Бетховен. Людвиг ван Бетховен

Бетховен часто бывал на старом деревянном мосту, соединявшем берега небольшой реки. Каждый раз он смотрел вдаль, то мечтательно, то тоскливо, и каждый раз в этой дали, в бугристых линиях лесов, почти сливавшихся в сплошную темно-зеленую полосу, находил ответы на все то, что терзало его душу. Созерцание просторов часто приносило ему новые свежие идеи: композитор возвращался домой и с новыми силами брался за перо, начинал вдохновенно писать, изливая в музыке всё восхищение, переполнявшее его изнутри. Ничто в целом свете Бетховен не ценил так сильно и не любил так нежно и трепетно, особенно и неповторимо, как далекий вид со старого моста. И ничто не могло разочаровать его сильнее, чем пустота, которую он вдруг почувствовал, взглянув вдаль в очередной раз. Свежий прохладный весенний воздух, сочетавший в себе едва различимые запахи каких-то трав, цветов и недавно прошедшего дождя, резкими порывами трепал волосы и овевал лицо. Деревья вдали приветливо качали пушистыми кронами, но даже они, манившие и притягивавшие раньше, теперь казались абсолютно бессмысленными. Такими же бессмысленными, как все вокруг. Композитор больше не слышал. Не мог слышать ни пения птиц, ни шелеста листьев на ветру, ни шума быстрой реки. Не мог и не хотел. Не хотел он и видеть того, что завораживало его раньше. Не хотел и чувствовать. Уже почти привыкнув к постоянной полной пустоте внутри, он смиренно ждал чего-то, даже не особо осознавая, чего именно. Счастья? Нет. Глупо было рассуждать о счастье после всего, что было им пережито. Какое счастье может быть при стольких горестных воспоминаниях, не отпускающих ни на секунду? Чуда? Он уже давно знал, что чудес не бывает. А даже если и бывают, то точно не с ним. Конца?.. Переведя застывший безэмоциональный взгляд с лесных полос вдали, Людвиг перегнулся через перила. Прямо под ним, далеко внизу, неслась быстрая река. Чистые воды слегка поблескивали в лучах нежного солнца, искрясь, переливаясь и отбрасывая мелкие озорные блики на растущие у берегов камыши. Мелкие волны пенились и разбрызгивались, разбиваясь о каменные пороги, и брызги эти в лучах утреннего солнца светились всеми цветами радуги. Невольно залюбовавшись, Бетховен не заметил, как прогнулся под рукой прогнивший поручень. Издав лишь какое-то жалкое подобие треска, доска прогнулась еще сильнее и раскололась на части, а в воду посыпались мелкие щепки. Неожиданно качнувшись вперёд, Людвиг с трудом ухватился за соседнее крепление, пытаясь удержать равновесие, и навис над водой, балансируя на самом краю моста. Не отводя взгляда от реки, которая, как показалось композитору, закачалась, становясь с каждой секундой все ближе, он рвано выдохнул. Дрожащие пальцы все сильнее вцеплялись в опасно проминающуюся трухлявую древесину, а голова начинала кружиться. "Неужели, так и суждено? — испуганно подумал Бетховен, чувствуя, как дрожит под пальцами деревянный поручень, но тут же испуг сменился безразличием и даже облегчением: — Наверное, так и суждено". Провисев так еще какое-то время, Людвиг, окончательно успокоившись и перестав обращать внимание на тревожные сигналы хрупкой доски, выпрямился и сделал несколько шагов назад, оказавшись в безопасном расстоянии от обрыва. — А если бы не удержался? — прозвучал вдруг голос в голове, заставив Людвига вздрогнуть от неожиданности. Оглядев обломки поручня, все еще сиротливо покачивающиеся на креплениях, композитор вновь перевел взгляд на реку и подступил ближе. То ли из-за того, что солнце заслонили густые тучи, то ли из-за того, что в глазах снова темнело от подступившего волнения, до того прозрачные подвижные воды показались Бетховену почти чёрными, густыми и вязкими, готовыми затянуть с головой любого, кто только прикоснется к ее поверхности. И это его теперь совсем не пугало. Первые крупные капли дождя разбились о воду реки, заставив её покрыться расплывающимися кругами. Учащаясь, они беспощадно колотили молодые листья, барабанили по земле, но Людвиг не обратил внимания и на них. Он подошел к самому краю, где совсем недавно обломился поручень, и встал, слегка выдвинув вперед носки туфлей. Странное чувство, что так будет правильнее, с каждым мгновением все больше овладевало композитором, и останавливаться он уже не собирался. "Сейчас." Еще раз вдохнув полной грудью, Бетховен закрыл глаза и, слегка разведя руки в стороны, приготовился и занёс ногу. — Стой. Снова голос, но уже другой, пронзил сознание Людвига, заставляя открыть глаза и растерянно оглянуться по сторонам. Он показался композитору очень знакомым, но тот никак не мог понять, кому именно он принадлежал. Бетховен замер, глядя в одну точку где-то над уровнем воды, после чего вдруг резко отшатнулся от края и схватился за голову, едва сдерживая упорно рвущиеся наружу рыдания. Понял. Людвиг не помнил, как попал домой. Помнил только, как бесцельно брел куда-то, не разбирая дороги под сплошной завесой крупных капель. И вот, снова серые стены. Такие же привычные и незначимые, как и все остальное. Голова закружилась, и композитор оперся рукой о косяк двери, второй прикрывая глаза. Последнее время это происходило слишком часто. Настолько, что он даже успел привыкнуть. Чувствуя, как постепенно уходит из-под ног земля, Бетховен горько усмехнулся. Как быстро способен погибнуть даже самый сильный духом человек. Погибнуть не физически, а внутренне. Где теперь тот вдохновленный юноша, жаждущий изменить мир, которым он был раньше? Где всё то, ради чего он был готов пожертвовать чем угодно? Кажется, вокруг все то же, да вот Бетховен уже не тот. И нет больше смысла ни в виде со старого моста, ни в искусстве, ни в самом Бетховене. Или том, что от него осталось. Бессильно опустившись на пол, Людвиг прижал руки к лицу. Тихий печальный смех срывался на всхлипы, причину которых тот и сам не знал. Да и нужна ли для этого причина, когда уже все неважно? Вздрагивая всем телом, композитор услышал неясное бормотание. К нему присоединились еще несколько голосов, и те слились в единый гул. Кто-то кричал, кто-то смеялся, кто-то звал на помощь, шептал, ворчал, всхлипывал. Людвиг зажал уши руками, но гул лишь усилился. — Да что же Вы такое? — взвыл он в отчаяньи, вскакивая на ослабшие ноги и поднимая взгляд влажных от выступивших слез глаз к потолку. Голоса внезапно стихли. На некоторое время воцарилась тишина, но и та продержалась недолго. — Вы предали меня. — отчетливо прозвучало в голове. Бетховен вздрогнул и замер. Теперь он узнал этот голос отчетливо, и привычное щемящее чувство, усиливаясь с каждым мигом, сдавило лёгкие. Тот же, что остановил его на мосту. — Учитель… — прошептал Людвиг, падая на колени. — Простите! — выкрикнул он куда-то вверх, не видя ничего из-за собственных слез и оволакивающей темноты. Но лишь звенящая тишина стала ему ответом. С силой ударив кулаком об пол, Бетховен вдруг почувствовал слабость. Воздуха становилось все меньше, мир кружился в бешеном хороводе, перед глазами плясали смутные картины, а вернувшийся гул голосов становился все громче. Композитор с силой вдохнул, пытаясь сказать что-то еще, но приступ удушающего кашля сдавил горло, не давая произнести и звука. Дождь за окнами все усиливался, сопровождаясь блеском молний и раскатами грома. Бетховен схватился за стену, пытаясь восстановить дыхание, как вдруг вспышка света из окна озарила однотонные стены. Казалось, весь мир замер в этот момент. Замер и Бетховен. Держась рукой за горло, он отрешенно смотрел в окно, будто ожидая. Мощный раскат грома заставил стены дрожать, но Людвиг уже не мог этого чувствовать. — Мы с Вами еще увидимся, Людвиг ван Бетховен, — вдруг прозвучал в голове тот же самый голос, но уже совсем по-другому, ласково и нежно. Долгожданное чувство спокойствия пришло тогда, когда сознание уже почти покинуло композитора. Тогда же перед его взором, среди странных абстрактных картинок промелькнули два удивительно чётких. Моцарт держал за руки Сальери и влюбленно смотрел в глаза капельмейстера, которого Бетховен впервые видел настолько счастливым. И Бетховен улыбнулся сам. Наивно и искренне, в последний раз. На улице все еще лил дождь, но небо мало-помалу расчищалось, позволяя пробиться сквозь рассеивающиеся тучи солнечным лучам. Один из них осторожно заглянул в окно дома, отныне затихшего навек.