Дом надежды

В гостинице Кристина и Джоанна провели весь день, дожидаясь возлюбленных. Пожилая дама, ласково улыбаясь, расспрашивала девушку обо всем, что происходило в её короткой, но весьма насыщенной жизни. Кристина же, ощущая прилив необыкновенного доверия к едва знакомой доброй женщине, рассказывала все, что помнила. Она говорила о том, как впервые увидела оперу и ступила на её сцену, как познакомилась с красавицей Сорелли, и двумя девочками, что стали ей хорошими подругами – малюткой Сесиль Жамм и хрупкой, как веточка, Мег Жири, говорила о незлой, но заносчивой Карлотте, о новых менеджерах оперы, о нежданной встрече с Раулем, столько лет спустя… Говорила и о Призраке оперы, тихо, робко, грустно… в рассказах о нем, осознав что-то, посетовала, что не знала даже его имени, называя его просто Ангелом. Затем, слегка раскрепостившись, начала рассказывать уже увереннее, припоминая яростную ревность Ангела Музыки, его гнев и ненависть к Раулю, и его отчаяние и горе, дарованное ему жестокой судьбой, и любовь к ней, к Кристине… Джоанна слушала, ничего не говоря, лишь кивая изредка. Кристина вздыхала, порою плакала, тут же начиная утирать слёзы кружевным платочком, будто стесняясь их… Так, за разговорами, и прошёл весь день. Мужчины вернулись только ближе к ночи, и женщины, вышедшие им навстречу, ахнули, увидев, что Рауль едва стоял на ногах, опираясь на старшего друга. – Рауль! Что с Вами? – в ужасе вскрикнула Кристина, бросаясь к нему, но юноша лишь оттолкнул её, промычав нечто невразумительное, и скрылся в своём номере. Джоанна поняла ситуацию быстрее, чем Кристина – ничего смертельного не произошло, Рауль просто был мертвецки пьян. Да и её супруг, хотя на ногах стоял твёрдо, очевидно, гостил в каком–нибудь трактире вместе с виконтом де Шаньи. Оглядев перепуганную столь грубым отношением к себе Кристину и обеспокоенно взирающую на него жену, Энтони вздохнул: – Не сердитесь на него, мадмуазель Даэ. – Я н-не… я не сержусь, – выдавила Кристина, в голосе непроизвольно которой пробивались слезы, – я просто… Она просто была в шоке. Её нежный, чуткий Рауль никогда не обращался с ней подобным образом! – Что случилось? – коротко спросила Джоанна. – Мы были в полиции, там сейчас разбираются с погромом в Опере, – устало начал объяснять Энтони, – как оказалось, помимо того злосчастного актера, которого этот маньяк повесил прямо на сцене, у вчерашних событий были и иные жертвы. Несколько человек пострадали в давке, случившейся из-за всеобщей паники, и ещё пятеро мужчин из тех, что пустились за ним и Вами в погоню… во время этой погони должны были пересечь подземное озеро. – Какой ужас! – ахнула Кристина, – ведь там сирена! Я знаю, Ангел Музыки говорил мне о ней! Я не очень представляю, что это за существо, но оно очень опасно… – Те пятеро несчастных, что первыми пустились в лодке Вам на выручку, поняли это слишком поздно, – с горечью прошептал Энтони, – живыми их из этого озёра вытащить не смогли. Да и вообще смогли вытащить не сразу... Эта тварь все ещё пыталась петь... Кристина прикрыла глаза, еле слышно шепча молитву. Джоанна же продолжала глядеть на мужа. – Что ещё? – потребовала она, чувствуя, что тот сказал не все. Моряк закусил губу, а затем, глубоко вздохнув, продолжил: – Среди тех пятерых, что сильнее всего рвались Вам на помощь… был Филипп. На этот раз в ужасе вскрикнули обе женщины. Кристина тут же обернулась в сторону двери, за которой скрылся Рауль, Джоанна же шагнула к супругу, придерживая его. – Его затянуло вниз, как и остальных. То, что осталось от его тела… – морщась, пробормотал Энтони. Кристина молча протиснулась мимо него и, даже не стучась, проскользнула в номер Рауля. Виконт спал, видимо, просто упав на неразобранную кровать. Лицо юноши было почти спокойным, но на щеках его все ещё блестели дорожки слез, которые Кристина не заметила сразу, как он вошёл, видимо, оттого, что голова его тогда была опущена вниз. Едва сдерживая слезы, девушка стянула с него верхнюю одежду и устроила на кровати поаккуратнее. Рауль, видно, остатком замутнённого сознания почувствовав её присутствие, сжал ее руку и заснул уже окончательно. Кристина прилегла рядом, слегка приобнимая его и положив голову ему на грудь, и тихонько заплакала. Она не так хорошо знала графа де Шаньи, да и отношения у них были далеко не лучшие, но она никогда не желала ему никакого зла, хорошо понимая, что он всего лишь желал младшему брату добра, исходя из своих понятий собственно, того самого добра. Кристина желала бы уснуть вот так, рядом с возлюбленным, но сон не шёл, слишком много мыслей было в голове, разрозненных и роящихся, как пчёлы. Несчастный мой Рауль, ведь граф был ему, как отец, что же будет теперь с ним! Ах, мой Ангел, зачем из-за тебя пролито столько крови? Как мне хотя бы жалеть тебя после этого? Сорелли! Боже, бедная Сорелли, ведь они с графом были… были. Как же она теперь? Нужно будет непременно съездить в оперу и поддержать её! А что же теперь будет с нами? Прежде мы бы сбежали, но теперь, коли Филипп мёртв… Что с нами станет? Ведь граф де Шаньи… теперь Рауль! Уснуть юной певице удалось лишь под утро, и сон её был неспокойным и смятенным. В голове её смешались Филипп, Рауль, Ангел Музыки, синьор Пианджи, Карлотта, и почему-то старый менеджер Оперы, давно отошедший от дел.

***

Утро выдалось не менее тяжелым, чем весь предыдущий день. Виконт де Шаньи едва сумел открыть глаза, его веки были тяжелыми и неудобными, во рту пересохло, все тело болело. Ситуацию немного скрасила обнаружившаяся рядом Кристина, видно, уснувшая вчера подле него. Рауль чудом сумел подняться с кровати, не разбудив её, взглянул на неё ещё раз и вышел из номера. Месье и мадам Эспуар уже не спали, и оба они спокойно приветствовали его, не обмолвившись ни словом о вчерашнем инциденте. Впрочем, Раулю было и не до того, он все подробней вспоминал причину инцидента, и ему приходилось сдерживаться, чтобы не забиться в истерике прямо при друзьях. Которые, кстати, не задавая особых вопросов, с помощью персонала гостиницы организовали ему ванну и завтрак, а затем и свежую одежду. Поэтому, к тому моменту, как Кристина проснулась и тоже вышла из номера, от вчерашнего посещения таверны почти не осталось следов. Кристина тоже не сказала ничего про случившееся вечером, лишь ласково поцеловав Рауля и крепко обняв его. – Мне очень жаль, милый, – прошептала она, – граф Филипп был достойным человеком. Да упокоится он с миром. Рауль кивнул, обнимая девушку в ответ. Кристина, видимо, удостоверившись, что с женихом все более-менее в порядке, попросила месье Антуана отвезти её в оперу, чтобы повидать Сорелли. Моряк согласился, и она, простившись с Раулем, уехала, обещая, впрочем, скоро вернуться – видно, не желала оставлять его надолго. Рауль немного пробродил по гостинице, а затем вернулся к себе в номер, не вполне представляя, что ещё он может сейчас сделать. Что вообще он может теперь сделать? Его дорогой старший брат мёртв, теперь следует организовать пышные похороны, на которые приедут и сёстры с их мужьями, и другие родственники… И ему придётся провести целый день, принимая фальшивые и не очень соболезнования, вежливо раскланиваясь с приехавшими и благодаря всех да их сочувствие и доброту. Уже от этого на душе становилось совсем тоскливо, как будто самой потери брата было мало… А потом что? Жить дальше, вступить в права наследования, стать новым графом де Шаньи… жениться на Кристине, наконец дать ей все, чего она ни пожелает… А вместе с этим ввести её в суровый, полный акул знатный круг, в котором её может не принять даже его семья. И, если сёстры, Изабо и Мари, ещё могут промолчать, особенно, если Рауль поговорит с ними об этом, то чопорная тетушка Сюзанна, которая наверняка приедет из Ланьона ради таких событий, не даст вчерашней простолюдинке жизни. На этой мысли Рауль остановился и тряхнул головой. Что-то он совсем расклеился после смерти брата, раз допускает такие мысли. Пусть тетушка и кто угодно ещё говорят, что им хочется, это ничего не изменит. Он любит Кристину, и никому не позволит разлучить их! Мысли юноши вернулись к Филиппу, к их детству и юности, даже ко времени, когда ещё был жив их старый отец. Глядя в окно на жизнь за стеклом, потерявшись в тяжелых раздумьях, Рауль чуть слышно затянул старую песню, любимую им с детства: – L’ombre s’évapore, Et déjà l’aurore De ses rayons dore Les toits d’alentour ; Les lampes pâlissent, Les maisons blanchissent, Les marchés s’emplissent, On a vu le jour. Простые слова и незатейливый мотив, знакомые ему с самых ранних лет, когда ещё маленький виконт де Шаньи слышал, как эту песню распевает их старый садовник, очень любивший чайные розы и веселые песни, невольно успокаивали, и Рауль продолжал, напевая все громче и громче: – L’huissier carillonne, Attend, jure et sonne, Ressonne, et la bonne, Qui l’entend trop bien, Maudissant le traître, Du lit de son maître Prompte à disparaître, Regagne le sien. Песня окончательно затянула его, юный виконт, точнее, уже почти граф, прикрыл глаза, продолжая: – Gentille, accorte, Devant ma porte Perrette apporte… Рауль внезапно смолк, осознав, что очередной начатый им куплет он поёт уже не один, что к его голосу присоединился другой, тоненький и нежный. – Son lait encor chaud Et la portière Sous la gouttière Pend la volière De dame Margot, – легко улыбаясь, пропела появившаяся в дверях мадам Жанна, а затем взглянула прямо на Рауля и улыбнулась ещё шире. – Мадам Эспуар! – смутился юноша. – У Вас превосходный голос, дитя мое, – отметила дама, подходя ближе. – У Вас тоже, – ещё сильнее смутился Рауль, – хотя насчёт моего голоса Вы мне льстите – это самая обыкновенная песня, ее любой споёт. – Не спорю, но дело не в песне, – заметила мадам Жанна, – у меня прекрасный слух, поверьте мне. Меня с детства учили музыке, а после того, как скончалась моя свекровь и разъехались кто куда мои дети, я начала преподавать музыку. И, поверьте моему опыту, виконт, – она взглянула на его с необычайной серьезностью, – Вы поёте не просто хорошо. Вы, месье, могли бы сами стать Ангелом Музыки для своей невесты, будь у Вас такое желание. – Что Вы такое говорите, мадам! – Говорю, что думаю, мальчик мой, – с прежней легкой улыбкой пропела мадам Эспуар, – я была на представлении и слышала, как он поёт, и это было потрясающе, но можете не сомневаться – если Ваш голос слегка огранить, Вы будете петь ничуть не хуже. Вы, я полагаю, уже обучались музыке когда-то? – Да, в детстве, – кивнул Рауль, – правда, моему музыкальному образованию не уделяли слишком большого внимания… – Понимаю, – рассмеялась мадам Эспуар, – пение – не дело для благородного юноши. Однако… Вас, получается, ещё и почти не учили, и Вы уже поёте вот так… – Ну как «так»? – окончательно смутился Рауль, хотя тут же попытался встрепенуться – он не робкая барышня, чтобы так стесняться похвал. – Вот так! – и мадам Эспуар уверенно показала на него рукой, – вот спойте ещё. Давайте, следующий куплет. Она подошла ближе, обходя его и становясь ближе к окну, чтобы лучше видеть и слышать юношу. Рауль вздохнул и подчинился: –Le joueur avide, La mine livide Et la bourse vide Rentre en fulminant, Et sur son passage L’ivrogne, plus sage, Cuvant son breuvage, Ronfle en fredonnant… Мадам Жанна прикрыла глаза и по её лицу расплылась блаженная улыбка. – Это прекрасно, дитя мое, просто прекрасно! Я сейчас, слушая Вас, получаю не меньше удовольствия, чем вчера, когда профессиональные актеры пели «Дон Жуана»! Просто потрясающе! Рауль вздохнул: кажется, всегда спокойная и хладнокровная мадам Эспуар питала немалую страсть к музыке, и оттого её обычное спокойствие сменилось восторженной радостью. Её округлое, чуть тронутое морщинами личико все сияло, и ярче всего – прекрасные голубые глаза. – Вы, верно, не слышите сами себя, – не прекращая улыбаться, продолжала женщина, – так обычно и бывает, ведь собственный голос мы всегда слышим иначе. Однако я все слышу, уж поверьте мне. Вам следовало бы немного подучиться… О, как бы я хотела научить Вас! Таких учеников у меня ещё не было! Виконт, а попробуйте спеть повыше. Какую-нибудь другую песню, возможно? Рауль снова вздохнул, на этот раз обреченно, еле сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Он очень любил музыку, приходил в буквальный экстаз, слушая божественное пение своей дорогой Кристины, но себя он никогда не считал особенно талантливым в этой области. – Ну, – мягко пожурила его мадам Жанна, – Вы же не откажете старой женщине в удовольствии, Рауль? Юноша сверкнул глазами и, в каком-то странном порыве внезапно возникшего не то протеста, не то обычного полудетского озорства, громко пропел: – Aux armes, citoyens Formez vos bataillons Marchons, marchons! Qu’un sang impur Abreuve nos sillons! Мадам Эспуар аж поперхнулась от неожиданности. – Ничего себе, какие песни знают и поют нынешние французские дворяне! Вас кто научил «Марсельезу» петь, Рауль? Юноша лишь плечами пожал, но мадам Жанна уже махнула на это рукой. – Однако же я права! Это было просто прекрасно! Да простит меня мой муж, Вы поёте лучше него, а это, уж поверьте мне, может услышать от меня не каждый оперный певец, любимец огромных толп. Ах, если бы Вы позволили мне Вас учить! Из Вас бы вышел просто превосходный «Ангел Музыки», Рауль. Она отвела от него взгляд, переведя его куда-то в сторону двери, и усмехнулась: – И, кажется, не я одна так думаю. Рауль резко обернулся, для того лишь, чтобы тут же столкнуться с изумленно-восторженным взглядом широко распахнутых глаз Кристины.