***
Вытирая ладонью вспотевший лоб, где-то с минуту Хара прислушивался к грохоту, производимому внутри помещения. Скорей всего Ниикура уже перевернул всё, что там было, поскольку в комнате вдруг воцарилась тишина. А сердце забилось предательски громко, будто принимая эстафету шума, и мужчина прикусил губу, зачем-то уставившись на свои ботинки. Всего-то нужно выслушать «другую сторону», как советовал Терачи. И вот, с раздражением открыв дверь ногой, басист зашёл в комнату. — Неприятно, пожалуйста, блять. Когда тебя при всех посылают нахер, а ты и рта не успеваешь открыть… Спасибо, Тотчи. Среди перевёрнутой мебели и общего беспорядка басист не сразу заметил того, кого искал, скорее, инстинктивно обернулся на звук голоса. — Ты назвал меня блядью и рожу разбил, — парировал Тошимаса. — Пожалуйста. И что? — спросил он хрипло, указывая на разгром. — Чего ты этим добился? Каору сидел на перевёрнутом стуле, где-то в дальнем углу комнаты, и задумчиво курил, сбрасывая пепел от сигареты в подставку для карандашей: — Ничего не добился, — равнодушно выдохнул он вместе с дымом. — Почему ты мокрый? — Развлекался с Кё, — сухо ответил Хара. Каору промолчал, решив не вдаваться в подробности. Сами разберутся. Он поднялся на ноги, и, стряхивая с одежды налипший мусор, направился к басисту. Под подошвами противно заскрипели канцелярские скрепки. — Тебя заставят сделать ремонт, — усмехнулся Тотчи, подняв с пола какую-то папку. Только вот, положить было некуда, и он, помяв её в руках, кинул бумаги на подоконник. — А ещё нехилый штраф заплатишь. Ты когда мозгами пользоваться прекратил? — Я тоже человек. Как и все. Неидеальный… — Кинув пронзительный взгляд на согруппника, Каору тряхнул головой, пряча лицо за волосами. Тошия скептически пожал плечами. — Ты поразительно красноречив сегодня, — съехидничал он. Оказывается, легко написать сообщение, отсылая абоненту общие фразы с извинениями. Но когда ты говоришь с человеком напрямую, слова приобретают иное значение, потому что в них вкладываются чувства. А у Ниикуры их скопилось очень много — разрывающих и болезненных. Ему казалось, что этот эмоциональный хаос он уже пережил и оставил позади, но стоило Тошии заговорить, как Каору утонул в нём снова. Он и не догадывался, что до нелепости простая фраза может стать почти непроизносимой. Но Хара должен сейчас её услышать и почувствовать всё раскаяние, которое Каору вообще был способен выразить. — Прости меня, Тотчи. Я вёл себя как дурак. — Ты хуже… — Пожалуйста, блять! Ни дня не прошло, чтобы я не думал о том, ну… когда мы… это… Огромная ошибка! — О да! — Ужасная, — Каору произносил сбивчивые фразы, избегая смотреть на собеседника. — Тогда я наплёл много лишнего, но это не было тем, что я думаю на самом деле. Это не то… ты не правильно понял, я… я бы никогда… — гитарист задыхался в состоянии безнадёжности, оно закрутилось вокруг него и душило, будто невидимые руки. Каору рванул ворот толстовки, надеясь, что это поможет ему расслабиться. — Дерьмо! — Ты на мне сорвался! На мне! — Хара зарычал, будто раненое животное. — А потом прислал Дайске для утешения, сводник! Ты манипулятор и мудак. Ничем не лучше Кё. Так что из этого я понял неверно? За что ты сейчас просишь прощения? — Я не знал, как ещё загладить вину! Мои сообщения ты не читаешь. А Дай — отличный друг! Он не… не сделает больно, — Каору поднял голову, заставляя себя, наконец, посмотреть Тошии в глаза. Может, стоило всё же признаться, раскрывая истинные мотивы своего поведения, но как? Как не сойти с ума, чтобы не броситься вновь целовать этот рот, чтобы не прикоснуться… — Господи, блять… — Каору осёкся на полуслове, потому что больше не мог позволить себе эту слабость. — Я не знал… — Твой план с Дайске сработал. Дальше что? — С ним хорошо, правда? До чего нелепый вопрос! И Тошия не понял, для чего Каору об этом спросил. — Тебя не касается. — Я не могу… — голос Ниикуры неожиданно дрогнул. — Я, блять, так не могу! Ты хоть осознаёшь, насколько желанен для окружающих? Обращал внимание, что вся группа с ума сходит? — Хара в недоумении распахивает глаза. Каору говорит сейчас без тени иронии. Несёт какую-то хрень с абсолютно серьёзным лицом. — Не знаю, что это. Ревность ли, зависть, или все вместе, но для меня оно невыносимо, понимаешь? — Нет… не понимаю. — Я не знаю, что будет дальше, Тотчи. Что случится, если я не найду компромисс, и мы не сможем общаться как раньше… а ты? Ты знаешь? Хара занервничал сильнее, потому что в интонациях Каору проявилось нечто такое, отчего захотелось разрыдаться; знакомое чувство, наполняющее душу сожалением и болью, которое разум отрицал, отодвигая понимание куда-то на задворки и не желая ничего принимать. Лучше уж оставаться в неведении. Да. Тошия в растерянности отвернулся, потирая виски — вдруг дико разболелась голова. А Ниикура взял его за плечо, нарушая личное пространство, и они встретились глазами, чтобы, наконец, увидеть друг друга. Не друзья и не враги — заплутавшие в точке невозврата, но всё ещё недосягаемо влюблённые. Хара уже видел такой взгляд в день, когда Ниикура целовал его. А глаза Каору вдруг защипало от несвойственного проявления тоски. Оно диссонировало нелепой мягкостью, противоречило и не поддавалось объяснению. — Сукин сын! Чувство безысходности навалилось, болью скручивая внутренности, и Тошимаса не мог удержаться, чтобы не ударить. Лидер закрыл глаза; он даже не думал увернуться, будто специально подставляя лицо. Рука басиста замерла в воздухе. — Не смей! Никогда больше, ты понял? Не прикасайся и не суйся ко мне в койку ни с советами, ни с критикой. Для тебя там места нет. Као, — сказал Тошия. — Вот и весь компромисс. — Ты меня ненавидишь… Окинув Ниикуру рассеянным взглядом, Хара всё же ответил: — Хотел бы, — сказал он тихо, — но нет. Поэтому мы будем общаться. И, возможно, когда-нибудь научимся понимать друг друга. Всё станет на свои места. — Расправив плечи, Тошия уверенным шагом покинул офис. Хотелось верить, что очень скоро всё, что он испытывает к Каору, станет просто воспоминанием о несостоявшейся любви. Без боли, сожаления и желания свернуть кому-то шею. Когда-нибудь это обязательно произойдёт. Когда-нибудь, но не сейчас.***
Андо сидел в машине, ожидая, когда Хара выйдет из здания, и в нетерпении жевал уже третью по счёту конфету. Все рекомендации диетолога насчёт потребления сахара катились коту под хвост, потому что, когда Дай начинал нервничать — ему хотелось сладкого. А повод волноваться у гитариста был. Перед тем как уехать, Каору стал вдруг очень мил: улыбнулся и даже махнул ему рукой, да так, что от неожиданности Андо прикусил язык. Откуда такая любезность, если буквально час назад Ниикура собирался открутить ему башку? Через стекло авто, конечно, непросто определить настроение, но улыбка лидера выглядела искренней, а взгляд казался, вроде бы, не таким напряжённым. «Означает ли это долгожданный мир, или новое затишье перед бурей?» — подумал мужчина, кивнув в ответ. Если эти два упрямца хоть до чего-нибудь договорились, это уже огромный прогресс. Понимание достигнуто, все довольны, и миссию Дайске можно считать завершённой. Осталось только увидеть Тотчи, чтобы узнать. Но гитарист не ощущал ни радости, ни удовлетворения, наоборот, — он почувствовал себя крайне несчастным. И пальцы сами потянулись, чтобы взять ещё одну шоколадку. Открыв дверь авто, Хара плюхнулся на сиденье, облизнулся, показав кончик языка, и застыл, глядя прямо перед собой. — Конфетку? — Андо протянул ему пакетик, чтобы хоть чем-то разбавить молчание. Тошия кивнул, пряча глаза за чёлкой, и пошуршав фантиком, закинул в рот одну. — И? — Мы поговорили, и… всё, наверное, прошло неплохо, — лицо басиста вдруг озарило снисходительно-добродушное выражение — маска, которая появлялась во время интервью, когда необходимо отвечать на вопросы, только вот, пальцы в замок он не успел сложить для полноты образа. — Пожалуйста, поехали отсюда… — Пристегнись, — ответил гитарист и завёл мотор. «Ни слова из тебя не вытянешь» — хотелось пробурчать обиженно, но Андо промолчал, надеясь, что Тотчи хоть что-то добавит к сказанному. — Не злись. Я просто не могу говорить о нём. Не сейчас. — Ты как? В порядке? Хара ничего не ответил, лишь помотал головой, отвернувшись к окну. Он не был в порядке.***
В комнате горел яркий свет, и, опустив жалюзи, гитарист достал из шкафа две небольшие коробочки. Из одной он извлёк компактную трубку для курения, ёмкостью где-то на одну-две затяжки, и, засыпав в неё щепотку содержимого из другой такой же коробочки, зажал мундштук зубами. Поднеся к устройству огонь, мужчина сделал глубокий и медленный вдох, заполняя лёгкие дымом. — Гавайская, — с любовью сообщил Дай, задержав дыхание. Затем, повторив манипуляцию, он передал трубку Тошии. Харой овладевало состояние безмятежности, оно будто гладило его по голове и вызывало желание улыбаться всем и вся. С каждой новой затяжкой он ощущал, как напряжение уходит, уступая место ритмичному биту игравшей в комнате музыки. Организм накрывала новая фаза, и сознание дрейфовало в ней, становясь невесомым, как пёрышко колибри. Все мысли, все темы разговоров казались абсурдно нелепыми. — Мы вечно ждём прихода, а прикол в том, что он уже наступил, — рассмеялся Тошия. — Я чувствую себя приматом, на которого снизошло высшее откровение. — Какое? — загадочно улыбнулся гитарист. — Что мозгом пользоваться необязательно. За тебя всё решают инстинкты. Рефлексы, отвечающие за «есть, спать, и трахаться». И, наверное, интуиция, — и Хара снова рассмеялся. — Аха-ха-ха! Вот ведь! Жить будет намного проще. — А как же всё остальное? Чувства? Любовь там? — И с чего тебя на неё потянуло? Не засоряй душу бесполезным, — басист скептически поднял бровь, и снова усмехнулся: — интересно, сколько тупых вещей я ещё скажу сегодня? Масару, люби в своё удовольствие! Кого захочешь. Аминь. — Ну, всяко лучше, чем гнобить себя молчанием, — всё же упрекнул его гитарист, поднимаясь со стула. — Надо проветриться, — помрачнев, сообщил он. — Пойду, воздухом подышу… И Тошия понял. Они общались два месяца, и за это время Андо ни разу не вышел за рамки дружеского участия. Это было общим желанием напиться или потусить где-нибудь вдвоём, ну, и поболтать по душам, когда Хара был к этому расположен. И, несмотря на то, что всё это их сближало, Тотчи не спешил затащить гитариста в постель. А Дай, конечно, ждал близости. Но ни на чём не настаивал. И сейчас, когда ситуация с Ниикурой, наконец, прояснилась, им придётся закрыть гештальт. Вы либо забиваете, делая вид, что не трахались, но всякий раз, встречаясь, испытываете неловкость. Либо на какое-то время постель становится пикантным дополнением к тесной дружбе, и такая перспектива, конечно же, имеет свою привлекательность. Но не факт. Ибо есть ещё одно обстоятельство, когда один из друзей влюбляется в другого. Как правило, люди о любви не просят… И Дайске тоже о ней… не просил. Удерживая приятеля за плечо, Хара вынудил его остановиться, а потом и вовсе начать пятиться, пока тот не ощутил под лопатками твёрдую и холодную поверхность стены. Тело органично срезонировало под напором другого тела, но гитарист сообразил что к чему, только когда в ухо ему горячо зашептали: — Не сбегай, — язык, конечно, уже заплетался, но Хара пытался чётко донести свою мысль. — Пойми ты, я не просто не могу сделать тебе больно, я не хочу этого делать. Поэтому мы тянем время, Дай-чан… — Ты сейчас буквально или о чувствах? Если первое, то в БДСМ я не очень. — Шутка за триста, — глядя сейчас глаза в глаза, Хара выглядел поразительно доступным. Так и хотелось взять его за руку, рванув к себе, впиться в рот губами, воскрешая тот далёкий вкус лета, когда-то впечатанный в память порывом юношеского безрассудства. А потом повалить Тошию на кровать, чтобы создать себе новые, не менее яркие воспоминания… Только Хара всегда поступал по-своему. Сжав чужие запястья, он прижал Дайске к стене, и сопротивляться у последнего желания не возникало. — Я вижу, что ты понял. Так что же мне с тобой делать? Ощущая пахом давление чужого бедра, Андо судорожно вздохнул: — Не прикидывайся рыцарем, ты не такой! — Мысль о сексе наливала член тяжестью. Гитарист не сразу заметил, что тянется в надежде на поцелуй, но только Тошия увернулся — дразнил, подставив губам румяную от алкоголя щёку. — Я не влюблён в тебя, Тотчи, — Дай постарался придать фразе небрежность, только прозвучало это не особо убедительно. Сердце в груди тревожно забилось, но тело, заражённое похотью, не желало к нему прислушиваться. Только бы Хара не передумал! — Допустим, я поверил, — через ткань футболки басист оглаживал крепкую грудь, и, приподняв майку Дая за подол, скользнул ладонью, напрямую касаясь разгорячённого тела. Расстегнул тяжёлую пряжку на джинсах, и, ощущая, как сбивается дыхание согруппника, подумал о том, что столько раз видел Андо раздетым, а ласкал его вот так впервые. — Терпеть не могу ходить в должниках, — говорил Тотчи, коснувшись молнии на вздувшейся ширинке. — А тебе я должен. За треники, воздержание, за твоё ангельское терпение… поэтому, послушай, — и Хара вдруг отстранился, пронзительно глядя на приятеля. — Последнее, что я хотел бы сделать, это ранить твои чувства. — Зачем ты это говоришь? — прохрипел гитарист, импульсивно хватая Тотчи за рубашку. — Потому, что ты привык быть со мной. Потому что мы оба сейчас хотим секса. Но это не сделает нас ближе. Люди расстаются, Дай, и это нормально. Сей факт не должен расстраивать. Стоит забить и двигаться дальше, не оглядываясь, — шепнул Хара, и его прямота резала без ножа. Басист говорил как есть, без прикрас, и Андо снова терялся в эмоциях. — Секс не должен никому из нас мешать, а общаться дальше или нет, зависит не только от меня. Ты красивый, сексуальный и удержаться крайне сложно… — Просто сделай что должен! — Конечно, Масару. Да, я тоже хочу тебя. …Тошии нравились длинные ноги с тонкими щиколотками, выпирающие ключицы, плоский живот и полностью избавленная от растительности промежность. Нравилось ощущать пальцами влажный от естественного секрета член, который он мягко сжимал в кулаке, позволяя нагло толкаться в свою ладонь. Ненасытный, чувственный, и, одновременно, непокорный — Андо был неотразим в своей страсти. И каждую его попытку доминировать, басисту приходилось подавлять. Нельзя сказать, что это не волновало, и не то чтобы Хара опасался потерять реноме, просто существовала куча «но». А Дай не давал времени на обдумывание, навязывая новоиспечённому любовнику абсолютно непривычную для него роль. — Как власть делить будем? Поцелуй становился глубоким и вязким. Гитарист упивался ощущением уже знакомых губ — ожидание стоило того, ведь Хара целовался до умопомрачения чувственно. Но прогибаясь под натиском сильного тела, Андо испытывал кучу противоречивых эмоций. — По очереди, — Хара медленно перевернулся, меняясь с Даем местами: лучше дать сейчас любовнику то, чего он действительно желает. Дай кивнул, соглашаясь; молча раскатал по члену презерватив, и обильно снабдив его лубрикантом, резко опрокинул любовника спиной на кровать. Тело под ним рефлекторно вздрогнуло, когда, протиснувшись между бёдер, гитарист вжался в него пахом. Он, конечно, догадывался о том, что Хара не очень-то рад оказаться снизу, если вообще, когда-либо там бывал. Неважно. Более ценно, что он не сопротивлялся. Но тянуть и нежничать тоже не стоило. Рука уверенно смяла ягодицу, заставляя почувствовать стекающий по промежности гель. И беспардонно забросив ноги мужчины себе на талию, Андо подался вперёд. — Не против? — всё же спросил он, одновременно перехватывая руку басиста, вдруг вцепившуюся в его кадык. И толкнулся, с трудом протискиваясь в неразработанное тело. В предвкушении ада Хара закрыл глаза. — Ты бы расслабился, нэ? — хрипло сказал Андо, поощрительно целуя любовника в уголок губ. — Ведь обещал, что больно не будет. Тошимаса рассмеялся нелепой шутке, отвлекаясь на манёвр. Рывок в его тело заставил закричать, а Дай застонал. Пришлось разгоняться медленно, взяв за основу эквивалент скорости улитки, чтобы научиться заново скользить, пробивая себе путь буквально по сантиметру, и только потом кататься до упора, познав порог боли… Гитаристу не хотелось об этом думать, но льстило, что, возможно, он является первым, кому Тошия вообще позволил себя трахнуть. К счастью, Андо ничего не спрашивал, а Хара имел широкие взгляды на занятие сексом, чтобы не скупиться на необходимое сейчас молчание. Его выдавали лишь стоны, сопряжённые рваным ритмом вдохов и выдохов, но с каждым толчком отдаваться становилось всё проще. И тело даже иногда отзывалось на фрикции, ощущая новый спектр неизведанного удовольствия. …И чувствуя это, Дай был вынужден прерваться, дабы отплатить благодарностью. Он отсасывал любовнику с таким обожанием, что Тотчи не продержался и минуты, забрызгав спермой лицо гитариста. По-блядски прекрасный, весь влажный от пота, с разметавшимися волосами, Тошимаса оказался до неприличия требовательным. И наблюдая раскрытое после оргазма, сокращающееся нутро, Андо с экстатическим восторгом пялился, не в силах оторвать взгляд от желанной задницы, а потом вновь ворвался в растраханное им тело. И зацеловывая искусанный в похоти рот, он признался басисту, что солгал. Дай шептал, что влюблён, и готов послать всё к чёрту, если они смогут хотя бы иногда так же охрененно трахаться! И стало как-то всё равно, что после выкуренной сигареты Хара по праву вернул себе «власть». Андо был счастлив — ему нравилось, когда его драли под кайфом. А ещё он любил Тошию. Он действительно его любил.***
— Слушай, как насчёт потусить в субботу? — бодро вопрошал голос из трубки. — На Роппонги знакомые бар открыли… Хочешь сходить со мной? — Ага. Всю неделю пахали как проклятые. Отвлечься было бы неплохо, — ответили на том конце. — Если что, ночевать можно ко мне. Главное, чтоб Каору запись на утро не поставил. Ты как? — Отличный план! Чего-нибудь надо? Ну, купить там… — Лубрикант и презики. Запасы иссякли. А за окном лениво улыбнулось солнце, раздвигая лучами подушку из облаков.FIN