, но он может, да, может стать хорошим другом. О том, что это ловушка, Николай не думал — просто стремился завоевать расположение Малышева. Просто быть рядом — это уже сбывшаяся мечта.       Федя внимательно слушал Колину трескотню, изредка косился на него и периодически хмыкал от иронично-саркастичных пассажей Большакова, который то рассказывал про первый опыт общения с клиентами, то живописал свою школьную жизнь, то расписывал в красках стычки со всякими недоделками-умниками на форумах в сети.       Было солнечно, холодно и волшебно. Голые деревья теряли последние бурые листья, которые приятно шуршали под ногами, а вокруг кипела пятничная жизнь в преддверии выходных.       — Замерз? — Федор вдруг остановился и прервал бурный словесный поток Николая.       — Я? Нет, — неуверенно протянул Большаков, не желая расставаться. Поправил смешную шапку, то и дело съезжающую набок, и невольно поежился.       На самом деле, он ног не чувствовал — до того околел. Но всё это было пустяками по сравнению с возможностью и дальше блуждать бездумно по городу в обществе красавчика Феди. Тот как всегда выглядел на пятерочку с плюсом: растрепанные светлые волосы, легкая небритость, чуть порозовевшие щеки, теплая кожаная куртка-авиатор с высоким воротником, обычные, но классно сидящие джинсы, тяжеловесные докерские ботинки. Коля рядом с ним выглядел общипанным воробьем в пуховике не по размеру, доставшемся матери в качестве матпомощи от какой-то знакомой, и торчащими из-под него ножками-спичками. Забавно, наверное, смотрятся со стороны: молчаливый парень с безмятежно-задумчивым выражением на лице и эмоционально и громко разглагольствующий недомерок, суетливо размахивающий руками.       — Пойдем ко мне, — предложил Малышев. — Потому что я, если честно, вымерз до костей, — признался он с улыбкой. — Можем прихватить пива, я что-нибудь сварганю на скорую руку и посмотрим какой-нибудь фильм.       Коля сглотнул и нервно кивнул.       Федор снимал небольшую двухкомнатную квартиру с не первой свежести ремонтом и явно разрозненной мебелью, оставшейся от разных гарнитуров, но это не мешало ей быть уютной, пропахшей насквозь ароматами обжитого дома. Везде царил идеальный порядок, полы сверкали чистотой, и даже не верилось, что здесь живет молодой холостой парень. Но вот Федор был таким — хозяйственным и домовитым. А еще убийственно хорошо варил забористый кофе и отлично готовил.       Коля прошел в гостиную, присел на диван и прикрыл глаза — здесь хотелось остаться.       Вечер пролетел незаметно — в полумраке приглушенного света бра, под цветные картинки забойного, но дикого по сюжету триллера, в сопровождении едких комментариев Коли, который ужастик умудрился превратить в черную комедию, и молчаливое одобрение его язвительных шуточек Феди.       Потом Малышев вызвал ему такси — по паре бутылок пива все-таки пропустили. И перед тем, как Коля неохотно покинул уютную квартиру, бросил:       — Надо будет повторить.       — Надо, — согласился Большаков, едва сдерживая чересчур широкую улыбку.       Повторили, и не раз. Это стало нормой — каждые два дня проводить время вдвоем, а в пятницу Коля даже оставался ночевать у Федора — спал на диване, под толстым шерстяным пледом, уткнувшись лицом в подушку, пахнущую Фединым парфюмом.       Следующий смелый шаг сделал Коля. По календарю — вторая половина декабря, время зачетов и суеты накануне предстоящей сессии. Заметив Федю, сидящего на подоконнике с книгой, он отважился впервые сам к нему подойти.       — Привет! — Николай замер напротив Федора, сразу ощутив на себе множество любопытных взглядов. Конечно, его тесное общение с местной неприступной звездой не осталось незамеченным. Догадок было много: чегой-то вдруг видный Федор связался с полуросликом Колей — тогда народ массово болел «Властелином колец», после выхода всех трех частей. Выискивали корысть, какую — хер знает. Федя — один из лучших студентов на потоке, а это единственное, за что можно было зацепиться.       — Салют, — кивнул Федор, откладывая книгу и протягивая руку.       — Что читаешь? — поинтересовался непринужденным тоном Николай, хотя самого малость потряхивало от волнения. За пределами универа, без пристального внимания окружающих общение давалось проще.       — Не думаю, что тебе будет интересно, — усмехнулся добродушно Малышев.       — Это еще почему? — моментально насупился Большаков, ощетинившись. — Думаешь, я ограниченный? — он почти обиделся на Федю, разнервничавшись.       — Потому что… — внезапно весело хохотнул Федор и перевернул книгу «лицом», продемонстрировав обложку учебника по истории. Оно понятно, что дисциплина нужная и полезная для общего развития, но вел ее жутко занудливый и требовательный до тотального мозговыноса преподаватель, на лекциях которого можно было сдохнуть от скуки. У Коли каждый раз челюсть сводило от зевоты.       — Черт, — рассмеялся Коля, обругав себя за мнительность. И вот теперь как-то сразу стало окончательно и предельно ясным, что в обществе Малышева ему никому и ничего не нужно доказывать, ерепениться, петухом вскидываясь от любых слов. — Ты знаешь, это единственный предмет, который я понятия не имею, как буду сдавать. Он еще, блин, такие темы для рефератов дал…       — Такая же фигня, — кивнул Федя. — Слушай, а может, вместе что-нить сообразим? Можно, в принципе, у меня посидеть. Не пялиться в телек, а в кои-то веки с пользой время провести, — смешок. — Вдвоем уж как-нибудь осилим пару рефератов.       — Д-давай, — пробормотал Коля. — Когда?       — Да хоть сегодня вечером, если ты не занят.       — Не занят, — улыбнулся Николай, предчувствуя еще один счастливый вечер.       — Заметано, — кивнул Федор. — Тогда за пятнадцать минут до выхода кинь мне смс — я тебя встречу. У нас сегодня меньше пар, чем у вас, — добавил он.       — Ладно, — кивнул Коля, развернулся и потопотал в сторону своей аудитории. И по дороге вдруг сообразил… Федя в курсе его расписания! Кто-то из них двоих определенно сошел с ума. Если вдуматься, оба.       Подготовка рефератов внезапно сблизила до последнего рубежа, за которым начинается настоящая дружба. Коля как-то незаметно для самого себя рассказал о своих проблемах, о маме, о том, что подаренный Константиновым ноутбук — это первая хорошая вещь в его жизни, о своих планах. Федя слушал правильно — не сочувствовал, не проявлял снисхождения, просто слушал. А потом заговорил сам…       Рассказал о своей семье — нормальной крепкой и дружной семье, о взбалмошной, но любимой старшей сестре, о друзьях, которые после школы разъехались из небольшого приграничного городка кто куда, о перманентном чувстве одиночества, которое его накрывало после переезда сюда, о том, что его однокурсники — неплохие ребята, за ними интересно наблюдать, но тесно общаться ни с кем так и не возникло желания. Почему? Фиг его знает. Федор признался, что и в родном городке обзавелся друзьями только потому, что с горшка росли вместе. И у него есть причина не доверять людям… Какая? Федя пожал плечами и не ответил.       Коля не стал настаивать. И вопрос: «А со мной почему общаешься?» оставил на потом. У него тоже есть тайна — он влюблен в Федю, и в тот вечер казалось, что на всю жизнь.       Позади остались новогодние праздники, сессия и скучные, ненужные каникулы, во время которых Коля безбожно скучал по уехавшему домой к родным Федору. Не зная, куда себя деть, он почти поселился на кафедре — Константинов уже начал над ним подшучивать, обозвав «сыном полка». Большаков даже не огрызнулся в ответ — лишь мрачно согласился, кивнув: у него и правда вне стен университета, без Феди, жизнь замирала.       Мать устроилась на вполне хорошую работу, вспомнив, что она когда-то была сильным бухгалтером, и теперь все вечера сводила какие-то отчеты. Отношения между ними улучшились, но крепкая пуповина, что держит мать и ребенка, давно оборвалась. Ну, перекинулись парой фраз, ну поужинали вместе, ну… Ну и всё.       С возвращением Феди и началом нового семестра Николай мгновенно очнулся от спячки, бодро встряхнулся и вновь с головой окунулся в удивительное общение с потрясающим парнем, который отчего-то пустил его в свое личное, закрытое от всех на сто замков пространство.       Коля не мечтал, Коля не фантазировал, Коля не ждал большего… Его действительно устраивало то, что есть. Потому что дни, недели, месяцы, проведенные рядом с Федей, казались чудом. И теперь на переменах, в коридоре универа часто можно было увидеть следующую картину: возле окна стоит, присев на подоконник, красивый… нет, шикарный светловолосый рослый парень, а перед ним скачет, размахивая руками и что-то эмоционально рассказывая, мелкий веснушчатый рыжик. Первый его внимательно, с интересом слушает и… о боги! часто улыбается, второй светится от счастья и не замечает никого вокруг.       Да, Колю всё устраивало. Он себе представить не мог, что это — всего лишь прелюдия к долгому, романтичному, местами банально-бытовому, иногда немного драматичному произведению о любви… С, увы, предсказуемо-пошлым финалом.       Весной. Это произошло весной, в апреле, после громкого студенческого сборища в актовом зале: что-то вещал ректор, потом кто-то кого-то награждал, потом была развлекательная программа с типа КВНом, а затем — дискотЭка в спортзале.       Явка была обязательной, необсуждаемой, а Коле, как администратору университетского сайта, еще и грамота какая-то перепала, поэтому пришлось идти. Федя присоединился из солидарности, а после официальной части смотаться не удалось — толпой окружили однокурсники, против воли втянули в суетливый круговорот, где мелькали пластиковые стаканчики и фигурировало дешевое красное вино напополам с водкой. Не отбиться.       Колю, конечно, никто не держал, а вот Федю отпускать не хотели. Он сразу стал центром всеобщего внимания и хорошо играл свою роль: улыбался, дружелюбно отвечал на вопросы, изредка шутил, чем вызывал цунами хохота, соглашался на медленные танцы с самыми настойчивыми и решительными девушками. Большакова незаметно оттерли в сторону, как мешающийся и путающийся под ногами досадный довесок.       Николай понимал, что обижаться на Федора нельзя — в конце концов тот не обязан проводить с ним ВСЁ свое свободное время. По-хорошему, стоило потихоньку уйти, ибо не его это праздник жизни. Душой компании ему тут никогда не стать — создал себе репутацию, да и не сильно хотелось.       Но Коля не уходил: урвав себе бутылку красненького, он пристроился на скамейке у стены и, не отрывая мутного ревнивого взгляда от Феди, прямо из горла хлебал кислющую отраву и медленно, но верно пьянел. Пить Большаков не умел — весь его опыт потребления спиртного сводился к паре бутылок пива, поэтому с левого винища развезло не на шутку.       Как следствие — на него накатила вся скорбь человечества, когда-либо страдавшего от безответной любви. Коле было жалко себя до слез! В апогей душераздирающих страданий он решительно встал, качнулся, едва удержавшись на ногах, и побрел на выход из зала… Куда — сам не знал, но почему-то очень хотелось утопиться в протекающей неподалеку от здания универа говноречке.       На выходе из корпуса чья-то крепкая рука его прихватила за отворот куртки, а над ухом раздался сердитый Федин голос:       — Ну и куда мы собрались?       — Мы? — Коля шмыгнул носом и задумался. — Ты — не знаю, а я… это… туда, — и он неопределенно махнул в направлении дороги, ведущей на выезд из города.       — Когда ты так нажраться успел? — подивился Федор, развернув Николая к себе лицом.       — Успел, — вздохнул, повинившись, Коля. — Ты эта… Не обращай на меня внимания. Иди… танцуй, — икнул он и, выпущенный из захвата рук приятеля, опасно накренился всем телом в сторону тротуарной плитки.       — Ну ты… Едрить твою налево! — Федя подхватил Колю под мышки и поставил ровно, с недовольством качнул головой. Вздохнул, хмыкнул и убрал с Колиного лба челку. — Идем, дитя порока.       — Куда? — поинтересовался Николай, цепляясь за обхватившие его ладонь горячие пальцы Федора.       — Ко мне. Проспишься, — ответил Федя, уже размашисто вышагивая к своему дому. Коля, смешно подпрыгивая, семенил за ним, путаясь в ногах. Наверняка картина маслом.       — Федь… Извини, что… испортил тебе веселье, — Николая внезапно обуял приступ жгучего стыда, за которым он тщетно пытался скрыть истеричную радость — Федор выбрал его! Мысли о самоутоплении в говноречке сразу стали неактуальными.       — Да пофиг, — пожал плечами Федя.       — Там девушки были… Красивые, — зачем-то произнес Коля.       — Мне не нравятся девушки. Я гей, — вдруг выдал Федор и резко остановился. Николай воткнулся в его плечо, отстранился и недоверчиво воззрился на обернувшегося к нему Федю.       — Зачем ты… — Коля сморгнул.       — Признался? Чтобы не было лишних вопросов. Тебе я могу сказать, — объяснил спокойно Федор. — Если тебе неприятно, можем больше не общаться. Я пойму. Думаю, языком ты трепать не станешь.       — Нет, нет-нет, — мотнул головой Коля. — Я не… по этой причине. Я… Хм… — до него наконец-то дошел смысл признания. — Ты поэтому никому не доверяешь? — осенило догадкой, которая многое объясняла в поведении Феди. — Чтобы никто не узнал?       — Чтобы не заводить друзей, в которых потом можно влюбиться, — ответил Федор, нахмурившись — словно отгоняя неприятные воспоминания.       — Тогда понятно, почему ты сошелся со мной, — грустно улыбнулся Коля. — Я безопасный вариант, да? На меня точно не встанет, — усмехнулся он, скривив губы.       — Дурак ты… — Федя поджал губы. — Такой дурак.       — Почему? — Николай вскинул голову, встретившись с пристальным, немигающим Фединым взглядом, от которого екнуло сердце и электрическим разрядом протянуло всё тело.       — Потому что… — Федор огляделся по сторонам, внезапно толкнул Колю в непроглядную тень переулка и, обхватив его лицо ладонями, осторожно прикоснулся к губам.       Невозможный сладкий поцелуй. Первый. Настоящий. Когда нежно, волнующе, влажно, когда тянешься вверх в попытке продлить мгновение, когда свое дыхание путается с другим, но почему-то знакомым.       — Уходи. Сейчас уходи, — зашептал Федя, прижавшись разгоряченным лбом к Колиному виску. — Потому что если останешься…       — Я останусь, — сглотнул вязкую слюну Николай. Ноги не держали, руки мелко дрожали.       — Ты уверен? Это не шутка. Для меня — не шутка. Не на один раз, пойми, — Федор был непривычно взволнован: его глаза потемнели, а на щеках проступил лихорадочный румянец.       — Но я не понимаю… Федя, я же… — Коля зажмурился, представив себе, как нелепо сейчас смотрится его неказистая фигурка в объятиях идеального по всем параметрам Федора.       — Я заметил тебя в августе, когда вывесили результаты о зачислении на учебу, — тихо проговорил Федя. — Ты стоял у кабинета методистки и о чем-то зло с ней спорил. Почти довел ее до нервного срыва, — усмешка. — Знаешь, я наблюдал за тобой и диву давался: вот же мелкая рыжая зараза, откуда ж взялся такой умник? Честно, я бы на месте Анны Михайловны огрел тебя по башке стопкой проспектов, что у нее были в руках, и пригрозил отправить к чертовой бабушке. Пока смотрел, в мыслях промелькнуло странное — руки зачесались, как самому захотелось надавать тебе по жопе, чтобы угомонился, перекинуть через плечо и… — Федя качнул головой. — Я держался. Сколько мог. Потом понял, что… Хер с ним, была не была. Если уж так впервые в жизни повело… Может, повезет? — и он заглянул вопрошающе в Колины глаза.       — Я люблю тебя! — выпалил Коля, притянул к себе Федю за лацканы кожаной куртки и приподнялся на носочках, чтобы скрыть смятение новым поцелуем.       А потом был их первый раз. Не этой ночью — следующей. Этой Коля просидел почти до утра в обнимку с унитазом, а Федя, подсмеиваясь, отпаивал его водой, активированным углем и заботливо гладил по взъерошенным волосам. Заснули под утро, в обнимку, оба вымотанные донельзя — один устал от выкрутасов желудка, второй — от терпеливого бдения над измученным тельцем.       Но ночь спустя…       Было всё, как в хорошем поваренном рецепте остро-пряного блюда: 1 ч. л. неловкости, 1 ст. л. смущения и стыдливости, щепотка боли, 1 кг изучающего внимания, 2 кг изнурительного томления, 3 кг невероятного удовольствия, 4 кг сплошного блаженства, 5 кг фантастического счастья. Терпко, солено на вкус, но со стойким нежно-освежающим послевкусием.       Сказочное начало сказочных отношений. Чудовище так и не превратилось в красавца, но точно стало обожаемым и ненаглядным недомерком в глазах прекрасного принца. В универе все взгляды по-прежнему синхронно устремлялись на Федора, где бы он ни появлялся, но его — медово-карий, с плескающейся на дне зрачка нежностью — был прикован исключительно к одному ершисто-задиристому петушку.       Двенадцать лет. С тех пор прошло двенадцать лет.       Как, как так вышло, что теперь они чужие? На каком полустанке жизни забыли свою любовь?