Ружья в снегу

— Тебе хватит, пацан, — устало ругается Снайпер, перекидывая вялую тощую руку через плечо. — На сегодня, и на завтра. Скаут громко и пьяно матерится, болтаясь и практически волоча ноги по бетонному полу коридора. Ничья или проигрыши Синих раздражают его. Злят. Доводят до белого каления вкупе с гневными истериками и срывами. Он получает окрики старших, ему дают по зубам, Солли заставляет мыть туалеты, после каждого унитаза громко выкрикивать на всю уборную “сэр, есть, сэр!” так, чтобы его слышали в подвалах базы, чтобы хоть как-то дисциплинировать. Но это не помогло, парень запил. Колеса и траву скупать дорого, да и спалиться (особенно Скауту) — раз плюнуть — поэтому он выбрал ничего лучше, как пиво. Эту кислую дешёвую ссанину, с которой его вело с третьей бутылки, и он не знал границ и не умел пить, так что при каждой его попойке из него лезло — иногда начинал приколебливаться к каждой мелочи, видя в поведении сокомандников насмешку над собой, иногда сразу начинал орать и лез в драку, иногда сидел, молчал и плакал, иногда лез ко всем с пьяной доброжелательностью и пиздиловкой ни о чем. Сегодня последний вариант. Снайперу тяжело видеть его в таком состоянии. Он переносил выходки, подъёбки, усмешки, но видеть, как пацан опускается, как и остальные в команде… тяжело. Они-то — черт с ними, но он же совсем молодой. — Не тяни меня так, сука, больно же! — озлобленно шипит Скаут. — Все вы меня шпыняете, сейчас что со мной сделаешь — на улицу выбросишь?! Вы неблагодарные сволочи, с—с… садисты! Снайпер крепче сжимает челюсти, продолжая шагать, неся эту ношу. — Красный кенгурятник та ещё сука, хуже, чем ты, ради забавы может целый день только меня стрелять, иногда попадает в ляжку или в ключицу, и смотрит, блядь, до Реса добегу или прямо здесь в траншее окочурюсь! Снайпер глухо рычит. — Что молчишь? Неправда, что ли? Оба любите пустить пулю не туда, а потом смотрите, как будет корёжить того, кто её словил! Грубые слова режут по сердцу, и на губы сочится яд: — Твоей матери стоило остановиться на третьем ребёнке. Снайпер жалеет о сказанном в ту же секунду. Скаута изнутри обжигает каленым железом. — Говоришь, мне не стоило рождаться? Меня не должно существовать? Мне себя гвоздём вскрыть, чтобы тебе счастливо жилось? Голос мальчишки надорвавшийся и осипший. Мужчину это бьёт словно плетьми. — Или—или мне надо выбросить себя куда-нибудь, чтобы не мешать? — он дрожит, ошалелый лихорадочно блестящий взгляд сверлит мужчину. — Всегда говорили, что мне не место, что я лишний рот, что ма надрывается, и Джо ещё: “береги, ма, коралловое колье, утянет ведь”, но я не тянул, я никогда не тянул! — он хрипло кричит. — Я для всех был никчёмен, но ты, сволочь, когда мы только вместе, другие сказки поёшь! Тяжёлая пощёчина обрывает речь. Скаут, теряя равновесие, отлетает к стене, ударяется, прижимает ладонь к больной щеке. Снайпер стоит рядом, нависнув, сжимая челюсти, сжимая руки в кулаки, тяжело дыша — не только от гнева. И гнев не главное. Вина обжигает ему внутренности, мешаясь со стыдом, страхом, чувством грязи и похоти и чем-то, от чего болит сердце. Скаут молчит и рвано дышит, хлюпая носом, длинные ресницы дрожат. Снайпер остывает до ледяной тревоги и подаётся ближе, чтобы коснуться их губами в мольбе о прощении. — Ты как все, — надрывно шепчет Скаут, так, будто это проклятие. Снайпер выходит из транса, крепко берёт Скаута за руку и ведёт в его комнату. Парень не сопротивляется. Он безволен, как тряпичная игрушка. Снайпер сажает его на кровать, не включая свет, зная, что это спровоцирует головокружение и рвоту. Садится перед ним, развязывает кеды, снимает. Тянется к ремню, расстёгивает, звеня пряжкой, вынимает ремень, расстёгивает джинсы. Скаут на мгновение теряет баланс и валится ему на плечо. Он устал. Снайпер ощущает тошнотное чувство родительской заботы по отношению к ребёнку, но иначе нельзя. Он тянется к свитеру небесно-голубого цвета с орнаментом из снежинок, беря за края, но его останавливает тощая рука с крупными суставами. Скаут осторожно берёт его крупную жилистую ладонь и прижимает к щеке — больной щеке. Снайпер чувствует, что кожа у него мокрая и горячая. Парень льнёт к кисти всем естеством, потом украдкой целует пальцы. Мужчине что-то дёргает за грудиной, что отдаётся в паху и выступает влагой на глазах. Он неслышимо снимает очки, шляпу, кладёт на прикроватную тумбу, и, взяв лицо Скаута в обе ладони, подаётся к нему, целуя несколько раз меж бровей — в просьбе о прощении, в желании успокоить, в заверении, что мальчика любят. Скаут дрожит, хмурится, тихо плачет. Мозолистые руки гладят его, даря тепло и спокойствие. Темнота скрывает их близость, и парень тянется к мужчине, обвивая руки вокруг плеч, вдыхая его запах. На стрелке старый серо-синий потёртый плащ. Он поднимает ворот, чтобы казаться круче. Скаут любит его всем сердцем. — Снайпс, — сдавленно хрипит он, боясь, что эмоции хлынут наружу. — Ларри, прости. Парня сильнее стискивают в объятиях. — Ты ни в чём не виноват, — мягко и глубоко отвечает Снайпер, качая Скаута в руках. — Ни в чём. Ни в чём. Он повторяет это как молитву. Скаут отстраняется, чтобы взглянуть ему в глаза. Сейчас он почти ничего не видит, но он знает, что они серо-синие. Снайпер гладит его по голове, взлохмачивая светлые мягкие волосы, гладит шею, гладит по лицу. Сквозь кислый хмельной запах пробивается запах самого парня — и он будоражит мужчину. Наступившую тишину, прерываемую только шорохом одежды и их дыханием, перебивает неуверенный вопрос: — Можно я посплю? На этот вопрос Снайпер не выдерживает и нежно и счастливо смеётся. Совсем тихо, чтобы никто не услышал. — Можно, — он встряхивает парнишку за плечи. Снайпер помогает ему улечься, вытаскивает из-под него одеяло, накрывая. Требуется немного времени, Скаут почти сразу отходит ко сну. Снайпер думает, что Скаут почти сразу отходит ко сну. Стоит мужчине отойти, как цепкие пальцы хватаются ему за штанину узких джинсов. Снайпер уже знает это. — Мне нельзя здесь быть, Джим, — он склоняется над ним, потирая плечо. Парень замирает с тканью джинс в руке, не раскрывая глаз. — Джим. Пальцы отпускают. — Завтра утром, хорошо? Тебе нужно отдохнуть. Скаут чуть поворачивает к нему голову, и губ касается слабая улыбка: — Тогда до утра, да? — До утра, малыш. Сейчас спи.