Алекс Волф

Трудно держаться спокойно, Сердце зажав в тиски, Когда так рвётся на волю Из объятий тоски.

      Не то чтобы на улице или в заглушенной машине было жарко, но я просто обливалась потом. Господи, как же страшно. Страшно отвлечься на пару секунд и упустить её, страшно, что я рассчитала время неверно и её уже здесь нет, и ещё страшнее – что она всё же появится здесь, рядом со мной. Подъезжать ближе тоже было опасно: режимный объект есть режимный объект, не успею и глазом моргнуть, как меня выпроводят отсюда в сопровождении охраны, а то и вовсе откроют предупредительный огонь. Я снова вытерла вспотевшие ладони об джинсы. Да, я нервничала. А кто бы не нервничал, получив такие неожиданные и ошеломляющие известия.       …       Из семи смертных грехов мне скорее был свойственен гнев. Ну или похоть – когда-то, в прошлой жизни. А вот гордости судя по всему я была лишена начисто – иначе стала бы спустя столько месяцев после расставания, пусть даже изредка, по привычке, заглядывать в личное дело Линды? Тем не менее я продолжала, впрочем не рассчитывая получить какие-то новости, просто тот факт, что отсутствие новостей – это тоже своего рода хорошая новость, успокаивал. Линда в порядке настолько, насколько это возможно, и последние несколько лет именно это придавало моей жизни некую недостававшую ей стабильность. Сейчас тоска по Линде была той самой константой, она стала привычной, уже не бьющей наотмашь, и, пытаясь говорить честно, если бы мне дали возможность избавиться от неё раз и навсегда, не уверена, что я бы согласилась.       Три дня назад стабильность моего едва востановленного хрупкого мира пошатнулась. Сначала в него проник лёгкий ветерок, когда, в очередной раз введя имя Линды в базу данных, я увидела какой-то новый файл, прикреплённый двумя днями ранее. Через несколько мгновений ветерок превратился в ураган четвертой категории, способный нанести катастрофический ущерб моей грустной, но всё же пригодной для выживания экосистеме. Ураган назывался "Решение Верховного суда Кассии". Пробравшись через завихрения преамбулы и вводной информации, я почувствовала, что действительно нахожусь в самом сердце тайфуна. В голове зашумело так, что я, кажется, потеряла способность ясно мыслить и воспринимать слова. Нет, мне точно померещилось, это или галлюцинация уставшего разума или я окончательно сошла с ума и начала видеть то, что хочу видеть, ведь никак не может быть, чтобы в тексте было слово "освободить".       Я крепко зажмурилась, дожидаясь, пока шум в голове немного утихнет, а перед глазами перестанут кружиться мелкие надоедливые смерчи. Снова открыв глаза, я обнаружила, что мир вновь стал неподвижен, документ на экране компьютера не исчез, и прочитала текст полностью: "Внести изменения в судебное решение Федерального суда Кассии от 26 мая 2049 года: изменить срок заключения в тюрьме общего режима гражданке Кассии Линде Эпплтон на два года и восемь месяцев. В связи с истечением срока заключения освободить указанную гражданку от тюремного заключения с момента вступления решения в силу". Не давая воли эмоциям, я прочитала его ещё раз, и снова, а потом вслух, пока не убедилась, что это действительно правда. Озвученные, слова звучали более реально. Наконец позволив себе в них поверить, я вскочила с места и громко, совершенно по-дурацки, завизжала во весь голос.       И всё же снова уставилась в экран, всё ещё боясь, что мне показалось, что меня разыграли, что это ошибка и документ вот-вот пропадёт. Теперь я заметила и ещё кое-что, что не увидела при первом прочтении. "Решение вступает в силу с 15 января 2052 года". Это ведь через три дня! Почти три года прошло с того дня, когда я провожала Линду в тюрьму. Почти три года назад я помахала ей рукой, а она грустно улыбнулась мне в ответ. Я ни за что не пропущу момент, когда она вновь обретёт свободу.       …       Поэтому мои ладони потели, и я снова и снова вытирала их об сиденье и уже влажные джинсы. А если она не сядет в машину? Если не захочет даже поговорить со мной? Вдруг её отпустили ещё вчера? Нет, я же позвонила, вчера она ещё числилась заключённой. Но когда же она выйдет? Может быть она ждёт, пока её заберёт её девушка? Что ж, Глория, тогда ты наконец удовлетворишь своё любопытство.       И почему именно сейчас? Разумеется, это прекрасная новость, самая лучшая из всех, что могли случиться, но что это значит? В тот день, успокоившись немного, я пробежалась по делам других девушек, осуждённых вместе с Линдой, больше никого не освободили, только её. Какая-то избирательная амнистия? Но ведь её не помиловали, просто изменили приговор, уменьшив срок заключения так, что он уже истёк, и это тоже было странно, чтобы суд изменил своё решение, должны были появиться какие-то новые доказательства, либо очень весомые связи, которые мне в своё время отыскать не удалось. Нет, разумеется, Линда была невиновна и определённо должна быть освобождена, но почему именно она       Хотелось бы, конечно, просто радоваться и не задавать вопросов, но я слишком привыкла к разного рода подвохам и ловушкам. Тем не менее, мысленно я снова отправила в небо свою горячую благодарность. Пусть она рассталась со мной, пусть даже не захочет меня видеть, Линда будет на свободе! Снова будет носить свои белые рубашки и заниматься тем, что ей нравится. Она будет жива и счастлива, а значит, и я буду тоже.       Чем выше поднималось над зданием тюрьмы холодное зимнее солнце, тем сильнее кружилась голова: долгое ожидание не способствовало тому, чтобы меньше нервничать. Я только на миг закрыла глаза, пытаясь прийти в себя, как услышала громкий противный скрип, а повернувшись, увидела, что дверь будки при входе наконец открылась. Не надо было прищуриваться, чтобы понять, что это она, я бы узнала Линду и с закрытыми глазами.       Я резко развернулась, взметнув облако снежной пыли, подъехала к ней и опустила стекло.       – Привет, Линда.       Она пару раз моргнула, видимо думая, что перед ней мираж или галлюцинация.       – Это я, Глория.       – Я поняла, что это ты, – неловко и как-то не очень радостно улыбнулась она.       Но зато улыбнулась. А выглядеть перед ней глупо мне не привыкать.       – Я не могла пропустить такое. Но может быть… – я хотела произнести это спокойно и как бы невзначай, но вдруг запнулась и, растерявшись, договорила быстро и скомканно, – ты кого-то ждёшь?       – Как ты узнала, что меня отпускают? – требовательно спросила Линда, не ответив на мой вопрос, и тут же нахмурилась. – Это ты сделала? Как?       Я отвела взгляд, стыдясь, что не могу оправдать её ожиданий. – Это не я. Прости, я ничего не смогла сделать для тебя. Я не знаю, что произошло, просто увидела это судебное решение и приехала.       – Не надо просить прощения. Ты ни в чём передо мной не виновата и ничем мне не обязана.       В моей голове это прозвучало как "Могла бы и не приезжать". Какая-то нить оборвалась внутри, но я смогла улыбнуться.       – Садись, подвезу тебя до города. Мне же всё равно возвращаться.       Линда оглянулась по сторонам, словно пытаясь найти где-то рядом автобусную остановку или стоянку такси, и, покачав головой, всё же села на переднее сиденье. Я нажала на газ, нащупала пару сигарет в кармане куртки и закурила, краем взгляда отмечая, как озадаченно и недовольно смотрит на меня Линда.       – Не знала, что ты куришь.       Пожав плечами, я, не глядя, протянула пачку ей.       – Будешь?       – Если я сидела в тюрьме, это ещё не значит, что я курильщица.       Я снова пожала плечами. Разговор не клеился. Я прибавила скорость, из-за чего двери в машине автоматически заблокировались.       – Почему у меня такое ощущение, что ты похитила меня и куда-то везёшь?       Мы слишком давно не общались в месте без решёток, и я больше не могла распознать её интонации. Было ли это осуждение, безразличие или попытка пошутить?       – Мы едем ко мне домой. В дом моих родителей.       – Ну уж нет, я туда не поеду.       Рискуя съехать со своей полосы, я повернулась к Линде.       – Многое изменилось. Моя мама всё знает. О тебе, обо мне. О нас.       Чувствуя необходимость уточнить, что я не имела в виду, будто"о нас" относится к настоящему времени, я добавила:       – Я здесь, чтобы помочь тебе как помогла бы любой подруге, не думай, я прекрасно понимаю, что между нами всё кончено. Мама согласилась, что ты можешь остановиться у нас.       – Ей известно, где я была всё это время?       – Да, она знает, что ты была в тюрьме и ничего не имеет против.       – Останови машину. Я не собираюсь портить тебе жизнь, я найду, где остановиться и как жить дальше.       Я сильнее надавила на педаль газа. Между "уже слишком поздно" и "вряд ли у тебя получится испортить её ещё сильнее" я выбрала третий вариант.       – Пожалуйста, останься на пару дней. Хотя бы на сегодня. А потом ты займёшься своими делами, и я не буду тебе мешать. Один день, Линда. Пожалуйста, позволь помочь.       Периферийным зрением я видела её серьёзное, сосредоточенное и усталое лицо.       – Один день, Глория. И я должна быть уверена, что не помешаю. Ты встречаешься с кем-нибудь?       Линда сказала это так легко и прозаично, что мне стало обидно. Как будто прошло не каких-то полгода. Как будто я могла её забыть.       – Нет, я ни с кем не встречаюсь. Уже месяц живу с мамой, потому что ей было тяжело оставаться одной после смерти отца.       Линда вздрогнула на последних словах.       – Я не знала. Мне очень жаль.       – Всё в порядке. А что твоя мама?       – Мы переписывались пару раз в год, в последнем письме она сказала, что после освобождения мне наверное будет лучше остаться в столице, здесь больше возможностей.       Я задохнулась от возмущения.       – Она просто не хочет, чтобы ты возвращалась!       – Я тоже так поняла, необязательно кричать.       Я сбавила тон, мысленно продолжая возмущаться. Это же родители. Даже моя мать приняла меня, хоть и не сразу.       …       Линда не знает, и надеюсь, не узнает, что вчера у нас с мамой состоялся серьёзный разговор. Когда я впервые открылась ей, мама восприняла это на удивление спокойно, но, как оказалось, думала, что мы с Линдой никогда больше не встретимся. Но вот я сказала, что Линду завтра выпускают, что я поеду за ней и хочу попытаться уговорить какое-то время пожить со мной.       – У Линды никого здесь нет, понимаешь? Ей некуда пойти, и у неё нет денег, чтобы снять жильё, да и найти работу ей будет непросто…       – И ты всё ещё её любишь, – логично завершила мою мысль Алисия Файерберд.       – Да, люблю, – после нескольких секунд молчания я не стала отрицать очевидное.       Мне показалось странным, что мама ничего не ответила, и я, с подозрением посмотрев на неё, уточнила:       – Ты ничего мне не скажешь?       – Нет. Я поменяла своё мнение. Гораздо лучше встречаться с женщинами. Меньше риск остаться вдовой в 48 лет.       Я посмотрела на неё ещё более подозрительно. Конечно, ей всё ещё было трудно смириться, и она не понимала природы моих чувств к Линде, но сейчас у меня тоже был козырь в рукаве, – обретя спустя несколько лет хрупкое перемирие, мама не хотела вновь лишаться моего присутствия. Тем не менее под моим недоверчивым взглядом она сдалась.       – Ладно, хорошо. Пусть ты её любишь, хоть я и не могу этого понять. Но между вами всё кончено, она ведь сама тебя бросила. Как ты можешь после такого продолжать за ней бегать, пытаться решать её проблемы, облегчать ей жизнь?       Лишь она всегда умела нащупать самые болезненные точки, места неуверенности, грызущих изнутри сомнений и вопросов. И – ударить в них, хотя сейчас старательно удерживалась от попыток это сделать.       – Я просто хочу ей помочь, – ответила я.       – И совсем не надеешься, что она будет благодарна за твою помощь и снова захочет с тобой встречаться?       Проницательная Алисия Файерберд. Я могла контролировать своё поведение, слова, поступки, но над своими мыслями я, увы, порой была не властна. Иногда они просто неслись вскачь, сплетаясь в немыслимые фантазии. Одной из этих фантазий, расцветших как майские сады в Прентоне после того, как я узнала об изменении приговора, было то, что Линда, оказавшись вне тюремных стен, сможет вновь полюбить меня. И всё же на этот раз я осознавала, что это лишь грёзы, и, сверившись с внутренним компасом, я с облегчением поняла, что хочу помочь Линде вне зависимости от того, вместе мы или нет.       – Ты говорила, что у неё кто-то есть.       А вот это уже было запрещённым приёмом. Ведром ледяной воды, окатившим меня с головы до ног. Однако, мама ещё не собиралась заканчивать.       – Допустим, она вернётся к тебе. И что дальше? Вы типа поженитесь, или как это у вас называется?       – У нас это называется также, как и у вас. И ты прекрасно знаешь, что это запрещено. И, пожалуйста, хватит об этом, я и так ужасно нервничаю.       Мать дёрнула плечом, словно её это нисколько не касается.       – А что я? Я не буду тебе мешать. Это и твой дом тоже, я уже говорила.       – Но ты примешь Линду, как мою подругу? Без осуждений, без расспросов о тюрьме, без намёков на наши отношения? Ты сможешь это сделать? Потому что если нет, то я собираю вещи.       – Ну подожди, в кого ты такая эмоциональная?       Действительно, в кого бы.       – Я приму её. Я буду обращаться с ней, как с твоей подругой, а не как с уголовницей. Этого достаточно?       – Пока да. И забудь слово "уголовница".       …       Мы приближались к городу, и я более аккуратно вела машину, периодически следя за реакцией Линды, делая вид, что смотрю в зеркало заднего вида. В её лице, странно застывшем, мне представлялось скрытое волнение. Я наверное и вполовину не представляла, что она чувствует. Почти три года в изоляции, вдали от реального мира, будто на другой планете, ограниченной решётками тюрьмы. Каково будет ей возвращаться к жизни? Справится ли она? Конечно, она справится с чем угодно.       – А что насчёт тебя?       – Что насчёт меня? – Кажется, за прошедшие годы Линда приобрела привычку отвечать вопросом на вопрос, и мне это не очень нравилось.       – Ты спросила, встречаюсь ли я с кем-то. Я решила поддержать беседу, спросив тебя о том же самом.       – Тогда зачем ходить вокруг да около, спросила бы прямо.       Я снова повернулась к ней, не заботясь о безопасности. Не стоило сразу поднимать рискованную тему, но отступать было некуда.       – В нашу последнюю встречу ты сказала, что у тебя кто-то есть. Где она сейчас? Почему не встретила тебя?       – Смотри на дорогу, пожалуйста, и держи руль.       Не стоило наверное говорить, что у меня вдобавок нет страховки, а машина всё ещё оформлена на отца. Линда дождалась, пока я не начала снова следить за дорогой, и тогда, наконец, ответила:       – Мы расстались.       Я крепко держала руль, ни на сантиметр не вильнула в сторону, а стрелка спидометра не отклонилась ни на деление. Я не изменилась в лице и даже смогла небрежно спросить:       – Почему?       – Это тебя не касается, – мягко ответила Линда.       Конечно, меня не касается.       – Это ничего не меняет, – глухо и упрямо добавила она.       Невидимая сила приковала мой взгляд к убегающей вдаль полосе шоссе.       – Зачем ты снова повторяешь это? Я поняла тебя и с первого раза. Ну, может быть, с пятого.       Короткая поездка в тюрьму вывела меня из равновесия сильнее, чем я ожидала. Это было невыносимо – разговаривать с Линдой как со случайной знакомой, вести себя так, словно между нами ничего не было, словно она не была несколько лет центром моей жизни, как и я – её. Но я научусь. Ради неё и ради себя я смогу это преодолеть. Могла ли я подумать, что бесценную поддержку, пожалуй, впервые в жизни, я получу там, откуда никак этого не ожидала?       Я открыла дверь ключом, надеясь, что мама тактично останется у себя в спальне. Но как только я впустила Линду внутрь и вошла следом, мама тут же выглянула из гостиной.       – Привет! Ты Линда, да? Я Алисия, мама Глории. – Она тепло улыбнулась, – друзьям Глории в нашем доме всегда рады.       Я выразительно посмотрела на неё, намекая на то, что ей пора удалиться, но Алисия Файерберд уже вошла в привычную роль хозяйки дома. Линда явно чувствовала себя неловко в большом доме, а возможно вспомнила то, что я рассказывала ей прежде о матери и наших отношениях.       – Глория покажет тебе комнату для гостей, там есть ванная, отдохни с дороги, а вечером спускайся на ужин. У нас есть традиция – на ужин мы всегда собираемся вместе, и я буду рада, если придёшь и ты, ведь сидеть за столом в большом доме вдвоём ужасно одиноко.       Интересно, когда в мозгу Алисии Файерберд родилась эта традиция. Я обычно возвращалась домой за полночь или работала в ночную смену, а за большим столом в столовой мы последний раз собирались на Рождество.       – Спасибо за гостеприимство, госпожа Файерберд, – вежливо улыбнулась Линда. – Обещаю, я не буду досаждать вам слишком долго.       – Алисия, пожалуйста. И я сама провожу тебя в твою комнату.       Я недоуменно проводила взглядом маму, поднимающуюся с Линдой наверх. Что за спектакль? Когда она вернулась, я зло посмотрела на неё.       – Ты обещала, что не будешь вмешиваться.       – Она кажется милой, и очень вежливой, – словно не слыша меня, задумчиво проговорила мама.       – Я спрашиваю, для чего ты вмешалась? Ты сама сказала, что это мой дом и я могу делать в нём, что хочу.       – Дай ей время, Глория. Ей сейчас очень трудно.       – Думаешь, я не понимаю?       – Думаю, ты хочешь ей помочь. Но и себе тоже. Ты хочешь вернуть её в свою жизнь, и это слишком очевидно.       Я готова была разразиться эмоциональной тирадой о том, что она как всегда ко мне несправедлива и ничуть меня не понимает, но это было неправдой. С тех пор, как Алисия Файерберд потеряла, как и я, свой якорь стабильности, она стала даже слишком хорошо разбираться в чужих эмоциях.       – Насколько очевидно?       – Дай ей покой. Возможность привыкнуть к новой обстановке. Не говори на личные темы.       Виноватое выражение на моём лице сказало ей всё. – Ты уже пыталась с ней поговорить.       – Просто спросила, встречается ли она с кем-то. И она сказала, что они расстались.       – Тем более оставь её в покое. Ей нужно время в одиночестве. Представь… – мама на секунду задумалась, – представь, что ты на бесконечной вечеринке в тесном помещении с сотней незнакомых людей вокруг. Через сколько часов тебе захочется уйти? А представь, что ты не можешь уйти. Каждый день ты должна выполнять свою роль, снова и снова.       Я поняла, о чём она говорит. Я поняла больше, чем она собиралась до меня донести, и меня захлестнула волна сочувствия. Я подошла и обняла её, положив голову на плечо. Мне было в кого стать сильной.       – Бесконечная вечеринка. Я понимаю. Когда она наконец закончилась бы, всё, чего бы мне хотелось – это проспать много часов за закрытой дверью.       – Не трогай её. Я понимаю, что ты хочешь знать всё, готова пустить всю свою энергию на то, чтобы помочь ей, но ты уже помогла. Теперь – не мешай.       – Но ты сама сказала ей про ужин! – обвинительно заявила я, отстраняясь.       – Мне правда скучно одной в этом огромном доме, – страдальчески произнесла Алисия, и я поняла, что порция искренности на сегодня выпита до дна.       – Спасибо за помощь, – сказала я, чуть суше, чем собиралась, и развернулась, чтобы пойти к себе.       Голос матери догнал меня почти на лестнице.       – Ты хочешь, чтобы Линда осталась здесь, в нашем доме?       Я повернулась и подошла обратно, чтобы не кричать на весь дом.       – Да, я этого хочу.       – Ты хочешь этого для неё или для себя?       "Конечно для неё", – не возмутилась я, потому что это тоже было неправдой. Я желала ей счастья, но я нуждалась в её присутствии, Боже, как я нуждалась. Я обрадовалась за неё, когда узнала, что её освобождают, но я обрадовалась и за себя: за то, что теперь я смогу хотя бы изредка её видеть. Почему это всё должно было быть так сложно? И, раз уж я задумываюсь о таких вещах, готова была бы я принимать у себя Линду, если бы она до сих пор встречалась с другой? Мне жаль, если из-за расставания она переживает то же, что пережила я, но видимо я не настолько хороший человек, чтобы действительно грустить по этому поводу. Господи, почему всё должно быть так сложно?       – Я не знаю! – в отчаянии выпалила я, надеясь, что со второго этажа этого не слышно.       К моему удивлению, мама в ответ лишь понимающе кивнула.       – Но ты сможешь не показывать ей этого всего? Сможешь держать свои эмоции под контролем?       Ненадолго задумавшись, я растянула всё ещё дрожащие губы в идеально вежливую улыбку.       – Всё, что было между нами – в прошлом. Никаких разговоров о чувствах.       Алисия Файерберд снова молча кивнула мне, и я ушла к себе, всё ещё пытаясь осознать: Линда здесь, в моём доме. Она понравилась моей матери. Её мать меня возненавидела, а моя сказала, что Линда милая и вежливая. Вопреки всему, в душе снова загорелся луч дурацкой надежды. Пусть не на то, что мы снова будем вместе, но на то, что моя жизнь однажды может снова стать цельной.       Мама действительно организовала семейный ужин. Не то, чтобы я когда-либо сомневалась в её способностях, но всё же. Ещё более удивительным было то, что Линда тоже на него спустилась. Она выглядела гораздо более отдохнувшей, и её вымытые волосы пушились во все стороны. Почему-то именно эта мелочь так больно меня ранила. Я вспомнила, как она любила укладывать волосы раньше, как одевалась (сейчас-то на ней была та же одежда, в которой она вышла из тюрьмы, хотя я оставила в её комнате комплект чистой одежды), и едва сдержала слёзы тоски по тому, что мы имели и что у нас отняли, по тому, что уже не вернуть. Пришлось довольно долго смотреть в салат, разглядывая (я надеюсь, так это выглядело) его ингредиенты и возможно даже считая калории, пока мне не удалось уговорить слёзы не вытекать из глаз прямо сейчас, дав мне время свыкнуться с происходящим.       Мама снова удивила меня, заведя с Линдой вежливую беседу о том, где она училась и где раньше жила, аккуратно избегая любых разговоров о Прентоне и, тем более, об аресте. Я не старалась участвовать в разговоре, в ушах всё ещё звучали её утренние слова: "ты уже помогла, теперь – не мешай". Неужели это так? Неужели теперь я способна лишь мешать ей? Для чего было спрашивать про ту девушку, Линда ведь ответила, что это ничего не меняет. Наверное, мне пора было смириться и принять единственный ответ: я больше ничего не могу для неё сделать. Я хотела, но не могу. Ей не нужна моя помощь.       Что-то дотронулось до моего запястья и я резко отшатнулась назад. Это была моя мать.       – Ты слушаешь, Глория?       С трудом, с большим трудом я сосредоточилась, перестав гипнотизировать блюдо.       – Да. Повтори, пожалуйста, что ты говорила. – Я извиняющееся посмотрела на маму, потом на Линду, потом снова на маму. – Салат. Очень красивый. То есть я хотела сказать аппетитный. Эта куриная грудка, и соус.       Клянусь, она снова улыбнулась! Краешками губ, почти незаметно, но – улыбнулась!       – Я говорила Линде о том, как сложно нам стало после смерти Джеймса.       Мама снова повернулась к Линде.       – Глория работает целыми днями и ночами, но мы пока всё равно не можем рассчитаться с долгами.       Линда, оторвавшись от изучения ингредиентов салата, так меня заинтересовавших, сочувственно и понимающе кивнула, а мама деловито обратилась к ней:       – Как я поняла из слов Глории, тебе пока негде остановиться. Но ты ведь планируешь остаться в Прентоне и искать работу?       – Да, я именно так и планирую поступить, – снова кивнула Линда.       – Так почему бы тебе не снять комнату в нашем доме? Сейчас сложно найти жильцов, а нам бы не помешала помощь, хотя Глория этого, конечно, не признает.       – Что? – переспросила Линда одновременно со мной.       Что значит, снять комнату? Мой дом – это и дом Линды тоже, что бы между нами не происходило, и я собиралась предложить ей остаться, о чём мама прекрасно знала. Я хотела вслух возмутиться этим предложением, но поймала её краткий предупреждающий взгляд. Что сейчас чувствует Линда? Я понимала, каково это – знать, что дома тебя не ждут, что у тебя нет места, куда ты можешь вернуться, что бы ни случилось. И я понимала, что Линда ни за что не согласилась бы принять помощь просто так, не имея возможности отплатить. Моя мораль всегда была довольно гибкой, имея в приоритете собственное выживание, а Линда отказалась бы от жизни, не соответствующей её принципам. Одна из вещей, в которых мы были непохожи. Если бы я предложила Линде остаться, она ни за что не приняла бы моё предложение. У предложения мамы был шанс. Я замерла, ожидая ответа.       – Я готова согласиться на ваше предложение, госпожа Файерберд, – ответила Линда, сначала довольно долго помолчав. – Я не собиралась оставаться у вас просто так, но мне действительно нужно место для жилья на первое время. И у меня есть деньги на оплату за первый месяц: в течение пары недель я оформлю карту и получу зарплату за время работы в тюрьме. Только если Глория не против.       Линда посмотрела на меня деловым взглядом, от которого моё сердце сжалось.       – Ты правда не против, если я останусь?       Я равнодушно пожала плечами, мысленно представляя салат.       – Конечно нет. Если честно, я работаю целыми днями, иногда и ночами тоже, а в промежутках отсыпаюсь. Мне ты никак не помешаешь, наоборот, меньше придётся думать о том, как оплатить коммунальные услуги.       – Тогда я согласна, – неуверенно ответила Линда.       Я же повторила более уверенно, усердно скрывая радость и восторг:       – Меня ни капли не расстроит и не огорчит твоё присутствие.       Линда смотрела на меня исподлобья и недоверчиво, но картинка искусно, по-ресторанному поданного салата всё ещё была перед моей головой, и, глядя на неё, я могла вежливо улыбаться уголками губ, притворяясь, будто не хочу сейчас прыгать от счастья. Она будет жить в моём доме. Линда будет жить со мной! Линда на свободе и я смогу видеть её каждый день!       Кажется, жизнь, наконец, начала возмещать мне причинённый ущерб. С процентами.