Гефестион идет на охоту! (Hephaestion Goes Hunting!)

Примечания автора: Некоторые фрагменты этой работы немного напоминают мою историю "Любя Гефестиона", но я надеюсь, что она все-таки отличается в достаточной степени, чтобы оправдать свое существование! Я хотела написать реалистичную историю о том, как могут вести себя парни в поездке на охоту, и о тех проблемах, с которыми они сталкиваются в этом возрасте. Начав писать об Александре, я постоянно переосмысливаю, кто же именно из будущих Друзей мог действительно принадлежать к группе "миезских мальчиков", а кто должен был быть постарше. Состав персонажей этой истории является результатом последней перетасовки героев и в значительной мере плодом обсуждений этого вопроса со многими друзьями.

Глава 1       Что нельзя исцелить, то нужно перетерпеть. Эта пословица, особенно любимая моей няней Айтрой, которая всегда имела наготове впечатляющий арсенал подобных мудростей, показалась мне как нельзя более справедливой в день, когда я выдвинулся в поездку на охоту с царевичем Александром.       Как ни ненавистно мне признаваться, Айтра обычно права, и в действительности, я к тому моменту уже в самом нежном возрасте прочувствовал мудрость этой конкретной максимы.       Характер деятельности моего отца, которая представляла собой комбинацию дипломатической службы и задач внешней разведки, касавшихся сбора информации для царя Филиппа Македонского, означал, что мы много путешествовали – часто в Афины, но также и в Фивы или Спарту, или назад на север к более диким окраинам Иллирии, Эпира и Фессалии. Когда только выпадала возможность, мои мать и сестры сопровождали нас, потому что отец всегда был человеком, любившим находиться в кругу семьи. Но даже если путешествие представлялась небезопасным для женщин, отец все-таки брал в свои разъезды меня и моего педагога.       Жизнь в поездках бывала интересной, иногда захватывающей, но она могла оборачиваться и полной одиночества, и сложной.       Я никогда не был одиночкой по натуре и жаждал компании мальчиков моего возраста. Однако чтобы получить желаемое, я был вынужден каждый раз, когда мы переезжали на новое место, проходить через испытание, которое я в итоге привык мысленно называть «новый волк ищет возможность вписаться в крепко спаянную стаю». И, что естественно для волчьей стаи, чтобы заслужить свое место под солнцем, надо было показать способность кусать и переносить укусы, часть которых отличалась немалой злобностью.       По правде, с помощью моего отца я довольно хорошо поднаторел в прохождении этого испытания и даже пытался видеть в нем вызов, который сравнивал с Подвигами Геракла. Так что когда отец как-то позвал меня к себе и сказал о величайшей перемене, которую мне предстояло достойно пережить – о возвращении в Македонию, я приободрил себя тем, что готов бесстрашно пойти навстречу этому новому подвигу.       Мне почти исполнилось пятнадцать. Македония была моей родиной, но я провел там так мало времени, что обрел слишком малое количество друзей и практического знания того, как устроена жизнь юноши из семьи македонской знати. Отец увидел шанс решить эту проблему, когда царь Филипп объявил, что отправляет царевича Александра и его друзей прочь из Пеллы учиться в школе под руководством философа Аристотеля.       Это была блестящая возможность не просто учиться у человека, сидевшего у ног самого Платона, но также пробиться в близкое окружение царевича и подружиться с юношами, которые, если царевич станет царем, наверняка станут его гетайрами и займут видное положение в армии Македонии. Школа, которая должна была разместиться в Миезе, послужит цели подготовки сыновей македонских знатных родов к следующему шагу – поступлению в Школу царских пажей и службе самому царю Филиппу.       Я был готов к такому – и даже предвкушал в волнении. Хоть и предвидя тоску по семье, я с нетерпением ожидал момента, когда смогу обосноваться, получу возможность проводить больше времени с другими ребятами и наконец-то постепенно выкую стойкие узы дружбы.       И даже при таком настрое меня скрутил спазм опасений и предчувствий, когда я проснулся в утро отъезда на охоту и вспомнил, где должен буду провести ночь – в лесистых холмах гористой части Македонии в компании сына царя Филиппа, царевича Александра, и его друзей.       Охотничья вылазка представляла собой трехдневное мероприятие, организованное наставником и родичем Александра Лисимахом, в котором участвовали, не считая Александра и меня, еще шесть мальчиков, и все они, как предполагалось, будут учиться с нами в Миезе. Я сказал себе, что получится отличное развлечение, но в действительности не знал, чего ожидать – до того я не проводил время с этими мальчиками, да и не полностью свыкся с македонскими повадками; к тому же, мне еще никогда не доводилось участвовать в охоте, не говоря уж о лагерной жизни в диких лесах. Там бродили волки и медведи, и даже львы. А что, если кто-тот попытается съесть меня? Другие парни наверняка почуют мой страх, заметят мою неопытность… а если дикие звери не сожрут меня живьем, мои сотоварищи уж точно могут…       – Гефестион? – голос отца ворвался в мои мысли. – Ты что, не собираешься заканчивать завтрак?       Я без особого энтузиазма опустил взгляд на предложенные мне кашу, хлеб, сыр и фрукты.       – Я не особо голоден, отец, – быстро ответил я, пытаясь звучать весело, но от его проницательного взгляда было невозможно таиться. Он еще мгновение внимательно изучал меня, а потом наклонился вперед.       – Так что ты думаешь о сыновьях Антипатра?       Мое лицо просветлело от радости, что он не стал принуждать меня делиться своими опасениями.       – Я еще не уверен…, – признался я, а потом тщательно обдумал вопрос.       Одна из лучших вещей, которым научил меня отец - то, как оценивать характеры окружающих меня людей путем быстрого, но тщательного наблюдения. Это значительно облегчало мне адаптацию к постоянно меняющемуся миру и предоставляло так отчаянно необходимое преимущество каждый раз, когда я вынужден был прорываться в устоявшийся круг друзей.       Однако, было еще одно, чему я выучился: взрослые имеют привычку забывать, что у детей есть их собственные правила и коды поведения, по которым им приходится существовать. Сплетничать о мальчиках, которых я надеялся назвать своими друзьями, было строго запрещено.       – Кассандр, старший из них, кажется самым умным, – выдал я, наконец, – хотя Никанор – самый дружелюбный. Иоллас кажется немного болезненным, – добавил я, решив, что нет никакого предательства в том, чтобы утверждать очевидное, – он много кашляет и очень худой. Удивительно, что ему вообще разрешили отправиться на охоту!       Мой отец задумчиво погладил бороду.       – Не сбрасывай его со счетов слишком быстро, Гефестион. Иоллас напоминает мне мальчика, которого я когда-то знал в Афинах. Его все время сваливала то одна, то другая болезнь, и я припоминаю, как женщины непрестанно качали головами и пророчили, что он не доживет и до пяти лет… потом до шести… потом до семи… В последний раз, когда мы виделись, его жена – дочь очень богатого землевладельца – только-только родила ему девятого ребенка, а он сам только-только получил очень влиятельное место в афинском правительстве!       Я тщательно обдумал слова отца, все же умудрившись проглотить несколько ложек каши, пока размышлял. В сказанном могло быть зерно истины: Иоллас выглядел немного худосочным, но вежливым, наблюдательным и внимательным к нуждам других – качества, которые, как я уже знал, если использовать их с умом, могли служить своему обладателю так же эффективно, как искусность в верховой езде или борьбе, или метании копья. Он был тоньше и светлее своих братьев, а его слегка затуманенные голубые глаза казались очень милыми; все лучше понимая мир взрослых, я легко мог представить его, привлекающим внимание какого-то человека с хорошим положением в обществе.       Днем раньше я с удовольствием наблюдал за Иолласом и его братьями, когда мы встретились, чтобы подготовиться к нашей экскурсии. Тогда я решил, что Никанор, самый младший, обладает самым приятным характером; с его густыми рыжими волосами и коренастой фигурой он выглядел типичным македонцем – немного глуповатым, возможно, или слишком легко отвлекаемым, но всегда готовым перейти к действию, если ситуация того требовала. Кассандр, старший из братьев, казался самым таинственным – его глаза были светлее и холоднее, чем у Иолласа, но они сверкали умом. Он был и самым красивым из троих, с ладно скроенной фигурой и волнистыми темно-коричневыми волосами. Я решил, что он заслуживает более пристального наблюдения.       – И что, – вскоре продолжил отец, – ты думаешь о юном Александре?       Этот вопрос заставил меня заколебаться. Я опустил взгляд в тарелку с кашей и задумался, как бы мне ответить подипломатичнее.       – Я… не знаю пока еще, – сказал я, наконец, – он был мил со мной, когда мы встретились…       Я не хотел говорить то, о чем, как я подозревал, мой отец уже догадался: Александр оказался в некоторой степени разочарованием…       Возможно, все было бы по-другому, если бы я до этого не встретился с царем Филиппом. Мой отец очень хотел, чтобы я познакомился с ним – или, наверное, точнее было бы сказать, чтобы он познакомился со мной. Отец всегда говорил о царе Македонии и с восхищением, и с любовью, и он казался почти таким же взволнованным, как я, когда получил возможность похвастаться мной перед человеком, о котором был столь высокого мнения.       Я тщательно отрепетировал мое вежливое приветствие гостям, но в момент, когда в зале показался Филипп, я просто онемел.       Он не был ни таким высоким, как мой отец, ни, как я втайне подумал, таким красивым, хотя его и можно было бы посчитать привлекательным без шрамов войны и уродливого комка обесцвеченной кожи там, где раньше был его глаз. Но его присутствие, казалось, наполнило собой всю комнату, полное жизни, мужественное и убедительное. Так, воображал я, мог бы выглядеть сам Геракл после всех своих подвигов, путешествия с Ясоном и многих испытаний, как раз перед тем, как стать богом.       Пока я стоял, глазея на него как идиот, Филипп улыбнулся, взъерошил мои волосы и обратился ко мне на четком, утонченно-правильном греческом, приветствуя меня в Македонии. Едва могу вспомнить, что именно я промямлил ему в ответ; помню только, как прикосновение его теплой, грубой руки к моей щеке заставило мое сердце забиться очень быстро.       – Ты делаешь честь своему отцу, мальчик, – усмехнулся Филипп, и от его глубокого голоса у меня по коже побежали мурашки, – молодые люди Македонии и оглянуться не успеют, как будут сражены!       Бросив озорной взгляд моему отцу, царь добавил:       – Он абсолютно во всем такой же красавец, каким был ты в его возрасте, Аминтор!       Отец иронично рассмеялся.       – Ты льстишь мне, Филипп. Очарование Гефестиона досталось ему от матери! Не успел я придумать, что бы такое вставить уместно-уклончивое и не по годам умное, как встреча была закончена, и меня сбагрили на попечение слуги, который должен был доставить меня к царевичу Александру и его друзьям.       Идя по коридору следом за провожатым, я чувствовал легкий жар и головокружение. Моя сексуальность оформилась около года назад, но я, хоть и раньше был склонен к пылким влюбленностям в привлекательных мужчин постарше, никогда еще не встречал кого-то настолько сногсшибательного, как царь Филипп. Я даже обнаружил, что завидую естественной близости моего отца к нему; они встретились, когда, возможно, были не старше, чем я сейчас, и у меня возникал вопрос: а чувствовал ли отец когда-нибудь то же, что и я в тот миг.       Затем я вспомнил, что скоро познакомлюсь с сыном Филиппа, и почувствовал дрожь возбуждения. Я слышал, мать Александра, Олимпиада, в своем роде была столь же сильной личностью, как и Филипп, и я даже слышал, как слуги шептались, будто она, может, даже ведьма. Мою голову заполнили образы Медеи, Цирцеи…       Но потом меня привели к Александру, который как раз практиковался в метании копья на площадке позади царского дворца, и все иллюзии немедленно развеялись. Я ожидал увидеть юного Геракла, способного душить змей голыми руками, но этот золотоволосый почти ребенок, едва достающий мне до подбородка даже стоя на носочках, казался больше похожим по типажу на тех пригожих юнцов, которых Геракл имел обыкновение похищать и делать с ними, что заблагорассудится. Чем доверять ему руководство охотничьей вылазкой, подумал я, его родители поступили бы благоразумно, заперев царевича в каком-нибудь темном лабиринте, чтобы его не увидел и не унес на Олимп всемогущий Зевс продолжить то, что было начато с Ганимедом.       Именно этот недобрый ход мыслей побудил меня приветствовать Александра улыбкой, и он вернул мне улыбку вместе с вежливым обращением на греческом, которое я посчитал несколько чересчур формальным для разговора юношей нашего возраста – но мне было все равно. Это обращение, похоже, выделило меня как отличного от других, и я отметил, что товарищи Александра с любопытством разглядывают меня, как они смотрели бы на редкую диковину природы вроде двухголовой змеи или черного голубя. Кажется, тем и был определен тон нашего взаимодействия на оставшуюся часть дня; мальчики болтали достаточно охотно, но Александр был единственным, кто обращался ко мне напрямую…       «Понадобится некоторое время», – сказал я себе, проглатывая остатки завтрака и рассовывая по карманам пару сладких красных яблок перед тем, как поцеловать мать и Айтру на прощанье.       Я прискакал в Пеллу вместе с отцом, у которого в то утро были какие-то дела с Филиппом. Увидев Александра, стоящего у конюшен со своими друзьями Гектором и Пердиккой, я соскользнул со спины лошади: мне уже сказали, что мы путешествуем пешком, и я не хотел создавать впечатление бравады, подъезжая верхом к другим мальчикам.       – Радости тебе, Аминтор, – поприветствовал моего отца Александр с улыбкой, которая казалась искренне приветливой, – и радости тебе, Гефестион… Отец ухмыльнулся. – Посмотри на себя, Александр, – весело вскричал он, – ты вырос в молодого человека с того последнего раза, как я видел тебя! И очень красивого к тому же!       Я немного поморщился от чересчур свойской манеры обращения отца, но Александр был явно привычен к ней, потому что он только склонил голову, его светлая кожа покраснела, а улыбка сделалась застенчивой.       – Позволь, я покажу тебе Букефала – ты слышал, как я выиграл его?       – Царь Филипп сам написал мне об этом, – провозгласил мой отец, – и Гефестион был очень впечатлен, услышав эту историю, не так ли, Гефестион?       – Я…, – распознав возможность, которую создал для меня отец, я тут же ухватился за нее, хотя сам разыграл бы эту карту по-другому, – да, конечно… Я так долго с нетерпением ждал случая увидеть Букефала собственными глазами…       Мы оба предались восхищению прекрасным вороным конем с белым пятном, пока остальные ребята соревновались друг с другом в демонстрации познаний о лошадях с тем энергичным напором, который я уже начинал узнавать как нечто типично македонское. Пердикка, родич Александра по какой-то линии, которую я не мог припомнить, был высоким темноволосым стройным юношей, моего возраста или, возможно, немного старше. Слушая, как он говорит, я отметил, что он умен и даже несколько педантичен; Пердикка быстро исправлял Гектора или меня, не так охотно – Александра, хотя и не потому, подумал я, что боится царевича. Я предположил, что мой отец отнес бы его к типу людей, которых ты вряд ли заметишь, пока они тебе не понадобятся, и вот в этот момент ты обнаружишь, что они тут как тут, у тебя под рукой.       Гектор был самым младшим из мальчиков, которые собирались ехать с нами – хорошенький, с песочно-имбирными кудрями, игривыми карими глазами и озорной улыбкой. Я не чуял в нем зла, но он был гораздо сообразительнее, чем сын Антипатра, Никанор. Казалось, Александр его особо выделял – я заметил теплые взгляды, которые царевич обращал к мальчику, руку в дружеском объятии на его плечах. Гектор, возможно, был слишком юн для такого рода чувств, но вот Александр меня заинтересовал… Но я сказал себе, что момент для таких мыслей неподходящий. Сначала лучше убедиться в том, что мои позиции надежны.       В груди слегка кольнуло, когда отец объявил, что ему пора уходить.       – Здоровья вам, мои дорогие, – сказал он в своей ленивой отечески-покровительственной манере, – пусть Артемида принесет вам удачу в охоте… И пусть наша семья гордится тобой, Гефестион!       – Не беспокойся, Аминтор, – с живостью крикнул Александр, спеша назад к нам, – я обещаю, что не позволю ничему плохому случиться с ним!       – Спасибо, Александр, – ответил отец с небольшим поклоном, – я уверен, что тобой я тоже буду гордиться!       – Здоровья тебе, папа, – шепнул я, когда он склонился поцеловать меня. Он мгновение смотрел мне в глаза, все прекрасно понимая, а потом крепко ухватил меня за мышцы на стыке шеи и плеч – жест, который я всегда находил ободряющим.       – Здоровья тебе, – сказал он и двинулся прочь.       Когда я развернулся назад, то заметил, что Александр наблюдает за его уходом с каким-то странным мечтательным выражением в этих свои бесцветных глазах. Что ж, рассудил я, коль скоро я втрескался в его отца, нет ничего плохого в том, чтобы он втрескался в моего; но мне как-то не верилось, что это был тот самый случай. Я взял эту мысль на заметку себе на будущее.       Через несколько минут к нам присоединились сыновья Антипатра. Александр приветливо поздоровался с ними, но потом увидел своего учителя Лисимаха, подходящего к нам вместе с мужчиной помоложе и повыше, и потрусил им навстречу. Когда он был уже вне пределов слышимости, я расслышал вздох Кассандра:       – Три дня, – устало пожаловался он, – три дня получать приказы от этого младенца-Ахиллеса…       – Во всяком случае, у нас не будет уроков, и нам не придется торчать в гимнасии по этой ужасной жаре, – разумно ответил Иоллас.       – Я думаю, будет ужасно весело! – заявил Никанор, усмехаясь Гектору. – Александр говорит, что Лисимах рассказывает замечательнейшие истории!       – Ахиллес, а с ним еще и Феникс! – пробормотал Кассандр. – Просто жду не дождусь! Рыжевато-коричневые брови Никанора озабоченно сошлись к переносице.       – Я все-таки думаю, что будет весело… Кассандр, ты же опять не испортишь дело ссорами с Александром, правда?       Кассандр опасно нахмурился в сторону младшего брата, но потом его льдисто-голубые глаза, казалось, оттаяли, и он и вправду улыбнулся, протянув руку погладить кудри мальчика.       – Нет, я не сделаю этого, – сказал он.       Я только в удивлении хлопал глазами, наблюдая эту сцену – получается, открытая простота Никанора имела все-таки свои преимущества.       – Пойдем, – продолжил Кассандр, – давайте уйдем от конюшен, пока Букефал не подслушал и не лягнул меня под зад!       Повернувшись ко мне, как будто заметив впервые, он добавил на достаточно хорошем греческом:       – На каком славном коне ты приехал, Гефестион! Он твой?       – Только что получил, – намеренно ответил я на македонском; вообще-то я бегло говорил на нем, но в тот момент внезапно заметил свой греческий акцент, – его зовут Рыжий. Не слишком героическое имя, – подчеркнул я, игнорируя удивленные взгляды моих компаньонов, – но кажется подходящим для него.       – Что ж, оно действительно хорошо ему соответвует…       – Откуда ты, Гефестион? – внезапно заговорил Никанор. – Я думал, ты из Афин! Ты там говорил по-македонски?       И так вот лед тронулся, по крайней мере, с этими тремя.       Последним к нам присоединился еще один кузен Александра по имени Леоннат. Он был большой и светловолосый, с телосложением юного борца. Я не удивился, узнав, что он любит контактные виды спорта. Изначально он показался мне типичным македонцем, выросшим на мясной пище – земной и крепкий, быстро выходящий из себя, но и равно быстро прощающий, с нехваткой истинного воображения. Но когда я пригляделся к нему сейчас, то заметил, что его хитон из очень тонкой шерсти, его сандалии и пояс – из тщательно отполированной кожи, а у копья, которое он нес, красиво украшенное древко. Так что он имел вкус к утонченным вещам…       Наконец, Александр, Лисимах и мужчина помладше, что был с ними, подошли к нам. Завидев их, молодой конюх вывел крепкую с виду серую лошадь для учителя Александра.       Когда я несколько дней назад впервые увидел Лисимаха, то почувствовал облегчение, поскольку ожидал увидеть какого-то вселяющего ужас спартанского воина, вооруженного хлыстом и взглядом Горгоны. Человек, представший передо мной, казался довольно заурядным и мягким, больше похожим на добродушного, но довольно рассеянного старого дядюшку, чем на ужасного наставника. Позднее отец объяснил мне, что это был не печальноизвестный Леонид, а родич Филиппа, который заботился об Александре раньше, пока за это не взялся «Спартанец» – только тот тоже не был спартанцем, он был эпиротом, как царица Олимпиада. Я быстро оценил и сбросил со счетов этого человека, выглядящего мягким, но слабым, ощущая некоторую жалость к нему, потому что был уверен: восемь воодушевленных парней доведут его до безумия. Но сейчас, видя, как он без всякой помощи взметнулся на спину лошади, я решил, что мне придется пересмотреть свое мнение о нем. Он был уже старше средних лет, но мышцы под его обветренной, загрубелой кожей все еще были сильны, и он правил лошадью так, как умеют только македонцы или фессалийцы.       Даже при всем том, он призвал нас к порядку в расслабленной манере, предоставив молодому человеку, которого представили как Кратера, сына Александра, проверить наше снаряжение и убедиться, что мы взяли как можно меньше ненужных роскошеств.       Кратер скептически нахмурился, осматривая охотничий лук и легкое копье, которые дал мне отец; у остальных юношей были копья из тяжелого, но гибкого кизилового дерева.       – Ты сын Аминтора, – отметил он по-македонски.       Его голос был глубоким и прекрасно соответствовал крепкой приземистой фигуре, которая скорее демонстрировала натруженные мышцы солдата, чем точные симметричные пропорции профессионального атлета.       – Афинянин, – добавил он.       Его грубый тон и испытующий взгляд показывали, что Кратер еще не решил, одобряет он меня или нет.       В ответ я глядел на него с молчаливым вызовом, и он наклонился вперед.       – Ты понимаешь меня, мальчик?       У меня язык чесался огрызнуться, что я понимаю его так же хорошо, как и любого другого македонца, и настолько хорошо, насколько вообще можно понимать этот варварский племенной диалект – позже я узнал, что он принадлежал к Орестидам по крови, – но два фактора заставили слова замереть на моих губах. Первый – то, что я был полон решимости добиться признания как македонец, а не какой-то чужеродный чудак; второй – то, что от стального взгляда Кратера я примерз к месту.       – Да, господин, – пробормотал я.       Кратер издал раскат хрюкающего смеха и освободил меня от своего взора.       – С виду ты очень похож на своего отца, – сказал он, – посмотрим, одарили ли тебя боги его мозгами!       По-честному, он был ровно так же суров и с другими мальчиками – насмехался над маслом, которое принес Леоннат, чтобы смазывать свои кожаные сандалии, и пригрозил конфисковать запас медовых лепешек, которые, как утверждал Гектор, мать силком запихнула ему в мешок, когда он собирался. К Александру он отнесся с большим уважением: нахмурился, найдя свиток в кожаном пенале среди имущества царевича, но воздержался от комментариев. Александр любезно подчинился, образцовый маленький солдат. Я увидел, как Кассандр закатил глаза, и спрятал улыбку в кулак.       Наконец, по кивку Лисимаха мы двинулись в путь. В следующей главе. Охотничья вылазка стартовала, и Гефестион пытается адаптироваться к походной жизни. Но необходимость адаптироваться к особенностям Александра оказывается значительно более серьезной проблемой…