always gold

everything goes away but i'm going to be here until i'm nothing but bones in the ground

«Хотел бы я встретить Баама раньше тебя». Небрежно брошенная фраза, непредвиденный, хоть и секундный, всплеск ненужных эмоций, но сколько бы нервов (в первую очередь, его, Куна) он уберег, и, что важнее, чужих судеб (в первую очередь, разумеется, самого Баама). Холодный, беспрерывный, едва колышущийся от редких порывов слабого ветерка поток никогда не сравнится с бушующей стихией грозных волн, всеохватывающим тайфуном, что легким движением загребает под себя все, привлекает к себе любое внимание — стоит лишь немного высунуть могучий водный каскад. Даже набрав максимально возможную скорость потока, даже подставившись коварному, ненадежному ветру, никогда ледяной, безликой речке не встать вровень с всесильным воплощением безбрежной стихии — сколько ни подбирайся, сколько ни ищи окольных путей, сколько ни преодолевай свой лимит, подпитывая собственную ущемленную гордость жалкими обрывками мотивирующих фраз. Баам всегда рядом, всегда здесь, для всех, готовый помочь каждому — но лишь протяни руку, и миражный образ рассыплется на тысячи песчинок, бессчетное количество маленьких кусочков паззла, да и те разлетятся по всей Башне в одно мгновение; ты только моргни, и самого важного из них как не бывало. Один взгляд, и чистый расплавленный янтарь в чужих глазах обволакивает, накрывает теплым шелком, ласковыми прибрежными волнами, которых не встретишь вблизи морской глубины; мало кто знает, что истинная опасность этих загребущих волн — то, что некоторые, самые отпетые безумцы, и сами не прочь рискнуть собственной жизнью, лишь бы ощутить такое ледяное, но такое теплое лазурно-медовое одеяло на своих плечах. В Башне таких смертников поискать — пальцев на руках не хватит. В редкие моменты, когда вечно бушующие, готовые бросить не то праведный гнев, не то благословение, волны ненадолго успокаиваются, позволяя неторопливому течению ненадолго взять курс — лишь во время нечастых встреч, единичными точками пересечения соединяющих две судьбы, Агеро может несколько часов (а то и дней, если судьба внезапно смилуется) в относительно спокойной обстановке поговорить с Баамом о чем-то, что не требует от него вообразимых и не очень маневров в такой же невообразимой попытке увернуться от ожидаемо застигшей врасплох опасности. Мимолетные мгновения, позволяющие мелкому течению слегка приблизиться к утихшим волнам, незначительно, но все же сократить дистанцию — кто знает, быть может, в этот раз получится идти вровень? — Мне, наверное, уже даже нет смысла что-то говорить тебе о том, чтобы ты не прыгал сломя голову на врага, полагаясь на свою удивительную живучесть, — с нескрываемым недовольством отчеканивает Агеро, позволяя пылающему огню собственных беспокойства и тревоги скрыться за ширмой слегка холодного возмущения. Баам лишь неловко улыбается и так же неловко чешет правую щеку — ему уже не привыкать быть пристыженным таким образом. — Ну, живучести у меня и правда не занимать, — все еще смущенно отвечает он, не решаясь посмотреть на Агеро, чтобы не встретиться с пронзительным, но теплым взглядом. — Не волнуйтесь, господин Кун. Тот лишь может фыркнуть и еще раз недовольно покоситься на Баама. — Вот когда попробуешь хотя бы раз не бросаться в самое пекло, тогда и поговорим. «Хотелось бы мне сделать то же самое». Будь у Агеро хоть малейшая возможность, не отрицаемая любыми законами логики и простейшими вычислениями, присоединиться к Бааму в самом пике сражения и не остаться без головы в первые же секунды, он бы, пожалуй, давно растерял львиную долю своих хваленых расчетливости и рассудительности. Не то чтобы ему было так уж жалко собственную жизнь — разве он сможет хоть чем-то помочь Бааму, если тот развеет чужой прах где-то на одном из бесконечных этажей Башни? Не окажись Рахиль в тот день на поверхности, не окажись тот злополучный туннель ведущим прямиком в ее капкан, не окажись Баам вообще запертым в гнетущей пустоте наедине с собой, кто знает, быть может, у Агеро бы и получилось приблизиться к нему хотя бы на метр, а не плестись позади, ориентируясь лишь на отдаленные крики и эхо собственного голоса, мантрой вторящего одно и то же. Бесконечное количество вариаций для пустых размышлений, но никогда Куну не приходило в голову самое едкое, но самое очевидное — что было бы, не встреть он Баама тогда во время первого испытания. А если и проходило, то мгновенно отгонялось и заглушалось любыми другими, более значимыми и актуальными, мыслями. Лишь в самые редкие — пяти пальцев на одной руке будет слишком много — моменты, омраченные томной, скорбной атмосферой и затхлым запахом не то ужаса, не то уже ставшей привычной потери, Баам позволял себе минутные слабости. Вернее, оказывался настолько заперт в клетке собственных пестрых, запутанных эмоций, что Агеро не оставалось ничего другого, кроме как мягко положить руку на чужую слегка лохматую макушку и легким, но уверенным движением опустить голову Баама к себе на плечо. Иногда размеренные, успокаивающие поглаживания помогали, и через какое-то время тот, словно отойдя от незваной прострации, резко отодвигался и неловко извинялся, словно нашкодивший ребенок; но чаще всего тот просто тихо сидел, уставившись в одну точку на полу, и лишь навернувшаяся на грязно-янтарные глаза пелена напоминала Куну о том, что он придерживает все еще живого человека, а не хладное тело. Агеро же позволить себе подобные проявления слабости не мог — не положено. И уж тем более не мог он признаться (особенно самому себе) и в том, что невесомых неловких объятий ему порой недоставало куда больше, чем самому Бааму; что, возможно, и это тоже было очередным порывом его эгоистичной натуры, что привыкла получать то, что считала необходимым. Куну известно лучше, чем кому-либо другому: одни рождены, чтобы идти впереди, быть путеводным светом, вести за собой целые отряды и даже войска, другие же вынуждены жалко брести следом, с завидным упоением собирая остатки благословения, что случайно выпали из чужого кармана — слишком уж добра много, зачем считать каждый кусок? Вечно бушующий, неподвластный никому, своенравный водный смерч, что никогда не оборачивается назад, чей путь — лишь вперед; разве может он остановиться на минутку и обернуться, подождать, пока неторопливое, отдающее легком бризом течение подплывет чуть ближе? Конечно, нет. Все, что может Агеро — изо всех сил бежать, чтобы угнаться за Баамом, не потерять из виду чужую фигуру еще раз; надеяться, что момент неизбежного падения придет еще нескоро. Пока такие нечастые, безмолвные, бесценные моменты, принадлежащие только им двоим, редким светом озаряет сокрытую мраком и мглой дорогу Агеро, пока вытянуть руку достаточно, чтобы дотронуться до чужой макушки — этого вполне хватит.