Искупление

IV

– Все еще мечтаешь о звездах? Она вздрагивает и оборачивается, услышав этот голос, услышав его голос, разорвавший ночную мглу внезапной вспышкой неоновой. Разросшееся за последние полвека дерево листвой темной и пышной как и прежде закрывает небосклон, сейчас гладкий и черный, практически слившийся с землей. Листва та скрывает его от нее, и она делает первый шаг, ближе, еще ближе к тому непостижимому голосу. Невозможно разглядеть его силуэта – этой прохладной ночью на небе нет ни одной звезды, и все мечты ее тщетны и бесполезны, и не нужны эти бесполезные мечты больше никому, даже ей самой. Она аккуратно отводит в сторону одну из искривленных ветвей и видит его, и его лицо напротив ее, и оно так неожиданно близко, что Джейн замирает. Те слова, заставшие ее своей внезапностью и невозможностью, Локи произнес мягко и тихо, будто и не было всех тех лет, разделивших их, отобравших, оторвавших их друг от друга. Будто и не было всех ее бессонных тревожных ночей – таких, как эта; ее всепоглощающего чувства вины, обреченности и ненависти – к себе, за то, что допустила подобное, и к нему, за то, что разворошил ее чувства, а после оставил ее, послушал ее в тот единственный раз, когда слушать ее не стоило. Будто и не было ее одиноких поздних прогулок в попытках успокоить свои мысли, привести их в подобие порядка, и ссор с Тором, теперь постоянных, и блеклых, и неотступных, тоже будто бы не существовало никогда. – Я знал, что встречу тебя здесь. Дворцовый сад, погруженный в цветы и кустарники, покой и прохладу. Тысячелетнее дерево, то самое, что когда-то скрывало их двоих, отказавшихся от времени и застывших вне его пределов, от посторонних глаз, от величественного сияния дворца, от смутных образов столицы, домами устлавшими горизонт. Джейн хочет узнать, где он был все это время – она не получала ни единой вести, не слышала ни единого слуха. Тор следил за его хаотичными передвижениями, за его действиями, но ей ни о чем не рассказывал, ни о чем и никогда. Волнение, соленое, словно вся ее горечь, поднимается в ней, и она хочет спросить, почему он не возвращался раньше – тогда, изгнав его в порыве злости и ослепляющей ревности, Тор едва ли действительно понимал, что делает, и после она видела, чувствовала – он скучает по брату, несмотря ни на что. Она хочет спросить его, скучал ли он – по ним. Но вместо этого спрашивает совсем другое, тихо и размеренно, также, как дышит эта ночь: – Что ты здесь делаешь? Его лицо так близко к ней, что она замечает, как оно искажается едва уловимо, словно проходит рябь по покойной воде, словно бы он ожидал от нее совсем другого. – Я пришел за тобой. Он делает шаг к ней, глухой к ее громкой, звонкой безнадежности – он все прежний, ничего не изменилось. Он пытается дотронуться до нее, но Джейн отшатывается, так, как это уже было, и он улыбается, так, как уже улыбался, остро и разочарованно. – Ты отвергаешь меня, потому что и правда не желаешь моих прикосновений, или потому что это еще больше запутает тебя? Вопрос застает ее врасплох – тот самый вопрос, что она задавала самой себе на протяжении всего его отсутствия, тот, что не давал ей покоя годами. У нее по-прежнему нет ответа, и Джейн подавляет в себе практически непреодолимое стремление отвернуться от него – лишь бы он не видел ее невыносимой слабости, что отныне отравляет ее беззвездное существование. Все, на что она способна здесь, сейчас, это не требовать – просить: – Прекрати мучить меня. И он отвечает ей словами, что за искусной искусственной усмешкой скрывают всю безграничность его собственных терзаний: – Могу ли я попросить тебя о том же? Она никогда не хотела, чтобы между ними все было так. Возможно, тогда, столетия назад, охраняя его лихорадочный сон, ей следовало остаться в стороне, не поддаваться жалости – к нему, к ним обоим. Ей не стоило ограждать его от чужого презрения, от чужого страха, тем самым привязывая его к себе, лелея его очевидное возрастающее чувство – к ней. В конце концов, в своем стремлении вернуть долг той, что так легкомысленно отдала за нее жизнь, Джейн никогда не смогла бы заменить ее – он никогда не видел в ней ничего, кроме мечты, однажды ненароком пришедшей к нему во сне. Возможно, ей просто следовало убедить Тора оставить все, как есть. Вернуть его на Землю, туда, где он бы ни за что не стал самим собой и не смог бы потревожить их выстраданное хрустальное счастье. Сейчас Тор спит в их комнатах, и сон его поверхностен и беспокоен. Она не ведает – знает ли он о ее ночных прогулках, о смятении ее чувств, о ней самой, отчаянно пытающейся подстроить их отныне неправильную реальность под одно из тех искривленных зеркал, которым они теперь стали. Она думает о Торе, и он это понимает. – Ты не можешь любить двоих, Джейн. Но она может. Могла. Ей кажется, будто нескольких верных слов было бы достаточно, чтобы успокоить его вековой гнев и вернуть все на круги своя. Ей кажется, будто он пришел, чтобы услышать эти слова, но она молчит, и тогда он произносит, горько, и зло, и насмешливо: – Какая жалость… Раз ты не способна выбрать между нами, нам придется сделать это за тебя. Локи вдруг протягивает к ней руку, и на целую звенящую секунду ей чудится, будто он в порыве яростном и неконтролируемом вновь хочет дотронуться до нее – но хватает он вовсе не ее запястье, а ветвь, что ломается спустя всего лишь мгновение. Теперь между ними нет листвы, ограждающей ее от него, дарующей мнимое чувство безопасности, и близость его неожиданна, внезапна и – Джейн не чувствует ничего, кроме уже знакомой ей дурноты, отбирающей последний кислород из легких, ничего, кроме привычного отвращения к самой себе – не нежеланна. – Что ты задумал? – вопрошает она, но он лишь качает головой, и, всегда невнимательная к деталям, только сейчас Джейн замечает – его волосы чуть длиннее, чем прежде, и сам он точная, идеальная копия того бога, что когда-то, после ее гнева и ее удара, глядел на нее со стылым пронзительным интересом. – Ты всегда верила в то, что мое перерождение – это шанс на искупление. Ты всегда говорила, что, получив его, я должен измениться. Стать лучше. Тем, кого не будут бояться. Дети отказываются играть с ним, заговаривать с ним, принимать его. Троица воинов и Сиф отказываются подходить к нему. Царь Ванахейма глядит на него с подозрением, прорастающим многочисленными сорняками, и даже Тор, едва ли не боготворящий его, своего вновь обретенного младшего брата, смотрит с осторожностью, что не сотрут и столетия. Локи наступает на нее, но впервые она не позволяет его удушающей близости запугать ее, заставить ее сделать шаг назад. Он нависает над ней, и он склоняется к ней, и его обжигающий шепот раздается у ее самого уха: Но ты ошиблась, Джейн. Она немного запрокидывает голову, чтобы встретить его немигающий взгляд. О чем ты, беззвучно вопрошает она, чувствуя, как лед, скопившийся у самого сердца, начинает разливаться по ее телу студеной водой – до самых кончиков пальцев. Лицо Локи кажется слишком бледным и безжизненным в этой ночной выцветшей мгле. – Дело вовсе не в искуплении, а в предназначении. Я вернулся, потому что предназначение мое не исполнено, еще нет. Она не понимает, о чем он говорит, понимает лишь то, что он убежден в своих речах, что он намерен исполнить то предназначение – чем бы оно ни было, каким бы губительным для всех и для себя самого оно ни оказалось. Она едва ли может дышать этой ночью – ночь тиха и безветренна. Его руки на ее лице холодны и настойчивы. – Но если я проиграю, если мне придется умереть вновь… Кто знает, может, мне снова повезет. И если так, пообещай мне, Джейн… Его поцелуи, налитые огнем и свинцом, прикасаются к ее виску, к ее щеке, к уголку ее заиндевевших губ. …пообещай, что найдешь меня. * На рассвете, алом и приглушенном, он сходит в высший из миров со своим войском, и закован он в зелень и сталь, ярость и отобранное у нее обещание. Войско то воздвигнуто из лавы, жара и пламени, и тогда Джейн вспоминает все древние предсказания книг, тех самых книг, что были без сожалений оставлены на полке ее старой мидгардской квартиры. И только тогда она наконец понимает – его неудавшееся искупление и его предназначение, сложным узором вплетенное великими норнами в его судьбу. В Асгард приходит Рагнарек.