Modern Family

х х х Нью-Йорк, Бруклин, Boerum Hill, 366 state st Бруклин никогда не стремился ввысь — он рос вширь. Растекался по всему Лонг-Айленду, уменьшал шум Манхэттена, словно подмигивая через Бруклинский мост — «эй, не спеши». Бруклин вносил свои комфортные для жизни коррективы: зелень, по которой так скучаешь, широкие улицы, парки и скверы, меньше мусора, больше музыки, ресторанчики с куда большим количеством посадочных мест (та самая бруклинская пицца Di Fara в Мидвуде, а как же корейское барбекю Insa?), маршруты для бега по набережной с тем самым видом, бары, музеи, не так много туристов и извечно спешаще-сбивающих-с-ног-прожжёных-нью-йоркцев, так ещё и Кони-Айленд под боком. Борум-хилл разукрашен красновато-коричневым песчаником домов и таунхаусов. У семьи Ван-Сяо облицовка из типичной тёмной охры стала «… благородно металлически-серой, вы затеяли ремонт в год кроличьего инь, а это холодная, тёмная вода, вы должны почтить это хоть как-то!». Почтили. Конец цитаты. В остальном их семья ничем не отличалась от большинства молодых семей с маленькими детьми, хоть кто-то мог бы поспорить. Но, правда, абсолютно ничем. 1 AM, уже понедельник — Что ты думаешь про Тайвань? Вопрос застаёт Ван Ибо между ленивыми мыслями о том, стоит ли ему бриться на ночь или забить и заняться этим утром (что значит — поставить будильник на пятнадцать минут раньше), и крохотной надеждой, что в холодильнике осталось что-то от лазаньи. А ведь он уже почистил зубы. Главное, если он всё-таки полезет за едой, чтобы его не застукали дети. Иначе — грош цена его суровым лекциям о ночных дожорах снэками. Хуже только, если его вероломную вылазку засечёт Чжань. Хотя, в последний раз это завершилось для них весьма удачным образом… на столе. Они ужасные родители, они знают. — М-м… думаю, что стоит купить парочку мелких акций локальных компаний? Чтобы было. Ван Ибо кажется, что его ответ достоин премии «бизнесмен года, всегда стратегически смотрящий вдаль», он поворачивается к Чжаню, чтобы оценить его реакцию. Тот листает свой неизменный планшет, очки немного съехали, но не настолько критично, чтобы он решил их поправить. Ван Ибо делает это за него, получая в ответ шелест с «спасибо» и легкое сжатие пальцев. Ибо опускает взгляд на экран. Новостная лента пестрит заголовками о демократических прорывах, новых экономических программах Тайбэя со Штатами, Ибо не успевает прочесть ещё — Чжань меняет вкладку, это оказывается биографической сводкой о тайваньском режиссере, вкладка меняется ещё раз, и теперь это… частная школа с уклоном в английский язык… что? Ван Ибо знает, что если задаст этот вопрос, сну не быть. Завтра (уже сегодня) не самый простой день — начинается работа над новым проектом, о котором Ван Ибо снова не может говорить открыто, подписи под контрактом с Disney — обязательство куда серьёзнее, чем перед Пентагоном, Ибо готов поклясться. Но сейчас, в их постели, творится какой-то беспредел, и вовсе не в оптимистично кайфовом смысле. Ван Ибо собирается с духом и мыслями. Последних не так много. Он тянется к планшету, забирая его из рук Чжаня мягко, но решительно. Тот особо не сопротивляется, стягивает очки с носа и трёт у переносицы, затем тянется к тумбочке, чтобы уложить их в футляр. Ибо блокирует экран планшета и кладёт его на свою тумбу, от греха подальше, и затем интересуется: — Чжань-гэ… а что происходит? Чжань складывает руки на груди и смотрит куда-то перед собой. В спальне приятный полумрак. Из приоткрытой створки окна слышен шелест листвы, осень только-только началась и пока что вводит в Нью-Йорк лишь пробные пассы прохладных ветров, не более. Чжань кажется бледнее себя обычного, но Ибо полагает, дело в контрасте с тёмной зеленью постельного белья. Он укладывается на бок, подпирая голову рукой, и просто смотрит. Если задать вопрос опять, велика вероятность, что Чжань передумает говорить, махнет рукой, поцелует смазанно и скажет, что всё это — глупости, и пора спать. Хреновый вариант. «Глупости» обычно оборачиваются чем-то мелко-катастрофическим. Ибо выжидает, не моргая, жалея, что не владеет искусством гипноза. Хочется, конечно, ущипнуть где-то у бедра, уложить на лопатки, бережно, но с силой, сжав кисти рук и спокойно повторить: «Что происходит?». Но нет. В таком случае они займутся сексом. Сяо Чжань чешет указательным пальцем по щеке, затем трёт шею, медленно, и всё ещё втыкая в пустоту. А затем говорит: — Одногруппница по балету… сказала Джули сегодня, что им никогда не быть Джульеттами. Потому что Джули — азиатка. А сама эта одногруппница — тёмнокожая. Не напрягайся. Джули не была расстроена, она сказала, что Джульетта её подбешивает и играть «такую тупую козу» она бы никогда не хотела, как бы престижно это ни было. И да, про «тупую козу» надо ещё с ней поговорить, боже, ей только восемь, к чему вообще эти разговоры… блин, когда мы выбирали ей имя, разве мы вообще думали про эту Джульетту? Её так часто спрашивают, не назвали ли её в честь Шекспира и что-то про Ромео. И она ведь не Джулия, она — Джули. Это совсем другое… наверное, в обычных кругах не спрашивали, но это вечно балет, актерское, музыкалка, это всё… Напряжение Ван Ибо все ещё не отпустило, как бывает всегда, когда задевают их детей. В этих историях дипломат из него хреновый — философия Ибо заключается в том, что если тебя задели, ты должен сделать так, чтобы в следующий раз только от мысли совершения подобного оппонент должен обоссаться. До того, как стать отцом, он не был настолько категоричным в этом вопросе. Только конкретно в этой ситуации было несколько неясно, на кого именно злиться. Подружка Джули явно сказала это не с злым умыслом, а разделяя общую картину мира. Сама Джули при этом, со слов Чжаня, не расстроилась. Зато явно расстроился он сам. Ван Ибо подлезает ближе, пока Чжань всё ещё вытянут струной под одеялом, в этот раз принимаясь массировать мочку уха — верный знак того, что Чжань обеспокоен чем-то всерьёз и вглубь. Ибо берёт его свободную руку в плен, переплетая пальцы и оставляя поверх одеяла, ближе к груди. — Относительно имени — это всегда милый small talk на идиотских вечеринках, Джули оценит, когда подрастёт. А этот фоновый расизм… наша девочка будет делать всё, что захочет, как и всегда. Ради таких же девочек. Мир не стоит на месте, ты сам недавно горячо рассуждал о темнокожей Ариэль и… — Мы — не темнокожие. Мы — азиаты. Наши проблемы схожи, окей, но всё равно разные. Разный… дискурс. Что там… любовь к математике, вонючая еда, крикливость, коммунизм, хитрость, мошенничество, виновники всемирной эпидемии, извращенцы в сексе? Вечная борьба со стереотипами. Окей, они есть у всех. Но… Я… не знаю. Мы же могли бы… не втягивать детей в это. Мы с тобой росли в другой среде, я не знаю, как работать с такими вещами, когда они происходят. Мы, знаешь ли, все были азиатами и никто не задумывался… — Притормози, всё, тихо. Ван Ибо немного возится в постели, вылезает из-под одеяла, стягивает его с Чжаня. Тот наконец-то фокусируется на нём с несчастным видом запутанного человека, которому бы спать сейчас, а не этой херней маяться. Ван Ибо бескомпромиссно устраивается сверху, заставляя Чжаня развести ноги пошире, а затем устроить ладони на его бедрах. Потом выше, к пояснице, сцепить в замок. И выдохнуть. Ван Ибо бубнит куда-то в шею, скорее пытаясь отпечатать слова на коже Чжаня, чем донести до его слуха: — Мир правда намного хреновее, чем мы думали, да? Когда есть дети, это очевиднее. Ты снова это делаешь. Помнишь, мы договорились, что не будем пытаться ограждать их от всего, потому что это бесполезно, а будем учить бороться. И сами учиться тоже. Да, с таким мы не сталкивались… зато сталкивались…помнишь, как я мелкие дреды сделал когда-то очень давно? Сколько мне было… двадцать три? Двадцать два… и на меня ополчился интернет и даже пара знакомых? Что это унижает традицию и бла-бла… и сами мы не такие уж пушистые, Чжань-Чжань. Люди, вот и всё. Не надо сбегать. Не будем учить детей сбегать, окей? Даже если в Тайбэй. Везде будут проблемы. Но. Для них Нью-Йорк и вот это всё — и есть дом. И они могут научить нас. Ты сам сказал… как отреагировала Джули. В её голове всё не так плохо, значит, так и есть. И пошла эта Джульетта в сракотан… Сяо Чжань выдаёт смешок и Ибо расплывается в улыбке, прикрыв глаза. Его ладони уже забрались куда-то под спину Чжаня, чтобы обнять крепче из позиции лежа. Он трётся немного щекой о плечо Чжаня, в ответ на что тот вздыхает — щетина колкая. Но в чём-то это даже приятно. Побег в Тайбэй отменяется. Зато намечается утренний разговор с детьми. Чжань попросит быть с ним откровенным и задаст пару вопросов о расизме и были ли такие инциденты, а затем… затем пояснит, что какой бы «тупой козой» ни была Джульетта, ей можно лишь посочувствовать. Ведь «у бурных чувств — неистовый конец». И… лучше всё сразу рассказывать родителям. Определенно. И не пить странные вещества из бутыльков от странных священников. Вот и всё. Ван Ибо не ставит будильник на пятнадцать минут раньше, но и бриться не идёт. Лежать так слишком хорошо. 00:15 AM, уже вторник Ван Ибо его отругает, но пройтись от паркинга до дома — всего десять минут по прямой. Конечно жаль, что бывший сквер превратился в крытую стоянку, но та хотя бы мимикрировала под общий вид боро — красный кирпич, ровная крыша-терраса, на которую можно выйти и насладиться разбитым садом: дорожки из гравия, массивные кадки с оливковыми и лимонными деревьями, карликовые магнолии и вечнозелёные кусты аукубы. Сяо Чжань сомневался, что последние выдержат начало осени и намекнул охране передать владельцу, или кто ответственен за эти кадки, что вот эти кусты не выдержат холода. А ещё ядовиты. Информативный small talk, в кои-то веки. Чжань перекидывает кожаную сумку через плечо, устав нести ту в руке, поправляет ремень. Свет фонарей отблескивает по мокрому асфальту, кажется, будто бы лужи на самом деле полны зелёного чая. Именно его и хотелось бы выпить сейчас. Ничего страшного за эти десять минут не происходит, Чжань только насладился свежим, прохладным воздухом, в котором угадывались не только влажность и привкус сырой земли, но и что-то от кардамона — он проходил мимо мелкой лавки специй, и почему-то именно кардамон всегда «звучал» рядом с ней особенно ярко. Связка ключей в пальцах — приятная тяжесть, Чжань поднимается по ступенькам к двери, вставляет и проворачивает ключ, подмечая, что в прихожей горит красноватый цвет торшера. Такая у них случилась традиция, если кого-то нет дома, свет остаётся гореть. Даже если этот кто-то уехал на приличное время и даже на другой континент. «Фонарь всегда должен указывать путь к дому» — строчка из сказки, которую Джули любила больше остальных, так что именно она ревностно охраняла эту традицию и была за неё ответственна. Чжань толкает дверь с осторожностью, но это всё равно громко. Будний день, дети уже должны спать. Чжань снимает с себя сумку, Ибо появляется вовремя, подхватывая ту на полпути, затем забирает у Чжаня и пальто. — Что задержало? Сяо Чжань усмехается краем рта, стягивая обувь и вставляясь в тапочки. Небо, а ведь раньше он презирал тапочки, это всё, уже старость? Он кивает на сумку: — Загляни, там для тебя подарочек. Заехал в Чайнатаун к Ли. Обещал давно, там эта тема с антиквариатом, засиделись… теперь у нас есть куча твоих любимых утиных шеек. Я же тебе писал? И отправлял селфи? Ты так и не ответил, какой чайничек тебе нравится. Последнее звучит наигранно обидно, но по факту Чжань не мог решиться на чайник уже месяц. Дело было не в цене, та оправдана, ведь ты покупаешь не просто какой-то чайник, а произведение искусства созданное вручную с многовековой историей. Чжань просто не мог выбрать. Ван Ибо роется в сумке, достаёт крафтовый пакетик, перевязанный красной ленточкой (ох уж этот Ли), а внутри и правда оказываются фаршированные утиные шейки в плотной обертке пищевой плёнки. Маленькая записка гласила «для муженька Сяо, с кинзой». Чжань рассчитывал на улыбку. Но вместо этого Ван Ибо смотрит на эти утиные шейки в своих руках и лицо его далеко от блаженства. Чжань подходит ближе, проверив карманы пальто (забыл выложить оттуда тряпочку для очков обратно в футляр, как типично), и поддевает Ибо за подбородок. — Эй? Что такое? Прости, я правда засиделся, если злишься, что не набрал на парковке, то умоляю, тут десять минут… — Наш сын на меня обиделся. О, приехали. Сяо Чжань вскидывает брови и ведёт Ибо за плечо в кухню. Там, среди прочего, ещё и бардак, но сил на ворчание нет. Видимо, срач как-то связан с…ну, срачем между Ибо и Бао. Ничего, всё поправимо. Чжань подходит к чайнику, предлагая Ибо усесться за островок кухни и рассказать, в чём дело. Дети, кажется, и правда не понимают (а всё потому что кое-кто удачно это скрывает), что каким бы спокойным, стойким и любящим подстебнуть Ван Ибо ни был, любую ссору, даже самую мелкую, он переживает крайне тяжело. Ибо поддевает пальцем пищевую плёнку и прорывает её. Чжань, курсируя от раковины к посудомоечной машине, целует того куда-то в макушку и даёт отмашку: «Жалуйся, Бо-ди». Тот усмехается. Первая утиная шейка вытягивается из пачки, но закидывать ту в рот Ибо не спешит. — Он готовил какой-то там свой… очередной… ох, не помню название… — Это не важно. — Да важно, но я не помню. Я попробовал. И сказал, что это охренительно вкусно. И тут Бао обиделся. В такие моменты Сяо Чжань думает о своих генах, западном и китайском гороскопах, положении звёзд в момент рождения по натальной карте современного образца и о том, насколько осознанное воспитание влияет на характер, а в чём их вины нет вовсе. Логики в произошедшем, на первый взгляд, нет. Но Чжань начинает догадываться… Ван Ибо отщипывает от утиной шейки кусочек и закидывает в рот. Жует и продолжает: — Обозвал меня артишоком. Я сначала не понял, потом погуглил. Знаешь, есть такое выражение — «твое сердце как артишок, на каждого хватит листочка», но думаю, что Бао имел в виду другое… он сказал, что я хвалю всю его еду, а она вся не может быть вкусной. Но что я могу сделать, если она правда вся вкусная? Оказывается, это был эксперимент. Он добавил в это свое овощное рагу с какими-то там сырами большое количество кинзы. «Которая перебила всё, папа, это же невозможно есть, как я буду расти над собой, если мой главный дегустатор мне врёт!» Сяо Чжань с усилием поджимает губы, ополаскивая очередную тарелку. Видит Небо — не заржать сейчас очень сложно. Ибо стучит кулаком по столу и добавляет: — Но я же обожаю чертову кинзу! Если есть только она — лучшая трава в мире! Как можно не быть в курсе?! Половина Китая всю жизнь в курсе, даже через альцгеймер бабули Тринити пробивается это знание, что я и кинза, а ещё рисовый уксус — это еда богов! А сын — нет! Я пытался ему объяснить, а он мне не поверил, побросал тут всё и гордо ушёл. Страдать, видимо, или другого дегустатора искать, уж не знаю… Он мне тупо не поверил! И что, это правда подростковый период всё? Сяо Чжань втягивает воздух носом, делая тяжелый вздох менее явным, тот должен перебить желание засмеяться. Для Ван Ибо всё действительно серьезно, как и для Ван Бао. Эти ранимые души… Чжань захлопывает посудомоечную машину ногой, закатывает рукава водолазки и возвращается к Ибо, чтобы уложить ладони на его плечи. Массируя ближе к шее, он наклоняется к его уху, чтобы сначала коротко поцеловать за ним, уловив почти что стёртый аромат духов и лосьона после бритья, потом поцеловать ближе к щеке и обнять, наклонившись пониже. Ибо чуть вскидывает голову с несчастным видом неправильно понятого и уязвлённого льва (львы никогда не лгут, никогда!). Чжань шепчет, целуя уже где-то у носа: — Я разберусь. Ты приберись тут, протри столешницы, ладно? И у тебя на футболке пятно от соуса… я разберусь, переоденусь и спущусь. Мы заслужили выпить по полуночному коктейлю за свои родительские грехи. Не грызи себя, окей? Грызть тебя могу только я. Буквально. В доказательство своих слов, Чжань и правда коротко кусает Ибо в шею, прежде чем выпрямиться и ещё раз сжать его плечи с коротким «взбодрись». Прежде чем выйти из кухни, он добавляет через плечо: «Не съешь все шейки без меня». Сначала Чжань заходит к Джули. Малышка спит, скомкав одеяло у своих ног, зато крепко обняв плюшевого единорога. Чжань осторожно проходит вглубь комнаты. На широком подоконнике устроился кот, игнорируя все свои многочисленные лежанки. Тот открывает один глаз, следя за хозяином. Чжань шепчет «и тебе привет, Феншуй», коротко чешет у холки и подходит ближе к кровати. Кажется, всё-таки прохладно. Джули приоткрыла губы во сне и чуть хмурится. Чжань аккуратно расправляет одеяло и укрывает её, гладит по волосам и целует в щеку. Обратный путь кот прослеживает также одним глазом, и закрывает его синхронно с тем, как Чжань прикрывает дверь. Комната Ван Бао в другом конце коридора. Чжань старается ступать тихо, хоть ковролин и без того поглощает звуки шагов. Одна из фоторамок едва заметно покосилась. Чжань поправляет её на автомате: на снимке они вчетвером у замка в Диснейленде. Джули на руках у Ибо, держит воздушный шарик головы Шрека больше себя самой в два раза. Ван Бао улыбается широко и ярко, в его руках зелёно-розовая сахарная вата. Ибо смотрит куда-то поверх камеры, его уголок рта поднят в фирменной ухмылке, а сам Чжань смотрит не в объектив, а на него. Был снимок лучше, в том смысле, что все смотрели в кадр и улыбались, но для рамки Чжань выбрал именно этот. Ещё четыре шага, он поворачивает ручку двери и входит в «подростковое царство Энтони Ван Бао», которое нужно уважать и никогда не обесценивать. Видит Небо, это сложнее, чем кажется, ведь неосознанно всегда можно ляпнуть что-то не то… Чжань не то, чтобы совсем с этим не считается, но честно говоря, относится к Бао осознанно сурово во многих вопросах. Потому что тот слишком похож на него самого. Чжань подходит к кровати. Бао лежит на спине, большие наушники светятся холодным неоном белого, говоря о полном заряде и упорной работе. Чжань слышит приглушенные отголоски какого-то рэпа. Наверное что-нибудь о несправедливой жизни гетто. Чжань смотрит на эту картину пару секунд, а затем щелкает по выключателю. В комнате становится куда светлее. Ван Бао открывает глаза, морщась, садится в постели и угрюмо смотрит на отца. Чжань жестом говорит ему стянуть наушники. Энтони повинуется. Чжань думает, что тот слишком быстро и слишком резко вырос. Это восхитительно и пиздец как страшно одновременно. Он улыбается и уточняет, подходя ближе и садясь на кровать: — Спишь? Ван Бао хотел бы ответить «ты издеваешься?», но вместо этого разводит руками. Чжань продолжает: — А твой папа — нет. Потому что ты эгоцентричный засранец. Дай свой телефон. — Он не спит, потому что тебя дома не было, а не из-за меня. Зачем тебе мой телефон? Отобрать? Сяо Чжань смотрит на сына как на идиота и вскидывает брови, говоря на тон ниже и тише «я хоть раз забирал у тебя что-то в наказание?». Ван Бао нечем крыть — такого не случалось. Нехотя, он вытягивает телефон из-под подушки и шлёпает на ладонь отца. Чжань говорит «спасибо», затем «какая разблокировка?». Телефон приходится отдать обратно, ведь та — по лицу. Чжань снова говорит «спасибо», устраиваясь в кровати удобнее. Вытянул ноги, подбил под спину подушку, окончательно стянул с сына наушники и первым делом отключил блютуз-связь. Чжань вбивает в строке поиска Ютуба «Ван Ибо и кинза». Первым выпадает видео-нарезка на двадцать минут. Каждый раз, когда на каком-либо шоу, Ван Ибо охотился на кинзу, ел кинзу и восхищался кинзой. Чжань делает звук телефона погромче и сует в руки Ван Бао. Тот смотрит на экран. Морщится. Затем усмехается. Потом шепчет «no way». Добавляет, уже смотря на отца: — Она же отвратительна в таком количестве и… как он может… Сяо Чжань пожимает плечами и шепчет в ответ «без понятия, баобао». Энтони издаёт стон мученика и говорит, что должен извиниться. Чжань ерошит его волосы и обнимает. Бао устраивается на груди отца и продолжает: — Я просто не понимаю, правда я хорошо готовлю или нет, а ты редко когда пробуешь что-то, я не успеваю заставить тебя попробовать… конкурс уже совсем скоро! У всех такие разные вкусы, но почему-то все говорят, что вкусно, но разве так может быть? Никто не даёт какой-то критики, а там… Чжань согласно мычит. Голос Ван Ибо с видео просит на китайском передать ему блюдо с зеленью и да, он заберёт всю кинзу себе… — Готовь мне ланч-боксы? До конкурса ещё неделя. Я вполне успею наесться, напишу тебе развернутый отзыв. Ты ещё в депрессию впадёшь, я буду крайне жестоким. Ван Бао посмеивается и вскидывает голову, чтобы посмотреть на отца. Чжань кивает со всей серьёзностью. Энтони уточняет: «Обещаешь, па? Никакой лести? Самая жестокая правда?». Чжань протягивает ему мизинец. Все в этом доме знают - клятва на мизинцах нерушима. Бао жмёт его своим. Договор заключён. И никогда не будет нарушен.