Пока бьется мое сердце

Родные края встретили ее с луной, ярко проливающей свой свет на сырую землю, лаем бродячих собак и чужими тенями, что призрачно метались над, казалось бы, несокрушимой оградой. Участвовать в коронации, наивысшем событии в жизни Стен, было определено значимым шагом. Хистория не позволила бы себе пренебречь династическим долгом без серьезной на то причины, ведь в церемонии состоит политический смысл — под видом торжественных аудиенций нередко решаются многие деликатные вопросы и составляются новые альянсы. Вопреки всему, будущая правительница не могла думать ни о чем другом, кроме как о командоре. Сердце застывало в болезненном чувстве ответственности за сказанное, вспоминая, как продолжала стоять на своем, будто тыкая в Смита ножом — проверить, больно ли. До Столицы еще предстоял неблизкий путь. Команда разбила лагерь внутри стены Роза, дабы перевести дух пред дальней дорогой, принять пищу, подготовить и напоить лошадей. До приезда группы Ривай вместе с несколькими солдатами расчищали местность от бродивших гигантов в ожидании членов Разведотряда. Юный офицер, что последним видел главнокомандующего, отправившегося вальсировать со смертью, доложил обстановку Капралу, пока тот с недоумением искал глазами Смита среди прибывшего отряда. — Ц... Эрвин... Идиот! — выплюнул Леви на рапорт юноши. Левое ухо девушки непроизвольно дернулось в сторону знакомого звука. Его имя острым лезвием проскользнуло по свежим ранам с еще не затянувшимися краями. — Запрягите лошадей, подготовьте снаряжение. Выдвигаемся на рассвете, — отдал приказ Аккерман, разворачиваясь лицом к Хистории, что неподалеку запрягала жеребца. — Ты отпустила его на верную смерть? — внезапно разрушил тишину Ривай, осуждающим взором прожигая ее спину. — Я напомнила ему о его обязанностях, присущих всем солдатам, — уверенно отозвалась девушка, мгновенно разворачиваясь к капитану, — но командор Смит не из тех, кто в страхе за собственную жизнь беспрекословно подчинится. — О чем ты думала, Хистория?! — сквозь зубы рычит Капрал, оскалившись на собеседницу. — Ты знаешь закон. Теперь неважно: вернется он живым или не вернется вовсе. Его участь решена, — сжимая ладони двинулся с места мужчина, покидая общество Рейсс, оставляя последнюю наедине со своими мыслями. Чувства жгутом пережимали душу. Хотелось со всей силы кричать в сумрачное небо, чтобы хотя бы там услышали, о чем молчит наследница. Но глубоко в себе она зарыла все тайны: печаль и муки неразрешающегося ожидания, которыми измерялась степень любви. Грея руки над желтым костром, в голове проскользнула поездка до Стен. Полумесяц за тучами скользил во тьме меж застрявших в небе звезд. Она думала о том, как силилась сложить какие-то слова в попытке остановить командора, что ринулся в бой в одиночку. По дороге она видела его отражение в кронах деревьев. Темнота будто намеренно стремилась забрать его слишком быстро. Пищей в дороге были тяжелые вдохи, а сердце словно подносили в огню. Пытавшись уснуть в ту непроглядную ночь девушка прижимала кулаки к глазам, чувствуя, как не ощущается пульс, хотя сердце билось в напряженном ритме, продавливая грудную клетку. Панические мысли о том, что она обязана принять решение, корнями уходившее не в чувства и принципы, а королевский долг, леденило сознание. «Этот мир скоро изменится. Кому решать, кто изменит его?» — его слова эхом отдавались в уши без всякого выражения, звуча в подсознании с пронзительной четкостью. «Не оборачиваться! Вперед!» — до боли знакомый баритон словно раскаленной стрелой вновь пронзил самую чувствительную часть в девичьей груди. «Если Вы ослушаетесь, Вас будет ожидать наказание в соответствии со всей строгостью военного времени», — ее последние слова о наказании были словно выстрел в саму себя. Выбор. Нравственность. Что значат для каждого из нас эти слова? Как мы поведем себя в ситуации, подталкивающей нас на преступления против самого себя и собственных чувств, против устоявшегося мнения и законов общества? Особой трагичности борьба достигает тогда, когда она происходит в душе человека. В основе нравственного выбора всегда лежит дуэль между плохим и хорошим, правильным и неправильным, честным и бесчестным, эгоистическим и бескорыстным. Каждому из нас приходиться пройти испытание нравственным отбором. «У меня нет другого выбора», — теряя последние благонравные ориентиры проскользнуло в голове наследницы, что в начале своего правления не могла мгновенно встать на либеральные рельсы, хоть и не желала горькой судьбы для недосягаемого возлюбленного, что увлек ее красотой подвига в борьбе за «общее дело». Война, жестокость, кровопролития — возможно, именно это способствовало столь стремительному развитию любви этих двух разведчиков. Ведь это чувство складывалось в минуты марша и часы сражения, когда нет времени на анализ и размышления. Но военная жизнь была действительностью особого рода и диктовала свои правила: моменты здесь скоротечны — вмиг приказ или вылазка могли разлучить надолго, часто навсегда. Слегка поднявшийся ветер ласкал тонкую кожу и развивал густые светлые волосы, будто кто-то тянул за них. Он остался там, в лесу. На это и оставалось уповать.

***

Самым сложным было оторваться от земли. Изо рта вырывался кашель с плевком, густой слюной растягивающейся по лицу. Слипшиеся веки напряженно подрагивали, пытаясь распахнуться. В попытке подняться из горла вырвался сдавленным хрип, а ноги медленно прощупывали почву, прежде чем принять на себя вес тела. Протяжный вздох все еще дрожал в воздухе. С трудом подобравшись к ближайшему стволу дерева, Эрвин обмякло устроился рядом с ним, откидывая спину на шершавую кору. Смиряя волнение, проклиная опутавший порок любви, с горечью извиняя себя, командор отважился бросить взгляд на плечо. Тягучая тошнотворная жидкость источалась из сплошной кровавой каши с осколками кости. Там, где зияла рана от вырванной руки, земля почернела от крови. Небрежно оторвав кусок ткани от форменного плаща, Смит принялся тугим узлом перевязывать плечо, затянув шнурок как можно крепче. Тишина возбуждала мелкой дрожью, а время сжимало, как пружину. Суставы немели, а колени измякли, словно масло. По израненному телу расползалось расслабляющее мускулы желание не двигаться. Туловище накрепко прилипло к кряжистому дубу. Командор тщетно пытался оторваться от него, но прижимался к траве, не находя в себе силы двинуться с места. Голова пронзительно гудела от суетливо толкущихся в ней мыслей. В сознании тотчас всплыли воспоминания о старых товарищах: тех, что волочились по сырому полю, лишившись всех конечностей; тех, кто нечеловеческим криком вопил от боли, прижимая руками к животу распоротые внутренности; тех, кто остался без лица или даже головы. Кошмары кровопролитных вылазок всегда проваливались в рассудок после сражений. Всякий раз солдаты старались разделаться с ними, пуская в ход непристойные или мрачные шутки. На поле боя они были бравыми войнами, бросающимися в самое пекло. Следом за сражениями рядовые превращались в дешевых остряков и бездельников. Но они хотели жить; жить во что бы то ни стало. Сколько нужно времени человеку, чтобы умереть? Сознание меркло. Эрвин бездумно дремал где-то на его грани. Перед глазами вновь возник ее лик, будто во сне. Внутри мелкой дрожью трепетали узы, что связывали его с наследницей. Эти странные узы, в которых не было ничего от воспетых побед и товарищества. Несомненно, этих двоих роднила жизнь, что была порождена одиночеством, опасностью, ожиданием часа смерти, бессознательно превращая в мыслящих животных, вооруженных лишь инстинктами. Но во всем этом могильном мраке всегда было место для любви: любви, что роняла просвет, согревая душу; что спасала от натиска бездонной пустоты внутри; что меняла образ мыслей вспять. Стряхивая с себя сон, со взвинченной до предела осторожностью командор поднялся с земли, придерживаясь оставшейся рукой за дерево. Нужно добраться до Столицы. Кровь знает дорогу. Теперь к Стенам. И первым делом — выжить. Неблизкий путь напополам ломал чащу в печальной лесной тьме. Попутный ветер окутывал кровавым дурманом и трупным испарением. Пыльные дороги истоптали его ноги, при каждом шаге недомогание изборождало лицо, соленый пот щипал глаза, а прерывистые вздохи обнажали сердце. Он шел по вымершим равнинам, медленно продвигаясь в сумраке, колеблясь на перекрестках, спотыкаясь и падая. Неутихающая боль, неостывший накал заставлял идти все дальше, считая раны, дабы скоротать время, представляя, как удивятся тому, что живой. Через время впереди стоящий путь вдруг принял отчетливые очертания. Там, вдалеке, виднелась стена Роза, разрушенная в свое время колоссальным гигантом. На горизонте брезжал свинцовый рассвет, отливающей жирным блеском на бурой земле под пронизывающимися лучами солнца. Вокруг стены на удивление не было ни одного титана. Возможно, местность близь нее была расчищена от таинственных существ, что часто бездумно бродили вдоль в поисках пищи. Размеренным шагом подбираясь ближе, Эрвин ощущал моральную мину замедленного действия. Послышались чужие возгласы. Целый хор голосов. Выделялся лишь один голос, но слов разобрать было нельзя: шуршала трава, поскрипывал ветер, глухо прогибалась земля под топотом множества ног. В ожидании прибытия ожил дух. Сгорбленный силуэт показался вдали. Девушка мгновенно оцепенела, узнавая до боли знакомый лик. С каждым приближающимся шагом Эрвина она менялась в лице: тени в глазницах постепенно исчезали, пропала восковая бледность, кожа снова стала теплой, — словом, в ее тело вернулась жизнь — и жизнь эта была богаче и полнокровнее, чем до сего дня. Но жизнь та была возвращена лишь на короткие часы... — Командор! — воскликнул один из офицеров, суматошно подбегая к старшему. — Мы уже должны были закончить. Капрал собрал отряд, чтобы выдвинуться на Ваши поиски. Похоже, мы немного задержались... — смутился юноша, разглядывая мужское плечо, на котором уже не было руки. — Нам нужна помощь! Нужно отвезти его в лазарет! — призывал молодой разведчик остальных бойцов, обращаясь к тем, что топтались позади. — Постой, — махнул рукой командор, повелительным жестом останавливая одного из членов Разведотряда. Эрвин почти вплотную приблизился к девушке, что застыла, как послушный манекен. Тотчас ему хотелось излить признания и мольбы, обняв ее колени. Судорожно взглотнув, та непроизвольно сжалась под его тяжелым взглядом, в котором характер мужчины читался с исчерпывающей полнотой и определенностью. Поступок просто солдата ничего не мог изменить: ни ход событий, ни королевский наказ. Кому, как не этим двоим, известна буква закона, запреты, острые края, которые нельзя переступать? Сделав еле слышный глубокий вдох, Хистория решилась на отповедь: — Командор Смит, — начала она с безупречно поставленной, с паузами и логическими ударениями речь, — несомненно, вы сильно рисковали. Но все же посмели ослушаться королевской воли. Я попросила бы вас предъявить то, что подтвердило бы подобное самочинное действо. Но знаю — у вас нет ничего, что бы доказывало, что вы действуете по королевскому приказу, — на ее лице читалась некая отчужденность. Услышав до неузнаваемости строгий голос, Эрвин почувствовал, как сердце тяжелым камнем упало вниз к ступням, словно на дно. Но закаленный стойкий дух пересиливал нахлынувшие эмоции. — Я... — начал он, но был резко перебит. — Взять его, — приказала Хистория резче, чем планировала, подрывая его самооборону. Нерасторопный отряд разом трусливо замешался, не смея скручивать главнокомандующего в тиски. Однако, под тяжелым безэмоциональным взглядом будущей правительницы несколько солдат все же схватили своего командора, что теперь стал чужим среди своих. Тот даже не сопротивлялся, гордо внимая словам королевы. — Вам будет оказано надлежащее лечение по приезду в Столицу. Я дам вам последнее слово, командор, прежде чем вы отправитесь под трибунал, — сказала она человеку, что ради нее смог столкнуть смерть со своего пути. Только в голосе этом было мало уверенности. Ей не за что было извиняться, но предательское чувство внутри твердило об обратном. Его глаза были словно прозрачные топазы. Утопая в их ледяной глубине, девушка нигде не видела опровержения тому, что она сказала. Непоколебимое спокойствие Смита разительно контрастировало с реакцией остальных. Стоя напротив, смотря сквозь нее, словно заглядывая в душу, Эрвин видел, с чем Хистории предстоит бороться изо дня в день, принимая не всегда правильные решения, побеждая или проигрывая. Глядя в ее глаза, в нем мелькнула крошечная тень понимания: он понял все, что она не смогла сказать. Эрвин Смит, переживший любовь, уже не сможет быть последовательным безжалостным разрушителем, ломающим судьбы других ради преданности старым маниакальным помыслам. Но смириться, подчинив свою жизнь идее самоотречения, или искать утешение в чувстве выполненного долга, в безответной любви к женщине главнокомандующий тоже не может — для этого он слишком горд, слишком необузданно свободен. Единственным возможным разрешением этого противоречия оказывается смерть. Горькая ухмылка проскользнула на его бледных обветренных губах. Устало прикрыв глаза, собранно, не теряя гордости, пронзительно командор проговорил последние слова, что остались в века́х: — Я буду защищать вас. Пока бьется мое сердце.