Людус — любовь без условностей. Вид непритязательных отношений, основанный на половом влечении.
***
IT WITHERS AND WITHERS TOUR 2005 — У тебя напрочь отсутствует чувство юмора, Ниикура, — фыркнул вокалист и отвернулся, занявшись своими делами. Вот и все объяснения. Чтобы не раздражаться ещё больше, лидер Dir en Grey старался не смотреть в сторону Кё. Он никак не мог отвлечься от вида своих сценических ботинок, залепленных скотчем так крепко, что хрен развяжешь. Повторяя одни и те же дебильные розыгрыши, Кё веселился как дитя, считая всё это крайне забавным, особенно в моменты, когда все без исключения старались сосредоточиться на работе. И поднимая тяжёлый взгляд на страдающего идиотизмом коллегу, лидер ощутил уже привычное желание заехать последнему по морде. Вокалист активно готовился к выходу на сцену. С самым серьёзным лицом он драматично выцарапывал у себя на груди «No future» и делал это не то булавкой, не то металлической скрепкой. И зрелище было не для слабонервных. — Пожалуйста, блять… — буркнул лидер себе под нос. Этот чёртов Тоору мог свести с ума кого угодно. — Не смешно, — и его взгляд снова упал на ботинки. Кё не удостоил Каору ответом. На окружающих он просто забил. А те, на кого он забил, в свою очередь, старались не замечать того, что он с собой делает. Лучше держать свои мысли при себе. Но кое-кто этого мнения не придерживался. Наблюдая за траекторией движения то ли скрепки, то ли булавки, Хара вдруг нахмурился. — Криво! — сообщил он. Поймав на себе критический взгляд, Кё поджал рот: Тотчи прервал его своеобразную медитацию. — Может, сделаешь сам, раз такой способный? — сердито фыркнул Ниимура. Это «криво» в момент убило всю его концентрацию. — Может, — невозмутимо отозвался Тошия. Любые фиаско, даже такие малозаметные, как криво нацарапанная надпись, никогда не оставлялись солистом без внимания. А слишком любознательных в скором времени ожидало неприятное возмездие в лице изобретательного и жестокого Кё. Честно сказать, Хару сейчас занимало другое. Вокалисту нравилось увечить своё тело. Ниимура делал это настолько отрешённо, как будто совершенно не испытывал боли. Но ведь на самом деле он её испытывал. И что бы это значило по Фрейду? — Тебе заняться больше нечем? — приподняв безволосую бровь, огрызнулся певец. Он понимал ход чужих мыслей, и они ему, разумеется, не нравились. Басист кивнул, подошёл ближе и резким движением выхватил у того из рук скрепку: — Дай сюда! — сказал он, выбрасывая железку в мусор. — Есть идея получше, — объяснил мужчина, и, прогулявшись до своей сумки, принёс бритву — заточенный раритет с резной ручкой. Ловким, едва заметным взмахом, Тошия открыл лезвие, демонстрируя умение обращаться с острыми предметами. Сталь блеснула серебряным краем, и глаза Кё странно заблестели. — Готов? — Тотчи даже не дождался согласия, и, взяв антисептик, плеснул им на бритву, а затем и на царапины певца. — Руки убрал! — грубо потребовал мужчина, и Тоору ничего не оставалось, как послушаться. В гримёрке наступила гробовая тишина, ибо до сего момента никто и никогда не вмешивался в дела самовыражения Тоору Ниимуры. Все повернули головы, наблюдая за молчаливым согласием вокалиста сделать пару шагов в более освещённое пространство, куда Тотчи передвинул табурет, и кровавый перфоманс начался. Расставив ноги по обе стороны от стула, Тошия склонился над певцом. Выглядело это более чем неоднозначно, и лидер группы Каору Ниикура громко выругался. Стараясь не замечать возбуждённого блеска в глазах вокалиста Хара крепче сжал бритву в руке. Кё не мигая изучал чужие бёдра, находящиеся в недопустимой близости от его обнажённого торса, но делал вид, что ему нет до этого никакого дела. Лезвие в руке басиста влекло ощущением опасности, и Кё проникся его скрытой силой. В общем, старичок Зигмунд Фрейд в своих теориях ошибался редко. — Очаровательно! — прервал Тоору затянувшееся молчание, внимательно наблюдая за действиями Хары, — всё чётко, как у хирурга, и заживёт быстро, — проговорил он, поднимая на Тотчи полный напускного скептицизма взгляд. — Можешь не стараться так — тур длинный. — Я не мясник. Вскрываться будешь без меня. Я просто добавил эстетики. — Согласен, ситуация располагает. — Не в ситуации дело! Но если хочешь, я скопирую твой стиль, Кё, и порежу так же коряво, как делаешь ты сам. А потом, — Хара говорил так спокойно, что Ниимура поразился его невозмутимости, — посыплю всё это солью, чтобы создать соответствующий резонанс. В качестве мотивации на будущее. Ниимура задумался, а затем, растянул рот в саркастичной улыбке. — Ты не настолько хорош в этом, Тотчи. Опыта маловато. — Ой ли! — Хара заставил его заткнуться одним только взглядом. «Да ты уже тащишься, не вздумай отрицать», — говорили его глаза. И, протянув певцу ватный диск, Тошия объявил об окончании экзекуции: — Ну, вот и всё. Да, «селфхарм» вышел занятный, в духе Dir en Grey, но Ниимура не спешил благодарить. Он захотел кое-что выяснить, но сомневался, стоит ли делать это при всех. Поэтому Кё дождался, когда народа в гримёрке значительно поубавится, и, наконец, задал свой вопрос: — Зачем ты носишь бритву? — Всё-то тебе скажи, — басист усмехнулся, потому что Кё с доскональной серьёзностью сейчас изучал его лицо, рассматривая его намного дольше, чем обычно. С одной стороны, в этом не было ничего особенного, а, вроде как, уже и было. И снова обмен взглядами. — Просто теперь ты в курсе… — добавил Тошия, и улыбка испарилась с его губ. Фраза Тоору об отсутствии опыта, испортила настроение. А Кё очень хотелось думать, что Тотчи обыкновенный идиот-согруппник, который попытался взять певца на понт, но оказалось, что Хара не был идиотом. И что-то не сходилось. К сожалению. В общем, неплохо бы на это всё забить, но… не сошлось. Игра в гляделки продолжалась. — До Джека-Потрошителя тебе далековато. — Это вызов? — Задерживая оценивающий взгляд сначала на выбеленной макушке, затем на линии пресса, и немного дольше на том, что было ниже, Тошия взирал на певца. Откровенный, но абсолютно бесполезный флирт. Соблазнять Кё басист не собирался, но уязвлённое самолюбие требовало взять реванш. — Пожалуйста, блять, хватит! — зарычал лидер, вернувшийся в помещение с огромными ножницами. — Быстро развязал мои ботинки, Тоору! А будешь выёбываться, гонорара лишу, и никакие жалобы в менеджмент тебе не помогут, всосал? Хара! Отвали от него! Устроили тут!***
2006 Я ужасно не люблю, когда трогают мои гитары. Ощущение, будто контакт с иной энергетикой, лишает талисман бесценной магии. Он сжимал её гриф так по-свойски, точно она принадлежала ему, и внутри меня немедленно всколыхнулась ревность. Мою «девочку» терзала чужая ладонь, лупя по струнам, как по собственному басу. Тошия даже не взглянул в мою сторону. Не поднимая головы, он вдохновлённо выигрывал нужную мелодию, но выдалбливать каждый звук я бы не советовал: выходило грубо и прямолинейно. В конце концов, Хара не гитарист — его амбиции не соответствовали умениям. И нет, я не злорадствовал. Мне просто было жаль мой инструмент. Гитара зашлась в тревожном рыке, поскольку басист не собирался останавливаться на достигнутом. Нога в кожаном кроссовке нажала на педалборд, и эффект оказался настолько деструктивным, что у меня заныло между рёбрами. Ну, сколько можно-то, Тошия? Тем не менее, я терпеливо ждал, когда басист наиграется. Он у нас вообще товарищ импульсивный, и я сначала не понял, для чего этот спектакль, пока не поймал его тоскливый взгляд, направленный в спину лидера. Всю репетицию Каору ни разу не повернулся лицом к ритм секции. Видимо, причина была. Но, неужели не хватает и без того пристального внимания к твоей персоне, Хара? Или ты вообще ни хрена не замечаешь? — Тошия! Дайске сейчас удар хватит. Положи его гитару на место, — сказал Каору, продолжая стоять к нам спиной. — И прекращай на меня пялиться — дыру прожжёшь. Пожалуйста, блять! Отлично, лидер-сан. Тотчи, наконец, сподобился поднять на меня глаза. — Извини, Дай, — растянув рот в улыбке, он возвратил гитару на стойку. — Да ничего. Неплохо было бы спросить у меня сначала… — А ты бы позволил её взять? — насмешливый взгляд басиста говорил сам за себя. И продолжая чему-то улыбаться, Хара вышел в коридор. — Не разрешил бы. Вообще я собрался зачехлить инструмент и отключить «примочку», да и вообще почистить рабочее место, но почему-то стоял и пялился на чужой зад через открытую дверь помещения. В воздухе точно присутствовала какая-то химия, потому что на красивую задницу Хары смотрели сейчас мы все. Даже Терачи. За три года басист неплохо так раскачался — раздался в плечах, и футболки уже плотно обтягивали грудь, вынуждая выбирать размерчик посвободнее. С момента, когда мы только начинали, прошло уже лет восемь, и Тотчи очень изменился. Неуклюжесть на сцене уступила место отработанным жестам. Длинные волосы ему шли, но их цвет мне не нравился. Тошию зачем-то осветлили, но это так, — мелочи. Его фигура приобретала завидную мужскую стать, и я невольно обращал внимание на такую трансформацию. И как выяснилось, не только я. — Что у него с настроением? — вдруг спросил Каору. Он повернулся к нам сразу же, как только Хара покинул репетиционную. А я занялся своей гитарой. Запихнул её в чехол, выкрутил все штекеры. — Не знаю, Као, — пришлось ответить, потому что все остальные промолчали. И я знал причину, но не сказал, поскольку не моё это дело. Удивительно, насколько же слепы бывают люди! Люди, которые друг другу нравятся, которые друг другу небезразличны, но зачем-то делают вид, что это не так. Мои два согруппника абсолютно разучились общаться — если они не подстёбывают друг друга, то обязательно ссорятся. Странно, что когда дело касается чувств, даже самые неглупые и проницательные начинают тупить. — Спроси его сам. А ещё так и подмывало высказаться, чтобы Ниикура поделикатнее обходился с другими, и не орал там, где не надо. Ведь не все в нашей группе обладают иммунитетом к его подавляющей ауре. Лидер угрюмо хмыкнул. Думаю, он и сам догадывался о том, что не подарочек. Мы все что-то чувствуем, но не всегда готовы сказать об этом. И Каору тоже никогда не признается: он у нас, знаете ли, вроде как, стопроцентный натурал… Но когда лидер смотрит на Тошию, то я в этом уже не уверен.***
По лицу Каору пробежала тень, когда Кё внезапно бросился догонять басиста. И это была не просто тень недовольства — в глазах лидера полыхал огонь ревности! Но после того как Шинья, отложив в сторону палочки, буркнул себе под нос что-то вроде: «Ох, малыш!», я вдруг понял, что в нашей маленькой вселенной что-то пошло не так. Мир сузился до пятерых человек. Хара становился его центром, притягивая и сталкивая меж собой близ вращающиеся планетки. Каору бесился из-за Кё, а Терачи знал то, чего не знаю я, ну, а на мне, в данном случае, притяжение сработало в другую сторону. Я пошёл следом за Ниимурой. Зачем? За тем, что до сего момента Тоору у нас признавал лишь беговую дорожку спортзала и никогда не бегал за кем-то. Отслеживая тёмные глазки камер, подвешенных к потолку, я удивился, что насчитал целых три на прямом отрезке длинного коридора. Многовато. Зато возле лифтов было слепое пятно, так что, куда идти, я знал. И раз Тотчи собрался домой, или куда там он отправился, пешком спускаться басист точно бы не стал. А я нисколько не заморачивался тем, что влезал не в своё дело. Лица Тошии видно не было, но зато я мог наблюдать его напряжённую спину. Тоору, видимо, ляпнул что-то в своём стиле, неприемлемое для басиста, поскольку Хара одной рукой вдруг грубо схватил его за шею, и тогда Кё, несмотря на сопротивление, прильнул к мужчине, поднимая на него полный противоречий взгляд. Ладонь басиста медленно ослабляла хватку, не сразу выпуская чужое горло. Тошия не позволял себе потерять контроль, а на лице Ниимуры появилось новое выражение. Да, оно напоминало смирение. Создавалось ощущение, будто Кё просто меняет маски; сняв одну, и надевая новую, он находился в нужной эмоции, при этом оставаясь безучастным. Но то, насколько близко они с Тотчи стояли друг к другу, говорило о том, что маски не лгут. Я не верил глазам — Кё! Надо же! Высокомерный Кё, плюющийся ядом злой иронии, цепляющий согруппника за внешность, косячные зубы и отсутствие интеллекта, сам стал заложником собственного лицемерия. В этом было нечто завораживающее. Они снова перекинулись парой слов, а я не мог оторваться от движения властной руки, опустившейся на крестец певца. Она непринуждённо заскользила по вертикальному шву джинсов, и я смутился, наблюдая этот неловкий для себя момент. Потому что не просто увидел — почувствовал, как Ниимура сомлел от этих прикосновений. А пальцы Тотчи вдруг впились в… туда, в общем… От неожиданности я аж подпрыгнул на месте. Наверное, это больно! На лице Кё расцветала улыбка сумасшедшего, а Хара даже не шелохнулся. Дальнейшее меня удивило. Тошия резко убрал руки, избегая любых контактов с вокалистом. В отличие от Кё, продолжение, по всей вероятности, его уже мало заботило. Снисходительно запустив пятерню в густую и выбеленную краской шевелюру певца, Тошия потрепал его по волосам. Как собаку. И только сейчас, когда между ними появилась реальная дистанция, Хара, как мне показалось, задышал свободнее и расправил плечи. И что у них за отношения такие? Знаете, басист был вовсе не таким, каким я его знал и мог представить: неласковый от слова совсем; но и грубыми его действия я бы не назвал. Он скорее следовал какому-то своему кодексу, и, определив конкретные границы, ставил певца на место. Но судить об увиденном я пока не спешил, тем более не мог назвать их парой, или ещё хуже — любовниками. Хуже? «Никогда не унижай себя, Кё» — донеслось до меня эхом. Тоору выглядел так, будто его ударило током. Нет, убило выстрелом в мозг. На его лице отразилось недоумение, уступившее место отчаянию, он ничего не ответил, делая шаг в слепое пятно камеры. А басист вышел на свет, и невесело ухмыляясь, посмотрел в мою сторону и даже махнул рукой. Чёрт! Стрёмно, что он меня заметил, да и вообще, стрёмно, что я всё это увидел.***
Flashback Реальность — не воображение. В ней больно почти всё. Даже возбуждение, его причина и оргазм — это тоже больно. Кё иногда задумывался о том, что было бы, если б он забыл о музыке и продолжил семейные традиции, остался в Киото, пёк булки, лепил горшки? И закончил бы дни свои в психушке, либо вскрылся от однообразия. Воображение создавало отличный фундамент для его не особо уравновешенной психики. Поэтому, лучше уж больно, чем никогда. — Привет, — шепнул он в трубку телефона. — Вы позвонили басисту Dir en Grey, — ответили непринуждённо. — Номером не ошибся? Ниимура боролся с желанием съязвить, но передумал. Он ощущал себя слишком хреново, чтобы упиваться страданиями в одиночестве. В конце концов, хуже он сделает этим только себе. — Если я попрошу, ты приедешь? — тяжело вздохнул солист, абсолютно не надеясь на согласие. — Можно спросить, зачем? — Полочка отвалилась, прибить некому. — Не выпендривайся, Тоору. Говори как есть. — Мне плохо. — Что с тобой? Ты заболел? — Физически — нет, — пауза. Внутри себя певец уже сдался, готовясь положить трубку. — Так ты приедешь? — спросил с нетерпением. — Уверен, что для этого тебе нужен я? — Да. — Хорошо. Жди.***
«Что за бардак?» — подумал Хара. Квартирка Ниимуры казалась заваленной вещами. Что поразило, так это два африканских бонга возле входной двери. Бонги стояли друг на друге, и были размером с Тошию. А ещё кругом валялись какие-то инструменты быта, типа отвёрток, наборы стикеров, карандаши, какие-то наброски, коробка с бижутерией, диски с порно, и куча томов манги жанра «хоррор», раскиданных по всему дому. При ближнем рассмотрении, хаос оказался вполне упорядоченным. Все предметы были аккуратно разбросаны (лежали) исключительно на левой стороне помещения. Справа стояла большая кровать с идеально натянутым на неё серым покрывалом. Комната была довольно просторная, и Кё отгородил пространство дополнительной стеной-ширмой, за которой оборудовал подобие рабочего места со звукоизоляцией, ноутбуком и всякой необходимой аппаратурой. Вот там антураж поражал аскетизмом — ничего лишнего. И нигде ни пылинки. Во всём Хара ощущал некую противоречивую двойственность. Тотчи обернулся, поднимая вопросительный взгляд на вокалиста, в глазах которого читалось выражение отрешённой тоски. Кё молча начал раздеваться, снял рубашку, затем майку, открывая свежие царапины на внутренней стороне предплечий и груди, и сделал шаг навстречу гостю. Из одежды на нём остались только джинсы. Ремень был расстёгнут вместе с молнией, и штаны держались на бёдрах певца каким-то чудом. Хара критически оглядел согруппника, заметив, что и белья на Кё тоже не было. Никакой интриги… — А поговорить? — улыбнулся басист, обдумывая вполне ожидаемый ход событий. Ниимура хрипло выдавил из себя: «Нет», и протянул Тошии руку. — Мне было так удобно думать, что ты дурак, Хара. Но к счастью, или, к сожалению, ты не такой, — тихо сказал он, взяв чужую ладонь в свою. Певец не пытался его задеть, он просто уходил в себя. — Это не важно. Ты позвал — я приехал. — Спасибо. — Мягко касаясь губами каждой костяшки, Кё зацеловывал чужую кисть, точно верующий святыню, молясь об исцелении мятежной души. — Помоги мне, Тотчи… — К чему вся эта показуха, Тоору? — Мне больно. Лезвие в чужой руке. Какой-то маленький дурацкий факт. Действие, мимика, взгляд способный перевернуть твой уродливый мир. Разбить вдребезги принципы, которым ты следовал многие годы, пока срастался с одиночеством. Факт, разрушивший представления о любви. Потому что в твоей вселенной не было места никому, кто способен ранить, калечить, любить лучше, чем ты сам. В твоём космосе вращалась лишь одна планета и эта планета «ТЫ», а всё остальное — мёртвый вакуум, состоящий из мусорных фейков. Ты — настоящий, реальный, центр боли и грязи, пульсирующее ядро собственного существования. Феникс, восставший из пепла. Ты — живой гений, убедивший толпу в своей уникальности. Ты — кукловод, способный манипулировать тысячами душ… Действие. — Поцелуй меня. Как если бы любил. — Я не знаю, что это значит. — Знаешь, — одними губами. — Ты знаешь, чего я хочу. И Тошия наклонился и поцеловал его. Когда пальцы сжимают рукоять опасной бритвы — это красиво. Филигранное движение рассекает плоть, оставляя идеально ровную красную линию. Факт, что ты пленён этим, не подтверждает ничего уникального, ты — посредственность. Не твои руки играют с лезвием. Ты чувствуешь то же, что и все. Похоть, страсть, желание. БОЛЬ! Один маленький факт, вызывающий гибель твоей вселенной. Жажда падения с банальным вопросом, почему это происходит именно с тобой? Во рту остаётся солоноватый привкус крови. — Я завяжу тебе глаза, Тоору. Не стоит на это смотреть. Крупный пот, стекающий по вискам, выдаёт предельное напряжение. Лишить себя возможности слова, вырвать связки, чтобы не кричали о чувствах, выколоть глаза, дабы не выдать себя взглядом… Ты мог бы, но тело никогда не соврёт. Если отрезать член, станет ли легче? Лезвие в чужой руке. Гений не может встать в один ряд с ничтожеством, но противоречия настолько сильны, что ты не можешь им сопротивляться. Тяга пасть сейчас сильнее любой гравитации. Ты всегда считал себя особенным. Божество, нисходящее до смердов? Осознавая глубину заблуждений, ты вдруг понимаешь, что смерд — ты сам. Но блеск стали влечёт, он возносит своего обладателя в ранг Создателя, вычертив на спине иероглиф принадлежности. Плоть к плоти. — Я… хочу тебя! По щекам уже текут постыдные слёзы. Это он, а не ты должен унижаться, моля о снисхождении; он — а не ТЫ! ОН должен рыдать от безысходности, вырезав имя на собственном сердце, истязать свою душу, изничтожить гордость… ОН… — Конечно, — шепчет голос демона. Плоть к плоти. Режущее, жгучее удовольствие заставляет смыкаться истерзанные криком связки. Шизофреническая натура бьётся в конвульсиях мазохистского оргазма. Ты знаешь цену такой любви, и что-то извне смеётся над твоими чувствами. Во вспышках света летят брызги пота, спермы и собственной крови. Тысячный зал мог бы аплодировать стоя, наблюдая за эпичным развитием финала. Для творчества в самый раз! Не заиграться бы, захлебнувшись слезами… «Kiss me deadly Kiss Me Kill Me Love Me». Прах к праху. — …Тоору, живой? Пришёл в себя? Отлично, вставай! — Ладонь неласково дёргает его за руку, заставляя подняться с кровати. Толкает в поясницу, придав ускорение, заставляет двигаться в сторону ванной. С глаз снята повязка. В поле зрения попадает слипшаяся пара медицинских перчаток, брошенных на серое покрывало, заляпанное пятнами крови. Как разделочная доска. В глазах появляется осознание ужаса. — Не смотри. Я уберу это. Тащи антисептик, перекись, или что у тебя там есть… Реальность такова, что всегда оставляет тебя наедине с собой. Стены комнаты расширяются. Кажется, что боль отпустила, но это лишь видимость — как только Тошия уйдёт, она возвратится снова. — Ты… придёшь… ещё? Конечно, нет. — Да. Если будет необходимость. Конечно, нет! Чудес в этом мире не существует. Мёртвые глазницы надежды зияют липкой пустотой. — Хара, — собственный голос звучит совсем иначе. Сорванный, тихий, слабый… — Меня никто таким не знает. В чёрных глазах басиста отражается осознание момента: он обязан сохранить секрет. — Теперь знаю я, Тоору. Прах к праху. Когда земля станет небом, и мы замрём в невесомости, смогу ли я возненавидеть тебя?***
Все видели, как Ниимура показательно бьётся в конвульсиях, царапает тело, ранит себя, пуская кровушку, — для сцены это нормально. Он же, типа, эксцентрик у нас, с налётом таинственности, и «тролль» по жизни. То, что он ревел сейчас, было для него не свойственным. Типа, слабости души показывать у нас не приветствуется. Только это была не слабость — я видел злые слёзы безысходности. …Я нашёл его в курилке. Догонялки с Харой не закончились для певца ни чем хорошим. И осознавать это мне было неловко, поэтому я смотрел не на него, а на его дрожащие пальцы, сминавшие незажжённую сигарету. Способность к эмпатии весьма субъективна. Мы можем прочувствовать страдания других, лишь познав глубину собственных. И то, если очень захотим. Менеджер часто повторяет, что для самовыражения это даже полезно. Плохо, что за пределами сцены мы никогда не делимся тем, что чувствуем. И я не думаю, что это правильно. Молчание разобщает. — Чего забыл, Дай? — сухо произнёс Кё, поднимая на меня красные глаза. — Мимо проходил, или… — Или! — Несмотря на его своеобразную манеру общаться, мы с вокалистом всё же находили общий язык. Наверное, потому, что оба любили поржать. Зло поржать, каюсь, и в этом мы нашли друг друга… Но сейчас, контраст, который я наблюдал, вообще не вязался ни с чем. Это было не смешно. И пожалеть певца — означало добить его самолюбие… Короче, я не знал, как ему помочь. А Кё считал меня уже по выражению лица, и вполне определился с мишенью для выплеска агрессии. — Рожу попроще сделай. — Мне улыбнуться? — Скажешь кому о том, что видел — убью. Ты знаешь, я могу. И мне будет тебя не жаль. — А себя? — … У меня всё отлично, — добавил Кё после долгой паузы. — Извиняться не за что. Я тебя не звал. — Мне плевать — курилка общая. Так, что я там не должен был видеть? — Своё умственное развитие. Оно под очень большим сомнением. Я покачал головой и протянул ему зажигалку. Кё пожал плечами, странно посмотрел, но зажигалку взял. Да, лезть с расспросами к человеку, особенно, когда уверен, что тот не захочет отвечать, не особо вежливо, но я надеялся, что смогу хоть что-нибудь узнать. Например, так. — Что с тобой случилось? — У тебя что ли дел нет? — Есть. Но ревёшь ты тоже не часто. Тоору ничего не ответил, и, наконец, поджёг истерзанную сигарету. Я где-то прочёл, что когда от вас что-то скрывают, нужно просто молча смотреть на человека — не кивать, не намекать — просто смотреть. Такой прием поможет вытащить из него правду, ну, или какую-нибудь важную деталь. Я так и сделал. Молчал, глядя на то, как он стряхивает горячий пепел себе в ладонь. — Он просто позволил мне… это… как если бы вдруг дошло, что решения принимаешь не ты… ничего от тебя не зависит… — Кё вдруг судорожно вздохнул, выдавая самое сокровенное. — Тошия… Мы переспали. Это не жалость, — казалось, Ниимура пытался убедить в этом самого себя, нежели слушателя. — И не любовь тоже! С его стороны — точно. — А с твоей что? Кё скривил лицо. Мой вопрос проигнорировали, вынуждая самому задуматься об ответе. Значит, любовь? — Не пытайся вставать на чью-то сторону. Хара не всегда может себя контролировать, а ты знаешь, как я люблю безрассудства. И теперь вот, расплачиваюсь. Только я не знал, что это может сломать. Он душу мою забрал, — Кё нравилось нагнать тумана, выражаясь метафорами. Он даже сейчас следовал некой театральности, пытаясь донести до меня глубокий смысл того, что происходило у него внутри. И если бы он мог, то и рыдал, наверное, кровавыми слезами… — Душу? — Честно говоря, я не совсем понял. — Хара? — Это он во всём виноват. Я не собирался к нему привязываться, — добавил Ниимура, вытирая ладони о карманы мешковатых джинсов. Певец тяжело вздохнул, поднялся со скамейки, и, взглянув на меня из-под сбритых бровей, выбросил окурок. — В общем, это всё. С Тоору стало всё относительно понятно — меня интриговало поведение Тотчи. Хара не настолько мелочен, чтобы отыграться на самолюбии Каору сексуальной интрижкой с Кё. Да он вряд ли даже догадывался о чувствах последнего. Это было, скорее, ради собственного удовольствия. Сублимация тоже бывает разная. А Тотчи, когда ему плохо — идёт и трахается. Это желание впечатано у него где-то в подкорке. Он, как удав, гипнотизирующий обезьяну, использует невербальные методы. Вроде ничего не делает, а ты невольно шагаешь навстречу, потом ещё и ещё… а дальше тебя уже съели, а ты и не заметил. Видимо, так получилось и с Кё. Только я никак не мог вспомнить ситуацию, в которой бы Тоору на это повёлся. А она точно была. — Эй? — позвал я, потянув его за футболку. Лёгкая ткань поднялась, открывая взгляду торс, будто бы изрисованный тонкой паутиной из полузаживших порезов и царапин разной глубины. Не то чтобы меня это напугало, но… — Это что? Это… он с тобой сделал? Ниимура замер. Неожиданно, конечно, я ведь не должен был этого видеть. А Кё даже перестал дышать, затем, резко обернулся, нервно облизывая губы. — Можешь думать, что угодно, — с вызовом произнёс он. И добавил сердито: — Как считаешь, я бы позволил кому-то сотворить такое с собой, если б сам не хотел? — Я всё понимаю, но это же садизм! — Да! Хотя бы так… как ты сказал. Садизм! Порой радуешься уже тому, что тебе хоть что-то оставили на память. Например, вот эти следы. Я не жалею, ясно? Хотелось возразить, мол, конечно, не жалеешь, всё зашибись, но люди, которые ни о чём не жалеют, не рыдают в курилке. Так в чём проблема? Тотчи бросил тебя? Хочется ещё, но продолжения не будет? — Что он сказал, Тоору? — Какого хрена, Дай? Ты же был там и слышал. Зачем спрашивать? Опустив голову, я просил прощения за всё это дерьмо. Потом смотрел на Кё, он смотрел на меня... А в памяти неожиданно воскресла надпись, вырезанная лезвием на чужом теле. «No future» — гласила она.