Журавль в руках

      Коля открыл глаза и уставился в потолок. Не спалось. Никак. Вообще.       Казалось бы, он частенько засыпал в одиночестве на диванчике в кабинете — нет Фединого храпа, его возни, сплошной кайф. Ну и спи теперь, кайфуй на огромной двуспальной кровати с комфортным матрасом — хоть звездочкой ляг, хоть вдоль, хоть поперек — всё твое.       Не спалось. Николай опползал всю поверхность в поисках удобного места, но везде было не так! Кровать чудилась жутко неудобной, холодной, гигантской и пустой, а еще подушки и одеяло пахли Федей, и это совсем невыносимо, даже смена постельного белья не помогла. Его запах пробивался сквозь отдушку стирального порошка и мучил желанием принюхаться и вдохнуть, как сильнодействующее успокоительное.       В гулкой тишине раздавались шорохи и непонятные скрипы — сверху кто-то ходил, в коридоре тикали настенные часы в стиле «Мы их стырили с вокзала» (очередная покупка не под интерьер, а по совместному «Давай эти!»), и всё вместе это создавало целую какофонию слишком громких звуков.       Коля перебрался в кабинет — может, там вырубит. Закутался гусеничкой в плед, уткнулся лицом в спинку дивана — без толку. Сон не шел. До ухода Феди здесь сладко спалось, потому что было знание — ты в этой квартире не один. Осязаемо начала давить темнота, кончики пальцев похолодели от тревожного ирреального страха — как в детстве, когда в каждом углу виделись монстры.       Да что за бред? Маленький, что ли?       Николай, психанув, подскочил с дивана и отправился на кухню — выпить воды. Почему-то вспомнилось, что раньше для этого вставать из теплой постельки не требовалось — Федя на ночь всегда ставил ему стакан с водой на прикроватную тумбочку, зная, что он имеет привычку посреди ночи мучиться от жажды.       Коля даже о прошлом не думал — вымотала безрезультатная попытка отключиться. Заснул под утро, окончательно измучившись, с сильной головной болью, выламывающей виски.       От беспокойного, неглубокого сна очнулся через несколько часов с ощущением, что его били, мяли, раскатывали асфальтным катком. На ватных ногах побрел в ванную — умываться и приводить себя в порядок. Из зеркала на Колю смотрел жалкий, осунувшийся мужчина, определенно старше тридцати — на лбу пролегла борозда-складка, возле глаз обозначилась сетка лучиков-морщинок, и всё лицо — как будто скукожилось и резиновой маской оплыло вниз.       — Красавчик! — резюмировал Николай. — Так. Соберись! Всё будет хорошо, — сказал он сам себе ободряющим тоном.       В конце концов, сейчас начнется учебный год — время, которое Большаков очень любил: новые лица в университете, суета, посиделки-дискуссии на кафедре в компании коллег, возобновление бурной научной жизни… Усмехнулся, вспомнив про своего дипломника — теперь уже пятикурсника Дениса Махового. Занятный парнишка, с нестандартным мышлением — он все задачи решал в обход очевидного, альтернативным путем, но всегда верно. Если не потеряет азарт и пыл, то в будущем созреет до талантливого разработчика новых программ. Свежий взгляд и наличие креативной фантазии — хорошие задатки.       Сам Николай, к примеру, не обладал подобными качествами, хотя и хотел бы — он был отличным теоретиком и чистильщиком: мог с полпинка определить косяки любых программ и моментально их исправить, без труда действовал по отработанным схемам и шаблонам. Но вот креативить — не его. Ну, каждому свое. Но наблюдать за Денисом и общаться с ним было интересно. За девять лет Колиной преподавательской практики он первый такой попался. Наверняка после лета появится загорелым и еще немного вытянувшимся.       Настроение ощутимо приподнялось. Вспомнились восторженные взгляды Махового во время лекций и бесед по курсовым и диплому, коими он щедро одаривал своего научрука. Это и льстило, и немного пугало — в них читалась легкая влюбленность, но сейчас… То, что нужно. Почувствовать, что на тебя кто-то еще может смотреть с обожанием. И пускай у Дениса — это всего лишь увлечение авторитетным и умным человеком, Учителем, но всё равно… приятно.       Николай спрыснул себя цитрусовым одеколоном после бритья и направился на кухню, где через пару секунд застыл скорбным изваянием, растерянно озираясь по сторонам.       Двенадцать лет подряд его утро начиналось с бодрящего, душистого, пахнущего корицей и гвоздикой кофе и полноценного завтрака. Федор неизменно вставал раньше и даже перед работой успевал сварганить на скорую руку омлет с помидорами и сыром, яичницу с беконом или густую овсянку с медом и свежими фруктами. Никаких бутербродов с колбасой — упаси боже! Коля обычно уходил на работу позже или вообще оставался фрилансить дома, но день по традиции стартовал с первого глотка тонизирующего, ароматного кофе и заботливо поджидающего его на столе завтрака.       А по выходным… По выходным были или тонкие, изящные блинчики, или пышные оладушки, или восхитительно нежные сырники, или настоящие американские панкейки с кленовым сиропом (Федя его по всему городу искал в супермаркетах), или… О да, воздушнейший творожный пудинг с лесными ягодами и горячие круассаны. И нет, не купленные в кондитерской, а лично Федором приготовленные. И всё это сервировалось на огромном подносе с тонко нарезанными овощами и фруктами, конфитюром, сливками и кусочками десертного сыра, а потом подавалось вместе с дымящейся на деревянной подставке туркой с кофе — в постель. Федя любил вкусно, а главное красиво поесть! Поэтому-то в выходные утро затягивалось до обеда — неспешно ели, пили кофе, болтали под фоновое бормотание утренних телепередач, строили планы на день — целый ритуал, чаще всего заканчивающийся хорошим, тонизирующим сексом.       И как можно было всё это на раз похерить?       Коля вздохнул. Феди не было, а значит, не было ни кофе, ни завтрака, более того — холодильник тоже сверкал отсутствием запасов — два куска тостового хлеба, одно яйцо и маленький обмылок масла. Федор, а продукты покупал именно он, не доверяя это дело Николаю, который, по его мнению, попросту не умел их выбирать, никогда не втаривался на несколько дней вперед. Всё должно быть свежим и качественным, поэтому не ленился на рынок прокатиться. Собственно, именно он и приучил Колю к правильному питанию, хотя сам частенько давал слабину, питая страсть к «вредняшкам-вкусняшкам». Честное слово, вот прямо так и называл украдкой принесенные домой чипсы, пиццу и гамбургеры, и из уст здорового бугая это звучало жутко потешно.       Желудок, привыкший сразу после сна кайфовать от дозы Фединого завтрака, дал о себе знать утробным урчанием. Да, вчера-то Коля не озадачился заглянуть в холодильник. Не было у него привычки вообще думать о том, по какой причине кухня каждое утро и вечер наполняются волшебными ароматами вкусной еды. Вечер… Блять. Ужином-то его теперь тоже никто не накормит — ни тебе сочного стейка, ни утки по-пекински, ни семги с соусом тар-тар.       Так, не повод впадать в тоску! Что он? Сам не справится? Вот сейчас выпьет свою кофейную бурду, залитую кипятком, и отправится на промысел. В конце концов, плотное общение с Федей должно было дать свои результаты. Время учиться готовить! Вот этому и посвятит воскресенье…       …осознанию того, чего он реально лишился! Ибо… Ибо Коля полез в шкаф за носками, и обнаружил что осталась одна чистая пара. И рубашек свежих нет. Стиркой и глажкой тоже ведал Федор.       Ничего, не беда — просто Федя всё любил делать сам, а чем Коля хуже? Разберется сейчас. Есть же умная компьютеризированная машина: чего проще — загрузил барахло, засыпал стиральный порошок… Куда-то засыпал… А это вообще стиральный порошок? Пахнет странно. А нет, это чистящее средство. Ладно, а где порошок? Вот, вот он. Так, засыпаем… Не туда. Куда всё посыпалось-то? Черт.       Коля почесал затылок. Соображай, репка, ты же умница, математик. На хрена ж здесь столько режимов? И что выбрать? Какой надо-то? Пусть будет значок с сияющей футболкой и девяносто градусов. Должно отстираться!       Желудок вновь напомнил о себе. Николай грустно сжевал кусочек подсохшего хлеба с остатками масла, решил оставить стиралку в рабочем режиме — ничего не случится — и отправился в магазин.       Супермаркет ввел в клинический ступор. Николай блуждал между полок с продуктами и плохо себе представлял, как из неприглядного на вид куска замороженного мяса можно сочинить сочащийся жиром стейк. Кулинария видом готовых блюд вызвала тошноту.       А ладно, надо взять пельмени, пока сходить в кафе, а вечерком посерфить по интернету в поисках простых рецептов.       Дома Колю ждал неприятный сюрприз. Вещи постирались, ага, но за компанию еще и покрасились. Видимо, от носков. Белоснежные рубашки — все сплошь в грязно-синих разводах, а футболки… Футболки почему-то стали на два размера больше и с поехавшими в сторону боковыми швами. Почти весь гардероб — на помойку. Зашибись!       Но завтра в чем-то надо идти на работу! Пришлось топать в торговый центр — экстренно покупать новые вещи.       Выбирал Коля долго и без энтузиазма, не зная, на чем остановиться. Обычно пытку шопингом они стойко проходили на пару с Федей — тот очень четко руководил процессом, наметанным взглядом выхватывая нужные вещи с вешалок, и с ходу выносил приговор — берем или сними это немедленно.       Торговый центр вымотал — снова захотелось есть. Фуд-корты напугали подозрительного вида едой, до приличного кафе сил не было дойти. Коля решил сварить дома пельмени. Плевое дело!       Вскипятил воду, закинул пельмеши… Стой себе и помешивай воду. Занятие дурацкое и однообразное — Николай отвлекся на планшет. Пролистал рабочую почту, вернулся к кастрюльке… И поник. Пельмени разварились до состояния несъедобной каши. Да что ж за наказание такое?       Нашел службу доставки и заказал пиццу на дом. Хрен с ним, что не ест такое — выбора нет.       В ожидании пиццы Коля решил помыть посуду… Вода в мгновение ока наполнила раковину мутной пенной жижей с остатками еды, не желая стекать. Гребаный ж ты Винни-Пух! Мироздание решило над ним сегодня всласть поиздеваться?       Прочистил отверстие слива — вода стоит. Надо раскручивать сточную трубу — верно, там что-то засорилось. Полчаса искал инструменты.       В теории Коля предполагал, что нужно делать, но на практике… Залил водой весь пол, раскрутил тетрисообразную пластиковую трубу, вычистил ее, морща нос от неприятных запахов, принялся собирать по запчастям… И завис на час.       Блядская труба никак не желала скручиваться в нужной последовательности деталей! Николай, матерясь, откинул разрозненные куски и отправился на балкон — подышать.       С ужасом подумалось о том, что это еще ерундовая поломка, а приключись что серьезнее… Вот намедни у них выключатель сгорел в коридоре — Федя его тут же починил. А ему что? Мастера вызывать? Идиотизм. В тридцать лет Коля себя осознал безруким и неприспособленным к быту человеком. Чудное открытие!       Оглянуться не успел — наступил поздний вечер. Бестолковый, отвратительный день.       Коля устроился с пиццей за ноутом — доделать заказ и успокоиться, хотя бы на пару часов почувствовав себя в своей тарелке.       Работа не шла… В квартире стояла благодатная, казалось бы, тишина: телек выключен, никакого хождения по квартире, хлопанья дверьми и прочих отвлекающих от дела звуков. Но именно их и не хватало. Что за фигня?       Николай промаялся еще час и, не выдержав, отправился в гостиную — врубил телевизор погромче. Полегчало — кое-как доделал заказ.       Вернулся в спальню, долго пялился на пустую кровать, пугающую обещанием бессонницы. Да еще после пиццы началась изжога… Коля малодушно притащил второе одеяло и соорудил из него кокон, прилег рядом, обнял, прижался. Но одеяло не было Федей — не храпело, не пиналось, не согревало жаром тела. Это, блин, такая насмешка, да?       И где он сейчас, интересно, ночует? В отеле или у приятеля с работы? А может, квартиру уже снял — Федор всегда все проблемы решает быстро. С одной вот не справился — в виде самовлюбленного недомерка по имени Коля. Надоело, видимо, чинить неремонтируемое.       Думать о том, что действительно разлюбил, не хотелось.       А Коля? Любит или всего лишь, оставшись внезапно в одиночестве, тоскует по бытовому комфорту, который неназойливо дарил ему Федор. Николай ведь никогда не задумывался над тем, как и почему в их квартире всегда царит идеальный порядок, всё работает как по часам и не ломается, откуда берутся чистые и отглаженные вещи и свежие носки, как полагающееся принимал завтраки и ужины, стакан с водой на прикроватной тумбочке… Да что там говорить! Коля ни разу не покупал зубную пасту и туалетную бумагу — они, как будто по мановению волшебной палочки, сами собой появлялись в ванной и туалете.       Вот по-честному, не таясь перед собой: он сейчас скучал по Феде или рухнувшему в одночасье заведенному укладу жизни? Второе — не проблема, наладится потихоньку. Да, Федор его порядком разбаловал, но человек к любым обстоятельствам может приспособиться. Только первый шок пройдет.       А если первое… То, что тогда? Пойти и «убицца апстенку», как говорят его студиозы? Федор не принимает решений сгоряча: если ушел — значит, всё тщательно обдумал и сделал свой выбор. Как двенадцать лет назад, когда рискнул поставить на Николая. Проигрышно, видимо.       Впрочем… Они были счастливы. Определенный период времени, но срок истек. Так, наверное? Повзрослели, обзавелись новыми тараканами и не смогли с ними справиться. Они оба — не плохие и не хорошие, просто два человека, которые устали друг от друга, устали жить вдвоем.       Н-да… Только разум подкидывал противную мыслишку, что Коле-то уставать не от чего было — не он терпел эгоизм и местами несносный характер второй половины. И это не Федя выпендривался, строя из себя непонятую в своих желаниях и стремлениях выдающуюся личность, не Федя гонялся за призраками, считая, что достоин лучшего, нежели твердо стоящий ногами на земле любимый человек…       …которого Николай еще позавчера считал приземленным, бесхребетным и утратившим внешний лоск…       …которому завидовал. Посмотрим правде в глаза. Федор следовал своим четко обозначенным принципам и не собирался им изменять. Их можно было или принять, или… Ну вот и получите это «или» — спорить с ними и в итоге расстаться.       И почему еще недавно эта принципиальность раздражала, особенно в отношениях с родителями, а сегодня выглядит благородной и редкой. Ведь Федька прошел сложный путь до повышения и на работе: его идеи крали, его подминали под себя, отодвигая на второй план талантливого, но слишком дерзкого и молодого механика, а он не шел по головам — продолжал пахать, свято уверенный в том, что придет его час. И был прав: генеральный его заметил, потому что если специалист хороший, то правило «Незаменимых нет» препятствует развитию бизнеса. Но междоусобные войны по-прежнему шли, и Федору порядком трепали нервы, мешая работать. Только он никогда не жаловался, в отличие от Коли. Еще одно замечательное качество.       Николай же знал об этом? Знал. Почему перестал замечать? Почему позволил наносной шелухе застить глаза и забыть о главном?       Кто б еще ответил…       Коля в тоске погладил равнодушный валик одеяла, никак не желавшего превращаться в Федю, надавил на середину, вспоминая мягкий Федин живот. Сейчас, в одиночестве давящей тишины, раздражающая ранее грузность и обозначившаяся легкая полнота у Федора не казались такими уж некрасивыми. Он крупный, здоровый, рослый, любит поесть. Ну и что в этом плохого? Если подумать, то ему даже идет. Не всем же быть качками с железным прессом кубиками. Сам он, что ли, идеал?       Зато Федя выглядит солидно, представительно, особенно в костюме и при галстуке. И ноги у него по-прежнему остались длинными, жилистыми и стройными, задница — аппетитной и подтянутой, грудь — широкая, покрытая кучерявыми темно-русыми волосками, с хорошо обозначенными мышцами. Лежишь, как на бесподобно удобной подушке. Чего не лежалось и дальше? Коля вспомнил это ощущение — защищенности и спокойствия… Устроишься с комфортом на Федькиной груди и бездумно гладишь, сминая, пощипывая теплые бока.       Невольно улыбнулся, вспомнив, как Федор иной раз замирал перед зеркалом в ванной, втягивал в себя живот, выпячивал грудь, расправлял плечи и басом кидал: «Ну чем не Брюс Виллис?»       Мысленное прослеживание памятью всех подробностей Фединого тела привело к ожидаемой реакции — встал, да так, что хоть гвозди заколачивай. И разом припомнились все разы, когда не было. Когда некогда, когда не то настроение, когда самочувствие не очень, когда «давай по-нормальному, а?», когда просто «не хочу». И за каждый из них хотелось отвесить себе увесистый подзатыльник.       Конечно, сравнивать Коле не с чем и не с кем — Федька оставался первым и единственным любовником, но сейчас возникла твердая уверенность, что при этом всё же лучшим из возможных. Помнится, как он заводился и темнел взглядом, стоило только Коле подкусить нижнюю губу и приподнять бровь. Типа, соблазнитель коварный. И трахалось отлично и по-быстренькому, и как полагается — с прелюдиями, игрищами и в три захода.       Давно он не видел такого Федора… Страстного, напористого и в то же время внимательного и нежного. Давно. Кто в этом виноват? Он? Или и Федя к нему остыл? Острота и новизна ощущений пропали? Наверное.       Издевательство… Аж тело сводит. Еще память, подлюка, так и подкидывает дровишек в костер — изводит жарко-пошлыми воспоминаниями.       Ну что, Николай Васильевич, вы молодец! Вздрочнули на образ бывшего. Поздравляю!       Коля скучал. Безбожно.       По Федору.       Прошло всего два дня без него, а безысходность и бесперспективность будущего без Феди обозначились целой палитрой серых мрачных красок.       Дни потекли своим чередом, и вроде работы много — ни вздохнуть, ни выдохнуть, и хандрить откровенно некогда, но пустота в душе разрасталась и разрасталась.       Быт не отлаживался — хоть убейся. Николай представления не имел, как у Федора получалось так легко, непринужденно и незаметно для Колиного глаза держать всё под контролем.       Готовка не давалась, даже самые элементарные вещи, квартира зарастала грязью и покрывалась пылью, и сколько в выходные Николай ни пытался навести чистоту — выходило не очень: полы постоянно сверкали разводами, сантехника не отмывалась от желтого налета, зеркала оставались в подтеках, дома постоянно что-нибудь отваливалось, откручивалось, отвинчивалось. Про стирку и глажку лучше вообще не упоминать — Николай выглядел брошенным мужем, от которого ушла заботливая жена-хозяйка. От щеголеватого стиляги, коим чувствовал себя Большаков, осталась жалкая неотглаженная тень.       А оплата коммуналки? О боги, вот еще наказание, о котором Николай даже не подозревал! Кипа бумажек, с которыми хер пойми, что делать. День убил на то, чтобы разобраться, что к чему, где и как платить.       Месяц спустя Коля уже взвыть был готов — да едрить твою ж налево: или это он такой рукожопый, или Федор — святой. А скорее всего, оба утверждения верны. Куча бесконечно и отовсюду возникающих в быту мелочей сводили его с ума!       Спалось отвратительно, аппетит пропал, настроение заклинило на отметке «не подходи — прибью», а тело внезапно решило, что ему шестнадцать — мысли о сексе посещали с интервалом в десять минут. Однажды ночью Николай проснулся от горячего и мокрого сна, тиская пылко руками подушку — в эротическом видении она заменила ему крепкую Федину задницу. И что самое ужасное — никого другого не хотелось.       Коля придирчиво разглядывал мужчин в своем окружении и в каждом находил сто тысяч изъянов, а главное — его раздражали чужие запахи. Он морщился только при мысли, что кто-то другой может дотронуться до него, залезть своим языком к нему в рот… В последнее время, до расставания с Федей, Коля фантазировал на тему адюльтера — случалось, но воображение рисовало некоего мифического персонажа, который, как он теперь понимал, слишком уж походил чертами на Федьку. В реальности, когда горизонт открыт — ищи, кидайся в новую любовь с головой, все рецепторы отказывались воспринимать всерьез любую кандидатуру.       И многозначительные поглядывания дипломника Дениса Махового тоже ни хрена не радовали. Приятными они были просто потому, что уже имелся Федя. При наличии надежной второй половины покрасоваться перед молоденьким студентом — будоражащее кровь дополнение, но не более того.       Тело изнывало и требовало Фединых губ, Фединых рук и Фединого члена, не собираясь уступать логике разума и идти на компромиссы.       Полтора месяца спустя после расставания Коля готов был признать — не было у них с Федей никаких, блять, проблем! И жили они шикарной жизнью! И всё у них было хорошо!       Просто кто-то — тупорылый избалованный идиот! И этот кто-то поломал себе всю жизнь.       И что теперь делать, Коля не имел понятия. Несколько раз даже звонил Федору, в минуту пиковой слабости, но сухой деловой тон остужал пыл с первого равнодушного: «Привет. Ты что-то хотел? А то я занят». Да, хотел! Вернуть всё как было хотел! Но вместо простых и таких трудных слов: «Прости меня, я был не прав, очень скучаю» Николай мычал в трубку и глупо спрашивал: «А ты не помнишь, где у нас нитки с иголками лежат?»       Минуло три месяца с того дня, когда Федя ушел.       Просвета не намечалось. Те страдания и метания, что одолевали Николая весь этот тоскливый период, оказались всего лишь разминкой перед предстоящей, высосавшей из него все жизненные соки депрессией.       Жизнь остановилась, просто замерла в одной точке — суета вокруг его не касалась: он погрузился сущностью в прошлое, жил воспоминаниями. И уже не требовалось ответов на вопрос: «Что пошло не так?». Робкой надеждой колыхалось: «А можно ли… исправить?»       Начало декабря. Первый снег — мокрый, тяжелый, обваливающийся кусками. Серая муть на небе, серая муть под ногами — грязные лужи, слякоть. Ветра нет, но воздух влажный и мерзкий, пропитывающий промозглым холодом одежду, тело.       Николай вышел из университета, поправил воротник пальто, натянул поглубже шапку, поежился. Дома его ждало одиночество. И томительное безделье. Он не брал больше заказов — в зарабатывании денег пропал смысл. Как-то резко стало очевидным, что тратить их некуда и незачем. Забросил весь фриланс — оставил только преподавание. Да и оно не радовало. Ничто не радовало.       Несколько попыток поговорить с Федором не увенчались успехом. Сердце рвало на куски от неизвестности: неужели всё? Душа скорбела, не желая в это верить.       Медленно шагал по центральному проспекту, щуря глаза от едкого света искусственного освещения — фонари, витрины, фары машин. Слишком много фальшивого, ненастоящего в этих разъедающих радужку отблесках.       Невыносимо: и этот город, и эта погода, и спешащие по своим делам люди.       Николай потянулся за телефоном — как часто теперь он выжидающе смотрит на экран мобильного в надежде, что раздастся долгожданный звонок. Но Федор не звонил и не ждал звонка от него.       — Привет, — хрипло, простуженно — с утра разболелось горло, а после четырех лекций голос и вовсе сел.       — Привет, — спокойно, без эмоций.       — Как ты? — пытаясь скрыть дрожь оледеневших от волнения пальцев.       — Нормально, — и молчание. Не спрашивает, не интересуется его делами в ответ. Ему всё равно.       — А на работе? — мучительная попытка продлить разговор.       — В порядке, — откровенное нежелание это делать.       — Ты обустроился? — неуверенно.       — Да. Спасибо. Всё хорошо, — почти монолог.       — Эмм… Слушай, может… зайдешь как-нибудь? — сдавленно, но с надеждой. — Посмотришь… Вдруг тебе что-то нужно на… — сглотнул, — новом месте. Ты ведь всё оставил. Как-то нечестно, — неловкая подача, кривая.       — Нет. Мне ничего не нужно, — сухо, отстраненно. — И вообще… Извини, но, думаю, нам не стоит встречаться. Это лишнее. Ни к чему.       — Я скучаю, — шепотом, с надрывом. А по ощущениям — как прыжок с трамплина.       — Извини. Извини, — пауза. — Прощай, — но вода не принимает — выплевывает и бурным потоком выносит на одинокий необитаемый остров.       Коля медленно опустил мобильный, продолжающий издавать пронзительные гудки.       Прощай…       Он прикусил губу от взорвавшихся в груди вулканом эмоций, зажмурил глаза, сдерживая крик. Сердце свело болезненной судорогой. Это агония. Агония утраченной, растраченной понапрасну любви.       Дышать. Надо сделать глубокий вздох и… Куда бежать, где скрыться от боли?       Николай пьяно, не разбирая дороги, на автомате побрел в сторону дома. Кажется. А может, и нет. Реальность распадалась на куски.       Снова остановился… Сознание выхватило вывеску любимого Фединого ресторана. Ярко подсвеченное панорамное окно, за которым в тепле уютного зала ужинали гости заведения. Раньше они часто сюда захаживали с Федей. Глаза невидяще скользили по занятым столикам — столько чужих судеб, столько разных историй.       Не увидел — почувствовал кожей чей-то пристальный взгляд. Кто? Поискал глазами…       Возле самого окна сидел Федор. Одетый с иголочки — костюм, галстук, свежая стрижка — ему идет, очень, как будто немного похудел. И абсолютно точно посвежел. Горько, но расставание ему пошло на пользу. Вальяжно откинулся на спинку кресла, барабанит пальцами по столу и смотрит. В упор. Но с нечитаемым выражением на лице. Сканирует, не позволяя заглянуть в душу.       Красивый до головокружения. Знакомый каждой чертой лица. Родной.       Чужой. Ни мускул не дрогнул. Просто сидит и смотрит.       Коля потер тыльной стороной ладони лоб, растерянно улыбнулся — слабо дернулись вверх уголки губ. Федор кивнул. И отвернулся.       К столику подошел молодой привлекательный парень, лет двадцати пяти. Протянул Феде руку для пожатия, ослепляюще улыбнулся, озаряя пространство сиянием уверенности в собственном превосходстве красоты и молодости. Сел напротив, что-то сказал Федору, подмигнул, лукаво сощурив шальные глаза — тот усмехнулся в ответ, качнув головой.       Это не деловая встреча. Это свидание.       Прощай…       Теперь понятно, почему.       Это у Коли жизнь закончилась, а у Федора, похоже, началась. Это Коле плохо без Феди, а ему — очень даже хорошо. Об этом кричит и его цветущий внешний вид, и тот факт, что больше он ни разу не обернулся, чтобы глянуть на так и застывшего в немом отчаянии перед окном ресторана Николая.       Надо идти домой. Прекратить выставлять себя идиотом. Надо идти.       Что сказать? Чувствую себя маленьким, потерянным, утратившим себя и свое «я» в этом некогда родном и знакомом городе. Вскидываю голову к небесам — подгоняемые ветром несутся без цели и правил, сплошным неумолимым потоком низкие серые облака, но не плачут — слез нет. От их бега кружится голова. Холодно, ладони заледенели, ноги онемели, но лицо горит.       Уличный музыкант перебирает струны на гитаре и хриплым прокуренным голосом поет о том, что «Не со мной ты, не со мно-о-ой». Как же ты, сука, прав… Не со мной.       А ведь был. Весь, весь мой был!       Что сказать? Мне тридцать один год, а понятия не имею, как дальше жить. Я так привык быть с тобой, что перестал ценить это. И совсем, совсем забыл, что кроме тебя у меня нет никого на целом белом свете. Я один. Один.       Стою, как дурак, посреди центрального проспекта, среди нескончаемого потока людей — бегут по делам… К кому-то, зачем-то. А я? Мне некуда идти. Я не хочу возвращаться домой. Там пусто. Там нет тебя. Там никто не обнимет и не скажет: «Забей. Всё будет хорошо».       Мне не хватает тебя, мне не хватает нас. Я врос в тебя телом, душой, сердцем, разделил с тобой на двоих жизнь… И забыл. Забыл об этом. Так глупо и беспечно потерять свое счастье. Так глупо и беспечно не поверить в то, что так бывает. Однажды и навсегда. С первого взгляда и навеки. Так бывает, бывает… Забыл.       Не хочу идти домой.       Я был сильным, уверенным в себе, я рос, развивался, имел цели. Такой важный, правильный, хороший парень. Счастливый. Потому что, твою мать, ты был рядом!!! А кем я был до тебя? Кем теперь я буду без тебя?       Проще было бы принять мысль, что ты ушел от меня, потому что, к примеру, изменил, полюбил другого, проще, гораздо проще. Но знать, что ты ушел не к кому-то, а от меня. Знать, что ты просто разлюбил меня. Устал от меня. А я, дурак, поверил, что тоже.       Что сказать?       Прости. Я был не прав.       Прости. Я не уберег нашу любовь.       Прости. Я всё испортил.       Прости…       Я не смогу без тебя. Но придется смочь.       Не хочу идти домой.       Не хочу.       И у меня даже не найдется сил пожелать тебе стать счастливым без меня — я эгоист. Потому что мне было хорошо с тобой.       Все эти ссоры, придирки, упреки… Ерунда. Такая ерунда.       Я не хочу, чтобы у тебя сложилась жизнь без меня.       Вернись.       Прощай…       До дома Николай не дошел — как-то разом закончились силы. Завернул в первое попавшееся на пути кафе, заказал кружку глинтвейна — продрог насквозь, хотя, по правде говоря, хотелось малодушно заболеть. Чтобы температура под сорок спалила, выжгла дотла горечь и разочарование, чтобы тело страдало и мучилось физически — может, душе легче станет.       Коля отхлебывал обжигающий гортань напиток, крутил в руках мобильный и внезапно решил. Пусть так, хорошо. Расстались. Точки расставлены, да и вообще все знаки препинания стоят в этой истории там, где им и полагается. Но он не сказал Феде главного, возможно, за все двенадцать лет ни разу не сказал.       С ним попрощались, но смс написать никто не запрещал.       «Прости меня. За всё. За все нелепые и несправедливые слова. В тебе нет недостатков. Я не ценил тебя. Признаю. Я был не прав, чертовски был не прав. И всё в итоге испортил. А счастье… Оно всегда было рядом. В тебе. Понимаю, что сейчас, в этот момент, тебе не нужны уже мои извинения. Прекрасно понимаю. Но всё равно хочу сказать, просто, чтобы ты знал… Я благодарен тебе. За любовь. За заботу. За спокойствие и уверенность в себе, которые ты мне дарил.       Насмешка судьбы или ее жестокий урок: потеряв, я понял… В погоне за синичками я упустил журавля из рук.       Может, поздно, может, не нужно, но я скажу…       Я люблю тебя».       Ответа Коля не ждал. Ничего не ждал. Все милости и подарки закончились.       Надо все-таки дойти до дома. И окончательно свыкнуться с мыслью, что, возможно, это теперь квартира одинокого человека. В повторную удачу, что найдется кто-то такой же замечательный, как Федор, не верилось. Наивно и иллюзорно. И, честно говоря, даже пытаться не хотелось искать. Может, со временем, когда откипит и уляжется, что-нибудь с кем-нибудь и получится… Как-нибудь.       У подъезда Коля заметил знакомую машину, аккуратно припаркованную на стоянке… Федя! Легкий сонный хмель мгновенно слетел, сердце в надежде встрепенулось, но разум рационально и ехидно встрял со своим: «Видимо, передумал, насчет «ничего не надо».       Коля еще не успел приблизиться к авто, как со стороны водителя распахнулась дверь и, вслед за облачком сигаретного дыма, показался Федя. В привычной куртке-авиаторе нараспашку, уже без галстука, верхние пуговицы рубашки расстегнуты.       — Ты… Ты как здесь? — невнятно спросил Коля, застыв перед бывшим.       Федор, окинув Николая с ног до головы неодобрительным взглядом, внезапно сердито бросил:       — Ты домой через окружную пешком добирался? Почти час тебя жду! И что это за вид? — он ткнул пальцем в оголенную Колину шею. — В легком пальто, без шарфа! Коля, ну модничать тоже как-то в тему надо! Слечь решил с гриппом? — и, цокнув языком, покачал головой.       — Я… не знаю… шел просто, — путанно ничего не объяснил Николай, почувствовав себя окончательно выбитым из колеи. Ощупал шею… Похоже, шарф он посеял в кафе, а пальто — да, и правда не по сезону, но последнее время он плохо соображал, что надевать и зачем.       — Вот оставишь тебя без присмотра на пару месяцев… И что в результате? И так дрыщ дрыщем, а сейчас так и вообще… Слезы. Жертва Освенцима. Лебедь умирающий, — бурчал Федор себе под нос. Обошел машину, залез с головой в багажник. Достал увесистую спортивную сумку с вещами — ту самую, с которой уходил, и огромный пакет с продуктами. — Пошли домой.       — Ты… вернулся? — Коля не верил своим глазам. И слабо что понимал. Как в каком-то абсурдном рассказе, где у главных героев нет ни связи, ни логики в поступках-действиях.       — Вернулся, — кивнул Федя. — Три месяца ждал, когда ж тебя проймет, засранца мелкого. Дождался наконец-то! — сунул пакет Николаю и подтолкнул его к двери подъезда. Сам подхватил сумку. Оглядел машину, щелкнул кнопкой сигнализации. — Блин, неудачное место осталось на парковке… — озабоченно проговорил он. — Ну да ладно, надеюсь школота не успеет поутру бока своими интеллектуальными надписями разрисовать.       Слишком много слов для Федора на такую незначительную тему. Он нервничает — догадался Николай, только тщательно это скрывает.       — Что, значит, проймет? — переспросил Коля, останавливаясь на ступеньках подъезда. Сейчас его лицо было вровень с Фединым.       — То и значит, — нахмурился Федор. — Наши ссоры… Их было чересчур много — однообразных и никуда не ведущих. Я долго не мог заснуть после последней, всё думал, как мы докатились с тобой до жизни такой. Ни ты меня не слышишь, ни я тебя, — вздох. — Я ушел, чтобы дать нам обоим возможность остыть и разобраться в себе. Хотел сам подумать, есть ли по-прежнему что-то между нами… Хотел, чтобы ты решил, любишь ли еще меня или нет.       — Люблю! — поспешно вставил Коля.       — Я так и понял, — усмехнулся Федор. — То позвонит и про какие-то нитки спросит, то где у нас плоскогубцы лежат… Я даже боюсь представить, что ты ими мог делать.       — Гвоздик выковыривал, — пробормотал Николай.       — Гвоздик? — Федя удивленно приподнял бровь. — А откуда ты его, позволь узнать, выковыривал?       — Из стенки. Хотел наши фотографии в антирамах повесить… Получилось кривовато, и вот, — пояснил Коля.       — Охохо… Ладно, с этим потом разберемся, — махнул рукой Федор. — И ты давай, иди. Холодно. Синий уже весь, — он снова подтолкнул Николая к подъездной двери.       — Но ты сказал… что всё, прощай! — воскликнул Коля, не двигаясь с места.       — Сказал! — повысил голос Федор, в его тоне послышались нотки раздражения. — Потому что ушел тогда и уже вечером понял, что никуда мне от тебя не деться. Люблю я тебя, Рыжик. Как любил, так и люблю. А ты? Тебе-то нужна моя любовь? — он нахмурился. — Дал тебе время всё обдумать, хорошенько всё взвесить. Трудно мне было, очень трудно. Что-то делать, ходить на работу и ждать. Потому что… Ну, а вдруг всё? Вдруг ты выдохнул с облегчением и уже… это… того, — замолчал, отвернувшись в сторону. Коля тоже молчал, понимая, что сейчас нельзя встревать, перебивать своим. — Две недели не прошло — позвонил. В трубку мычит, какую-то херню спрашивает про иголки с нитками. Ну едрить твою налево! По голосу же слышу — хана котенку, загибается. В тот же вечер после работы к тебе хотел сорваться, почти до нашего дома доехал, а потом тормознул. Стою у обочины и понимаю: нет, не пойдет. Ведь вернусь, ужином накормлю, отмою, отстираю, отглажу, сопли вытру и что?       — Что? — Коля ссутулился. Он знал, что услышит, и слышать это было неприятно. Но справедливо. Всё, что сейчас говорил Федя, справедливо.       — Не пройдет и пары месяцев, как всё вернется на круги своя. Опять я тебе буду мешать то спать, то работать. Опять за жопку не помацать, опять толстый и бесхребетный… Нутром чую: ни хрена ты еще не понял! Не осознал! — говорил зло, с досадой. И Николай внезапно прочувствовал… Федю прочувствовал. Да, ему было плохо, но Федору, кажется, было еще хуже. Гамма эмоций сложнее. И обиду его до оголенных нервов ощутил.       — Я был не прав. Прости, — прошептал Коля.       — Ты меня тоже прости, — вздохнул Федя. — Я ведь увидел тебя издалека… В ресторане, — уточнил он. — Идет, еле ноги переставляет, морда лица убитая, сплошное горе-горюшко. У меня чуть сердце на куски не разорвало. Думаю, довел же и себя, и чучелко мое рыжее. Смотрю, достает телефон. Звонит. Мне, то есть, звонишь. Ты. И что слышу? Опять, блять, про эти гребаные стулья!       — Какие стулья? — недоуменно нахмурился Коля.       — Ну или не стулья, — всплеснул свободной рукой Федя. — Я не знаю, что ты там мне навязывал, когда предлагал прийти и поделить имущество. Выбесил — аж по тыковке твоей бестолковой дать захотелось. Ну и сказал. Сгоряча сказал. Потому что совсем другое ожидал услышать.       — Я… просто… хотел тебя увидеть, — пробормотал виновато Николай.       — Так, блин, позвони и твердо, уверенно скажи: «Я соскучился! Я люблю тебя! Возвращайся домой!» — излишне громко и эмоционально выдал Федор. — Чтобы я, понимаешь, я точно знал, что вернусь домой к любящему меня человеку!       — Ты мою смс прочитал? — спросил тихо Коля, потянулся рукой, осторожно погладил костяшками пальцев шероховатую Федину щеку. Тот слабо улыбнулся и на секунду прикрыл глаза.       — Прочитал, конечно, — ответил Федор. — Поэтому и приехал. Именно таких слов от тебя мне и не хватало.       И впервые за долгое время правильное молчание. Искреннее, рожденное не обидой и разочарованием, а радостью взаимопонимания.       — Федь, я спать без тебя не могу, представляешь? И без твоего орущего на всю квартиру телека мне не работается. Вообще никак. И джинсики блядские носить не хочется. По утрам вставать невмоготу… Я очень многое понял. И переоценил. Честно, — проникновенно произнес Николай. — А еще я у тебя безрукий и беспомощный. И жутко соскучился по твоим завтракам… Зачем я тебе такой нужен, а, Федь?       — Отцовский инстинкт? — хмыкнул Федор.       — Скорее, материнский, — улыбнулся Николай.       — Коля, да какая разница, за что люблю? За многое, поверь. И какой ни есть — весь мой, — проговорил уверенно Федя. — И я тебя прошу, идем уже домой! Я хочу жрать! — он кивнул на пакет с едой. — Я хочу в нашу теплую постельку! Задолбался на съемной хате жить. Где всё чужое, не наше. Отвык.       — Да, да, конечно, — Коля полез за ключами.       Но пока поднимались по лестнице, не удержался… Остановился и все-таки спросил о том, что изгрызало разум и сердце ревностью:       — А тот парень… в ресторане? Это… Это было свидание?       — Свидание? — Федор удивленно свел брови к переносице. — А! — хмыкнул. — Это Никитка, сын лучшей подруги матери. Попросила меня встретиться с этим оболтусом и прикинуть, смогу ли я куда-нибудь засунуть его к себе на предприятие.       — И как? Сможешь? — Коля выдохнул, окончательно расслабившись. Словно внутри пружина разжалась и напряжение ушло.       — Не-а, — качнул головой Федя. — Бестолочь он и неуч. Я маме просто обещал с ним встретиться, на работу устроить — не обещал, — пожал он плечами. — А что? Ревнуешь? — и прикусил в озорной усмешке нижнюю губу.       — Ревную, — согласился Николай. — Я себе уже такого нафантазировал… Особенно после телефонного разговора. Ты, знаешь ли, тоже суров, Федор Павлович, — заметил он и продолжил подниматься по лестнице.       — Ага, — протянул Федя и вдруг ущипнул его за ягодицу, пробравшись шаловливой рукой под пальто. — Значит, я еще ничего… В тонусе. Раз ты посчитал, что этот вьюнош смазливенький мог запасть на меня.       — На комплименты напрашиваешься? — наконец вошли в квартиру.       Федор сбросил спортивную сумку и шумно втянул воздух родного дома. И в следующую секунду поймал разувающегося Николая за талию, притянул к себе, крепко обнял и точно так же жадно вдохнул еще один родной запах. Зарылся носом в Колиных волосах на макушке.       — Напрашиваюсь, — прошептал он. — На комплименты.       — Я никогда не забуду тот день, когда впервые увидел тебя в стенах универа, — тихо проговорил Коля. — Такой красивый, осанистый, высокий. Никто тебе даже в подметки не годился. А еще… От тебя исходила потрясающая аура спокойствия и уверенности. Я целый год, каждый день ловил мгновения, чтобы просто хотя бы мельком взглянуть на тебя. И когда не удавалось… Эти дни мысленно называл неудачными и бессмысленными. Прости меня… Прости за то, что забыл это чувство восторга, настоящего неподдельного восторга, когда ты вдруг подошел и заговорил со мной. О большем я ведь даже мечтать не мог.       — Значит, журавля урвал? — уточнил Федя, отстраняясь от Коли и заглядывая в его глаза. С веселым прищуром, чуть лукаво.       — Точно, — кивнул со счастливой улыбкой Коля и привстал на носочки…       Поцелуй был неторопливым, чувственным, исполненным любви и бесконечной нежности. Поцелуй-признание, поцелуй-прощение, поцелуй-начало.       — Я тебя хочу, — пробормотал Федор, прижимаясь теснее. Вроде как обозначая, насколько сильно.       Коля, вспыхнувший, как свечка от охотничьей спички, порозовел щеками, запылал лбом, судорожно облизнул губы и спросил:       — Каков план?       — Секс, ужин, секс, перекур, секс, — деловито выстроил концепт вечера Федя.       — Какой хороший у вас план, мистер Фикс, — с довольным лицом одобрил Коля.       — Думаю, нам стоит еще раз поговорить, — произнес Федя за ужином.       — О чем? — Коля сидел, растекшись на невероятно удобном стуле сладким желе, блаженно прикрыв глаза.       Первый спонтанно-коридорный раунд прошел со счетом 1:1 — победила дружба. В качестве поощрения будущему матчу, который планировался на более практичном поле — в спальне, Федя в считанные минуты поджарил пару кусков свежайшей мраморной говядины. Николай млел, осоловев от счастья. Это ли не рай в одной отдельно взятой двухкомнатной квартире на пятом этаже?       — О нас. Но уже спокойно, в позитивном ключе. Что тебе не нравится, что мне… Давай возьмем листики бумаги, чтобы проще было, и по-честному всё напишем. А потом обсудим. Как взрослые люди, — предложил разумно Федор. И да, он был прав — надо разобраться сейчас со всеми противоречиями… Может, выяснится, что их и нет вовсе.       — Эмм… — Николай озадачился. После трех месяцев одиноко-брошенного существования лично у него претензий к Феде больше не имелось. Никаких. Разве что… Но Федор пусть напишет — Коле полезно узнать. Для профилактики, поэтому он согласно кивнул.       Сидели, склонившись каждый над своей рекламацией, минут двадцать. Коля, в общем, сразу написал, что вертелось на языке, и уместилось это в паре фраз:       «Меня всё устраивает. Хотелось бы, пожалуй, разнообразия в сексуальной жизни», а затем принялся разрисовывать оставшееся пространство белого листа схематическими изображениями поз из Камасутры. Настроение сразу приподнялось до двенадцати ноль-ноль.       — Я всё, — вот Федор писал долго. Коля вздохнул — ну, а что, напортачил, чего уж теперь. — Меняемся?       — Давай.       Федины ровные, словно по линеечке прописанные строчки гласили:       «В отношении персоны товарища Николая Васильевича Большакова нареканий не имею. Всё херня, кроме пчел. Но в качестве моральной компенсации за трехмесячное воздержание требую…»       И дальше шел перечень, от пунктов которого у Коли резко пересохло во рту и даже свободные спортивные штаны стали тесными. Федя не постеснялся в выражениях, исписав весь лист откровенной похабщиной… Но горячей! Аж пар из ушей пошел!       — Я бы… вот с этого… начал, — пробормотал Николай и поднял глаза на Федора. Тот увлеченно рассматривал наскальную Колину живопись.       — А мне вот эта поза понравилась, — задумчиво заметил Федя, явно прикидывая, как это можно организовать, хватит ли физической подготовки. — Короче, мне всё ясно, — он отодвинул в сторону оба листа. — В следующий раз — никаких разговоров. Только рот открыл — валить и трахать.       — Я больше не открою, чесс слово, — поклялся Коля. — Но насчет метода — поддерживаю.       — А ну идем-ка… — Федор сорвался из-за стола и дернул за собой Николая. Издал гортанный рык и перекинул Колино тельце через плечо.       — Федя… — свисая вниз головой, ощупывая на ходу плотную, упругую Федину задницу, подал голос Коля.       — Ммм?       — А ты не мог бы снова надеть костюм… И галстук.       — Понял. Сейчас всё будет!       А где-то фоном, вторым планом, как грамотно подобранный саундтрек, из динамиков непонятно чьего магнитофона доносилось славно-теплое, нежно-воздушное, очень верное в исполнении Криса Ри «Thinking of you»:       Through all the grey, I see skies of blue,       I close my eyes cause I'm thinking of you.       And I pray to god, that what we had,       We will have again someday.       So I telephoned to tell you what       I'd hoped you'd like to hear me say       I'm thinking of you.       И пусть в жизни Федора и Николая всегда найдется повод в суете рабочего дня, в круговерти занудливой повседневности, в быстро-медленном темпе времени позвонить друг другу и сказать:       — Думаю о тебе. Всегда думаю о тебе.